нцио, везущий туда барбадиорские пряности  для  богатых
людей. Когда они двинулись на запад, он сказал ей, что едет в этот скучный
Стиванбург исключительно из-за нового ресторана, "Королевы".  Она  приняла
это совпадение за добрый знак и три раза  зажала  в  кулак  большой  палец
левой руки, чтобы исполнилось желание.
   Дороги оказались лучше, чем она  запомнила;  и  путешествующие  по  ним
купцы чувствовали себя в  большей  безопасности.  Катясь  в  повозке,  она
спросила об этом купца. Он невесело улыбнулся.
   - Тираны расправились с большинством грабителей. Это вопрос  защиты  их
собственных интересов. Они хотят быть уверены, что никто другой не ограбит
нас, пока они не возьмут свои налоги и пошлины при пересечении  границ.  -
Он деликатно сплюнул в дорожную пыль. - Лично  я  предпочитал  грабителей.
Всегда есть способы с ними справиться.
   Вскоре Дианора увидела  подтверждение  тому,  о  чем  он  говорил:  они
проехали мимо двух колес смерти у дороги: они лениво вращались под солнцем
вместе с телами распятых на них  разбойников,  отрубленные  кисти  которых
гнили в их глотках. Пахло очень плохо.
   Сенцианец остановился сразу же после  перехода  границы  ради  какой-то
сделки в форте Форезе. Он  также  заплатил  до  копейки  дорожные  подати,
терпеливо выстоял очередь, чтобы его повозку осмотрели и  взвесили.  После
он заметил ей, со свойственной сенцианцам  резкостью,  что  колеса  смерти
поставлены не только  для  разбойников  с  большой  дороги  и  захваченных
чародеев.
   Задержавшись  на  границе,  они  провели   ночь   в   каретном   сарае,
присоединившись  к  компании  торговцев  из  Феррата  за  ужином.  Дианора
извинилась и рано ушла спать. Она заплатила за отдельную комнату и приняла
меры предосторожности, придвинув к двери дубовый туалетный стол. Но  ничто
ее не потревожило, кроме снов. Она вернулась назад в Тигану, но  это  было
не совсем так, потому что Тиганы не было. Она шептала  про  себя  это  имя
словно талисман или молитву перед тем, как провалиться в беспокойный  сон,
полный картин разрушения горящего города.
   Вторую ночь они провели в гостинице у реки, у самых  стен  Стиванбурга,
приехав туда после захода  солнца,  когда  ворота  города  уже  заперли  с
наступлением комендантского часа. На этот раз  они  ужинали  одни,  и  она
проговорила с купцом допоздна. Он  был  порядочным  и  трезвым  человеком,
опровергая расхожие представления о жителях этой развратной  провинции,  и
было очевидно, что она ему нравится.  Она  получила  удовольствие  от  его
общества, он даже привлекал ее своими сухими, остроумными манерами. Тем не
менее спала она одна. Это не деревня в  Чертандо:  здесь  у  нее  не  было
обязательств.
   Во всяком случае, таких обязательств. А что до удовольствий или простой
потребности в человеческом общении, Дианора  всерьез  удивилась  бы  и  не
поняла, если бы кто-нибудь сказал ей об этом.
   Ей  было  девятнадцать  лет,  она  приехала  в   Тигану,   которой   не
существовало.
   Утром,  войдя  в  стены  города,  она  попрощалась  с  купцом,   быстро
прикоснувшись своей ладонью к его  ладони.  Казалось,  на  него  произвела
впечатление предыдущая ночь, но Дианора повернулась и ушла  прочь  раньше,
чем он смог найти нужные слова.
   Неподалеку она нашла  гостиницу,  где  никогда  не  останавливались  ее
родители. Ее не очень волновала возможность быть узнанной; она знала,  как
сильно изменилась и сколько девушек по имени Дианора живет по всей Ладони.
Она вперед оплатила три ночи постоя и оставила там свои пожитки.
   Потом вышла на улицу города, который еще недавно  был  Авалле,  городом
Башен. Авалле, на зеленых берегах Спериона, как раз перед тем местом,  где
река поворачивает на запад, к морю. Пока она шла, в ней нарастала боль,  и
больнее всего было видеть, насколько может остаться  прежним  город  после
того, как все изменилось.
   Дианора прошла через кварталы,  где  торговали  кожей  и  шерстью.  Она
помнила, как вприпрыжку бежала  здесь  рядом  с  матерью,  когда  они  все
приезжали в Авалле на торжественную установку скульптур отца где-нибудь на
площади или лоджии. Она даже  узнала  крохотную  лавку,  где  купила  свои
первые перчатки из серой кожи на деньги, припрятанные после  именин  в  то
лето как раз для такого случая.
   "Серый - это цвет для взрослых  молодых  женщин,  а  не  для  маленьких
девочек", - пошутил рыжебородый ремесленник. "Я знаю",  -  гордо  ответила
Дианора той давней осенью. Мать рассмеялась. В  те  сказочные  времена  ее
мать была женщиной, которая смеялась. Дианора это помнила.
   В квартале, где торговали шерстью, она увидела  работающих  без  устали
женщин и девочек, они чесали и пряли шерсть,  как  делали  это  веками,  в
дверных проемах, пользуясь светом раннего утра начала весны. Дальше у реки
можно было видеть сараи и дворы красилен и чувствовать их запах.
   Когда Квилея за южными горами закуклилась в  своем  матриархате,  много
сотен лет назад, Авалле много потерял. Вероятно, больше, чем любой  другой
город на Ладони. Когда-то он стоял прямо на одном из двух главных торговых
путей через горы, а теперь  ему  грозила  опасность  остаться  не  у  дел.
Коллективная  изобретательность,  граничащая  с  гениальностью,  позволила
городу решительно переориентироваться и сосредоточиться на другом.
   На протяжении жизни одного поколения этот город банков и торговли между
севером и югом стал основным центром кожевенного производства на Ладони, а
также производства великолепно окрашенной шерсти.
   Не теряя темпа, Авалле продолжал  процветать  и  сохранил  гордость.  И
башни продолжали расти.
   С замиранием  сердца  Дианора  в  конце  концов  призналась  себе,  что
старательно  прокладывает  свой  маршрут  по  окраинам   Стиванбурга,   по
отдаленным  от  центра  районам,  по  кварталам  ремесленников  и  смотрит
исключительно в сторону окраины и в дверные проемы. Только не в центр,  не
по направлению гор. Туда, где больше не было башен.
   И, осознав это, она все  же  взглянула,  остановившись  как  вкопанная,
посреди широкой площади в конце улицы Красильщиков. На этой площади  стоял
маленький и очень красивый храм Мориан из мрамора  приглушенного  розового
цвета. Она несколько мгновений  разглядывала  его,  потом  подняла  взгляд
дальше и выше.
   И в это мгновение истина окончательно дошла до нее:  может  показаться,
что совершенно ничего не  изменилось,  во  всех  маленьких,  поверхностных
деталях  существования,  которые  никогда   по-настоящему   не   меняются,
поскольку люди остаются все теми же людьми, но сердцевина, стержень  всего
может стать совсем непохожим на то, что было прежде.
   Широкие, красивые улицы казались еще шире, чем раньше. Но  это  потому,
что они почти опустели. Слева доносился приглушенный гул, оттуда, где  все
еще находился рынок у реки, но этот гул даже отдаленно не мог сравниться с
тем, как подсказывала ей память, который слышался оттуда  по  утрам  в  те
далекие годы.
   Слишком мало людей. Слишком  многие  ушли  или  умерли,  а  игратянские
солдаты были еще заметнее на опустевших улицах.  Дианора  перевела  взгляд
выше храма, стоящего на широком бульваре, и посмотрела в центр города.
   "Мы можем строить и будем строить улицы широкие  и  прямые",  -  решили
когда-то жители Авалле, с самого начала, когда повсюду города представляли
собой извилистые лабиринты запутанных переулков и извилистых улиц, которые
легко оборонять. "Во всем мире не будет города, похожего на  наш,  а  если
придется обороняться, мы будем обороняться с наших башен".
   Которые исчезли. Уродливая, плоская  линия  горизонта  больно  резанула
Дианору своей непрерывностью. Словно существовал  некий  обман  зрения,  и
глаз неустанно искал то, что непременно должно здесь быть.
   С самых первых дней существования этого просторного, элегантного города
на берегах Спериона башни ассоциировались с  Авалле.  Воплощение  гордости
жителей Тиганы - или наглый вызов, как говорили в провинциях Корте,  Кьяра
и Астибар. Они также были  символом  внутреннего  соперничества,  так  как
каждая знатная семья или  состоятельная  гильдия  банкиров  или  торговцев
воздвигала свою собственную башню, такую высокую, какую только могла  себе
позволить, и даже выше. Грациозные или воинственные,  из  красного  камня,
или песчаника, или серого камня, башни Авалле вздымались ввысь  к  небесам
Эанны, будто лес внутри городских стен.
   Внутренние конфликты в какой-то момент стали угрожающими, нередки  были
случаи убийств и саботажа,  лучшие  каменщики  и  архитекторы  запрашивали
сногсшибательные цены. И третий  принц  Алессан  в  Тигане  у  моря  более
двухсот лет назад положил конец безумию самым простым способом.
   Он поручил Орсарии, самому знаменитому архитектору, построить для  него
в Авалле дворец. В этом дворце должна быть башня, сказал Алессан,  которая
будет - и останется навсегда по закону - самой высокой в городе.
   Так и сделали. Шпиль башни Принца, стройный и грациозный,  раскрашенный
зелеными и белыми полосами, как напоминание о море здесь, вдали  от  него,
положил конец соревнованию за высшую точку Авалле. И с тех пор по  примеру
принца Алессана, по традиции, все принцы и принцессы  Тиганы  рождались  в
Авалле, во дворце под этим шпилем, что  знаменовало  их  принадлежность  к
обоим городам: к Тигане, городу Волн, и к Авалле, городу Башен.
   Дианора знала, что когда-то башен было семьдесят, увенчанных прекрасной
бело-зеленой башней Принца. Когда-то? Четыре года назад.
   Что представляет собой человек, подумала  Дианора  -  отсутствие  башен
резало ей глаза, - который живет изо дня в день, как  она,  разговаривает,
работает, ест, занимается любовью, спит, иногда даже  смеется,  но  сердце
которого вырезали из живого тела?  Не  оставив  никакого  видимого  глазом
шрама. Никакой раны, напоминающей об остром клинке.
   Мусор убрали. Ни одна струйка дыма, если не считать дыма  от  красилен,
не портила чистой синевы  неба.  День  был  тихим  и  ясным,  птицы  пели,
приветствуя приход тепла. Ничто, совсем ничто не указывало на  то,  что  в
этом месте стояли башни.  В  этом  плоском,  постепенно  угасающем  городе
Стиванбурге, в отдаленном уголке полуострова Ладонь, в самой угнетенной из
всех провинции.
   "Что представляет собой такой человек? - снова подумала Дианора. -  Тот
человек, у которого нет сердца?" Она не знала ответа, как  она  могла  его
знать? В ней снова змеиными кольцами шевельнулась утрата, и снова вслед за
ней ожила ненависть,  словно  обе  они  только  что  родились,  еще  более
холодные и резкие, чем раньше.
   Она пошла  по  широкому  бульвару  в  центр  Стиванбурга.  Прошла  мимо
солдатских казарм и входа во дворец  губернатора.  Недалеко  от  него  она
нашла "Королеву". Ее тут же взяли на работу. Начинать этим же вечером. Рук
очень не хватало. Найти их было трудно. Ардуини  из  Играта,  который  сам
принимал на работу всех слуг, решил, что у этого хорошенького создания  из
Чертандо есть свой шик. Тем не  менее,  предупредил  он  ее,  ей  придется
избавиться от этого вульгарного горского акцента. Она обещала постараться.
   Через шесть месяцев Дианора говорила почти как уроженка  этого  города,
отметил Ардуини. К тому времени он перевел  ее  из  кухни  в  главный  зал
прислуживать за столиками и одел в кремовые и  темно-коричневые  цвета,  в
которых оформил все свое заведение. Эти цвета,  как  оказалось,  очень  ей
шли.
   Она была тихой, проворной, скромной  и  вежливой.  Запоминала  имена  и
вкусы клиентов. Быстро училась. Через четыре месяца Ардуини  предложил  ей
завидную  должность:  встречать  в  главном  зале  гостей   и   руководить
персоналом в трех обеденных залах.
   Она поразила его тем, что отказалась. Она многих поражала.  Но  Дианора
понимала, что для ее цели это будет  слишком  заметный  пост.  А  цель  не
изменилась. Если она вскоре отправится  на  север,  в  Корте,  теперь  уже
прочно подтвердив свое происхождение из Чертандо, ей необходимо, чтобы  ее
связывали с "Королевой", но не на такой  заметной  должности.  О  заметных
людях задают вопросы, это она уже знала.
   Поэтому она притворилась испуганной деревенской девушкой в  тот  вечер,
когда Ардуини сделал ей свое предложение. Разбила  два  бокала  и  уронила
блюдо. Потом пролила зеленое вино Сенцио на самого губернатора.
   Вся в слезах Дианора пришла к Ардуини и умоляла дать ей больше времени,
чтобы обрести уверенность в себе. Он согласился. Ей помогло то, что  он  к
тому времени уже был влюблен в нее. Он деликатно предложил  ей  стать  его
любовницей. Это она  тоже  отвергла,  указав  на  неминуемую  натянутость,
которую подобная связь создаст в ее отношениях с  остальными  работниками,
что сильно повредит "Королеве". Это был веский довод: для Ардуини истинной
возлюбленной было его заведение.
   Дело в том, что Дианора решила теперь не позволять мужчинам прикасаться
к ней. Она находилась на территории игратян, и у нее  была  цель.  Правила
игры изменились. Она решила уйти осенью на север, к  Корте.  И  взвешивала
возможности и предлоги для такого ухода, когда ход событий столь  эффектно
увлек ее за собой.


   Медленно двигаясь по Залу аудиенций, Дианора остановилась поздороваться
с женой Доарде,  которая  ей  нравилась.  Поэт  воспользовался  случаем  и
представил ей свою дочь. Девушка  вспыхнула,  но  довольно  мило  склонила
голову, сложив вместе ладони. Дианора улыбнулась ей и прошла дальше.
   Ее догнал слуга с кавом, налитым в черную  чашку,  отделанную  красными
драгоценными камнями. Много лет назад ее подарил Брандин. Это был ее  знак
отличия в подобных случаях: она никогда не  пила  ничего  крепче  кава  на
официальных приемах. Бросив виноватый взгляд в сторону двери, где, как она
знала, у стены стоит Шелто, она с чувством признательности сделала  глоток
горячей жидкости. Слава Триаде и крестьянам Тригии, кав  оказался  черным,
насыщенным и очень крепким.
   - Моя дорогая леди Дианора, вы выглядите прекраснее, чем когда-либо.
   Она обернулась, стирая с  лица  выражение  отвращения.  Дианора  узнала
голос: Незо из Играта, мелкий вельможа из-за моря, который недавно приплыл
ко двору Брандина на первом после  зимы  корабле,  надеясь  стать  главным
вельможей в колонии. Насколько Дианора  могла  пока  что  судить,  он  был
корыстолюбив и не обладал никакими талантами.
   Она лучезарно улыбнулась ему и позволила прикоснуться к своей руке.
   - Мой дорогой Незо, как это мило с  вашей  стороны  так  искусно  лгать
стареющей женщине.
   Ей даже нравилось произносить подобные вещи, потому  что,  как  однажды
лукаво заметил Шелто, в какое положение это ставит Солорес?
   Незо поспешно и горячо стал отрицать это, как и следовало  ожидать.  Он
превозносил ее платье и горностаевый  камень,  отметив  взглядом  опытного
придворного, как изысканно камни на  ее  чашке  сочетаются  сегодня  с  ее
нарядом. Затем, интимным тоном,  для  которого  у  него  не  было  никаких
оснований, он, по крайней мере, в восьмой раз спросил у нее, не слышала ли
она случайно насчет того,  кому  планируют  отдать  эту  мелкую  должность
старшего сборщика налогов на севере Азоли.
   В действительности  это  была  прибыльная  должность.  Прежний  сборщик
налогов, очевидно, сделал себе состояние или собрал достаточно  для  своих
нужд и через несколько недель  возвращался  в  Играт.  Дианора  ненавидела
подобные нечестные доходы и однажды даже  набралась  смелости  сказать  об
этом Брандину. Его это слегка насмешило - к ее раздражению, - но он трезво
указал ей на то, как трудно найти людей на  должности  в  места,  лишенные
всякой  привлекательности,  подобные  северу  Азоли,   не   предлагая   им
возможности немного разбогатеть.
   Его серые глаза под густыми черными ресницами в упор смотрели на нее, и
Дианора,  после  некоторого   сопротивления,   вынуждена   была   признать
справедливость его слов. В конце  концов  она  подняла  глаза  и  неохотно
кивнула. Что заставило его расхохотаться.
   - Я так рад, - смеялся Брандин Игратский, - что мои неуклюжие доводы  и
методы правления заслужили твое одобрение.
   Она покраснела до корней волос, но затем, уловив его  настроение,  сама
рассмеялась над абсурдностью своей самонадеянности. Это было несколько лет
назад.
   Теперь она лишь пыталась, очень деликатно, следить за тем, чтобы  такие
должности, как эта, не достались откровенным стяжателям из  пестрой  толпы
мелких игратских придворных, из  которых  Брандину  приходилось  выбирать.
Незо, решила она, не получит эту должность, насколько  это  будет  от  нее
зависеть.  Проблема  заключалась  в  том,  что  д'Эймон,  по-видимому,  по
каким-то своим, непонятным причинам благосклонно  относился  к  назначению
Незо. Она уже просила Шелто попытаться выяснить - почему.
   Теперь она  сменила  улыбку  на  серьезное  и  благосклонное  выражение
озабоченности, глядя на лоснящегося, пухлого игратянина. Понизив голос, но
не наклоняясь к нему, она пробормотала:
   - Делаю все, что могу. Вам следует знать, что кое-кто этому противится.
   За извивающейся струйкой пара, поднимающегося от ее чашки,  глаза  Незо
прищурились. Натренированный взгляд незаметно  метнулся  через  ее  правое
плечо туда, где, как знала  Дианора,  по-прежнему  стоял  у  двери  короля
д'Эймон. Незо снова посмотрел на нее, чуть-чуть приподняв брови.
   Дианора слегка пожала плечами, словно извиняясь.
   - У вас есть предложения? - спросил Незо, беспокойно нахмурив брови.
   - Я бы для начала слегка улыбнулась, - ответила она намеренно резко.  -
Нет смысла интриговать так, чтобы об этом знал весь двор.
   Незо тут же заставил себя рассмеяться и потом театрально зааплодировал,
словно она отпустила неотразимую шутку.
   - Простите меня, - произнес он с улыбкой, как  было  приказано.  -  Это
имеет для меня огромное значение.
   "Гораздо большее значение это  имеет  для  жителей  Азоли,  ты,  жадная
пиявка", - подумала Дианора. И легонько положила ладонь  на  пышный  рукав
Незо.
   - Я знаю, - добрым голосом сказала она. - И сделаю все, что смогу. Если
обстоятельства мне позволят.
   Незо были хорошо известны подобные вещи. Он еще раз залился неискренним
смехом в ответ на непроизнесенную шутку.
   - Надеюсь, что смогу помочь обстоятельствам, - прошептал он.
   Дианора снова улыбнулась и убрала руку. Этого  было  достаточно.  Шелто
сегодня получит еще денег. Она надеялась,  что  они  окупят  добрую  часть
стоимости горностаевого камня. Что касается д'Эймона, то, возможно, она, в
конце концов, сама откровенно поговорит с ним ближе к  концу  недели.  Или
настолько откровенно, насколько вообще можно откровенно  говорить  с  этим
человеком. Прихлебывая свой кав, она двинулась дальше.  Люди  подходили  к
ней, куда бы она ни направлялась. При дворе  Брандина  неразумно  было  не
поддерживать хороших отношений с Дианорой ди Чертандо. Рассеянно  участвуя
в ни к чему не обязывающей беседе, она чутко прислушивалась, не  раздастся
ли  легкое  постукивание  жезла   герольда,   что   служило   единственным
объявлением о появлении Брандина. Рун, заметила она, корчил сам себе  рожи
перед зеркалом и смеялся. Он был в прекрасном настроении, что было хорошим
знаком. Повернувшись в другую сторону, Дианора внезапно заметила  приятное
для нее лицо. Человека, который, несомненно,  сыграл  главную  роль  в  ее
истории.


   Можно сказать, что  губернатор  сам  был  во  многом  виноват.  Он  так
стремился утешить явно отчаявшегося Рамануса, капитана Корабля  дани,  что
приказал официантке из Чертандо, которая столь очаровательно просила тогда
прощения за пролитое вино, подать лучшие вина "Королевы" в гораздо большем
количестве, чем было полезно сидящим за столом.
   Раманус,  еще  слишком  молодой,  чтобы  быть  честолюбивым,   но   уже
достаточно пожилой, чтобы почувствовать, что шанс его  ускользает,  ранее,
на борту речного судна, отпустил несколько  едких  замечаний  относительно
по