вался за мной,
тайком бегали с ним на танцульки, -- нас уже называли женихом и невестой. Он
пытался  вернуть меня на путь истинный. До этого был хорошим  парнем, но чем
больше нападал и  чем  больше насмехался  над  новой властью и русскими, тем
меньше мне нравился. Разругались вдрызг, и оказался он моим злейшим недругом
в  школе. Меня выбрали комсомольским  секретарем, после чего я  стала  в его
глазах первейшим  врагом эстонского  народа.  Спорил  он  лучше.  Потом  его
призвали в армию, и теперь мы на одной стороне. Странно, не правда ли?
     -- А  был  ли он  настоящим противником? -- сказал Маркус. Руку свою он
все еще не убрал с  плеча девушки, хотя уже  прозвучал отбой. -- Парни любят
просто так задираться и спорить со всеми.
     -- Сперва я жалела, что стали врагами. Потом поняла,  что все  равно бы
рассорилась. Такой ужасный бахвал, просто раньше я не замечала,
     -- Тебе и сейчас жалко. Эдит залилась краской.
     --  Нет, Маркус, поверь, что  нет.  Когда  началась война,  он ходил со
злорадным  видом -- сожалеть о таком  человеке  я не могла. Не пойму только,
как он пошел на сборный пункт.
     --   Может,  боялся.  Последствий   --   если   увильнет.   Призывников
мобилизовали рано, когда немцы еще не дошли до эстонской границы. Выходит --
или боялся, или не был таким уж противником.
     -- Я думаю тоже,  что боялся. Убеги он в лес, может, я тогда и пожалела
бы,  что  все так обернулось. Мужчины не смеют быть  трусами, хотя и  бывают
ими. Ой, как часто! Я тоже  трусиха.  Когда  на нас напали бандиты, я еще не
знала страха. Помнишь, я  рассказывала тебе, как  бандиты  обстреляли детей,
которые  возвращались из пионерского лагеря? Они же  видели, что в автобусах
дети,  стреляли  с  близкого расстояния,  из-за бандитов этих  я  и  пошла в
истребительный  батальон. И там не боялась ничего, а  сейчас боюсь. Крови не
испугалась, только побледнела, когда перевязывала детям раны, -- потом шофер
автобуса рассказывал. Только испуг -- это совсем  не  то, что  страх. Больше
всего боюсь самолетов. Б истребительном нас только однажды атаковали сверху.
Стреляли из пулеметов, бомбы не сбрасывали. А самое жуткое --  это бомбы. Не
будь тебя здесь, я бы, наверное, со страху умерла.  -- Эдит глянула  в глаза
Маркусу, прижалась к нему и прикрыла веки.
     Маркус поцеловал ее.  Эдит глаз  не открывала, и он  поцеловал еще раз.
Она обхватила его шею, Маркус стал  осыпать  ее  поцелуями. Теперь  Эдит уже
сама целовала,  вела себя  иначе, чем  раньше, больше она не  боялась  и  не
отталкивала его  все более  смелеющие руки, поддаваясь  ему,  опустилась  на
диван. Они оба забыли обо всем на свете, даже о том, что каждую минуту могла
войти Дагмар.  Потом Эдит словно бы стыдилась взглянуть на Маркуса. И только
когда  они  снова  оказались вместе  -- Дагмар  все не приходила, и  Эдит не
противилась,  -- он увидел ее глаза,  которые,  казалось, изучали его. Глаза
Эдит   не  были   теперь   большими   и  испуганными,  а   сузились,   стали
неприязненными.
     -- Ты не будешь смеяться надо мной?
     -- Почему я должен смеяться?
     -- Мужчины ведь смеются над женщинами, которые отдались им.
     В  голосе  ее  слышалась  неприкрытая злость.  --  Я никогда  не  стану
смеяться над тобой, -- сказал Маркус, оторопевший  от ее  подозрительности и
злобы.
     И Эдит почему-то покраснела, глаза  ее  снова стали большими, большими,
нежными и теплыми, она  уткнулась  головой  в  плечо Маркуса  и молчала.  Он
осмелился погладить ее волосы.
     -- Теперь я не хочу, чтобы ты уходил, -- призналась она.
     -- А разве ты хотела этого?
     -- Да. Боялась тебя и просила в мыслях, чтобы скорее пришла Дагмар.
     -- Тогда придется благодарить Дагмар. Или воздушную тревогу, которая ее
задержала.
     -- Сумасшедший! Чего доброго, начнешь благодарить фашистов и войну!
     Маркус  хотел  было  снова  поцеловать   Эдит,  но  на   этот  раз  она
отстранилась.
     -- Может, ты и прав, -- задумчиво говорила она, -- война привела  нас в
Ленинград,  тут мы встретились. --  Эдит снова покраснела, но продолжала: --
Если бы  не война,  ты сейчас был бы с какой-нибудь другой  девушкой. У вас,
мужиков,  всегда кто-то должен  быть.  Даже когда  война. -- Она  замолчала,
посмотрела на Маркуса и сказала: --Ты говорил о  матери и брате, а о девушке
ничего... Я о своем... -- Эдит не могла подобрать нужного слова, -- ...парне
рассказала, а ты о своей девушке нет.
     -- У меня не осталось девушки,
     -- Обманываешь. Может, из-за меня, только все равно обманываешь.
     -- Девушки у меня  были,  но остаться  никого  не  осталось. И  ни одна
девушка меня не ждет.
     --  Тогда ты плохой мужчина, бросаешь  девушек,  которые были с  тобой.
Теперь и меня бросишь?
     -- Я не знаю, хороший я или плохой. Но я никого не обманул.
     -- Вы, мужчины, и не хотите жениться на девушках, которые были с вами.
     -- Ты права, Эдит.
     Раздалась сирена воздушной тревоги -- звук ее реза Нул слух.
     -- Снова летят, -- испугалась Эдит.
     -- Это потому, что я убрал руку, -- пытался пошутить Маркус.
     -- Тогда обнимай.
     Маркус так и сделал.
     В этот миг открылась дверь и кто-то вошел в переднюю.
     Маркус хотел было убрать руку, но Эдит задержала ее.
     -- Счастье, что я добралась до гостиницы, --  донесся из передней голос
Дагмар. Тут же Дагмар появилась в дверях, -- Ой, извините, -- отпрянула она,

     -- Не  уходи!  -- закричала  Эдит. --  Посиди с нами.  Маркус обнимает,
чтобы "юнкерсы" не прилетали. Когда он обнимает, в его руке появляется сила,
которая останавливает бомбы. Позволь, чтобы он и* тебя обнял, -- может,  его
рука обретет двойную силу.
     Дагмар  села. И Маркус положил руку  ей на плечо. От  прикосновения его
Дагмар вздрогнула.
     Движение" это запомнилось Маркусу.  И сейчас, шагая рядом  с коренастым
боцманом Адамом, он ощутил его.
     Ветер бил снегом в лицо, дорога повернула на восток.
     Маркус не понимал, почему  Яннус  просил  его  держать язык за  зубами.
Дагмар должна знать, кто ее муж. Почему надо скрывать правду?
     Со  своим  мужем  Бернхардом  Юхансоном Дагмар  познакомилась  три года
назад. Тогда она еще работала машинисткой  в  редакции газеты "Уус Кодумаа".
Познакомил  их  Яннус, который  представил Бенно как  своего  старого друга.
Никакой постоянной работы  у него не было,  он  переводил что-то для  "Живой
науки"  и  собирался выпускать  собственный журнал.  Журнал,  который был бы
независим  от  пятсовской  политики,  отличался  свободомыслием,   не  терял
классового   нюха   возле   мясных    горшков   и   проницательности   среди
пропагандистского  чада. Бенно  сознавал  наивность своего замысла  -- чтобы
издавать  такой  журнал,  он  должен  прежде  всего  сам  быть  свободен  от
материальной  зависимости,   но   экономически  независимый   человек  и  не
заинтересован в подобном журнале. Поэтому Бенно посмеялся над собой,  назвал
себя  неудачником, который не  претворит в жизнь ни одного своего начинания,
потому что его мозг рождает лишь бесплодные  фантазии. Впоследствии, гораздо
позднее, в  начале шестидесятых годов, Бернхард Юхансон  назовет себя вечным
нонконформистом, но  Дагмар этого уже не услышит.  У  Бенно  никогда не было
денег,  он жил  взаймы,  новым  долгом  погашал  старый  и  свыкся  с  таким
положением.  Угождай он своему дяде, не пришлось бы ему так перебиваться. Но
Бенно  не  собирался  просить  подачки у ново-мызника.  Брат  матери  владел
большим хутором, фермой, как он похвалялся, наследников у него не было, и он
обещал  передать  хутор  племяннику,  если тот  изучит  сельское хозяйство и
поселится  в усадьбе.  Но Бенно к земле не тянуло, он пошел по стопам  отца,
журналиста  в  небольшом  городке,  стал,  как любил  язвить  дядя, таким же
ветрогоном. Об  отце, вегетарианце, который в сорок восемь лет умер от рака,
Бенно говорил  только  хорошее,  для  дяди  же у него  были  припасены  одни
колкости. Яннус  познакомился с Бенно на военной службе. Тот частенько сидел
в  карцере за  то, что вел себя свысока и  вызывающе  с унтер-офицерами, они
отплачивали  тем,  что  назначали наряды и отсидки. Яннусу  тоже выдались на
службе  лихие  денечки, но  все  больше  из-за  рук  и ног,  которые  хотя и
отличались величиной, но хозяина  как  следует не  слушались.  Яннус не  мог
выполнять повороты по уставу, а также выдерживать шаг и ползти, не попадал и
в мишень.
     Бывая вместе с Бенно в кафе, Дагмар всегда платила за себя,  а  порой и
за него, это ей нравилось, так как она желала быть независимой. Недостатка в
поклонниках у Дагмар  не  было, многие готовы были  оплачивать  не только ее
кофе и пирожное, но и более дорогие ресторанные счета и поездки, но подобная
назойливость  вызывала  у нее  неприязнь.  При  этом  Дагмар  вовсе не  была
святошей,  она  с удовольствием танцевала, флиртовала и влюблена была. Бенно
не был первым  мужчиной в ее жизни. Но никто не  вызывал такого чувства, как
Бенно. Оно возникло еще до того,  как  Юхансон стал большим человеком. Бенно
был одним из тех, кто после июньского переворота совершил головокружительный
скачок:  его распирала  энергия и  жажда  деятельности, всюду  он  поспевал,
выступал  на  всесоюзных  собраниях, в  печати,  по  радио  -- короче,  стал
известным культурным деятелем. Явно благодаря Яннусу, который сразу же после
двадцать первого июня вовлек его  в водоворот бурных  общественных  событий.
Бенно справлялся  с любым делом. Перед самой войной его назначили директором
нового, с большими перспективами, издательства.
     Активность Бенно  даже пугала  Дагмар.  Она  тоже  сделала карьеру, как
иногда подшучивал над ней Бенно, только ее продвижение  ни в какое сравнение
с  взлетом Бенно  не  шло. Новый  редактор  --  человек широкого  кругозора,
желавший понять людей и  умевший их  понимать, коммунист-подпольщик, который
работал долгие  годы за границей, -- предложил Дагмар сотрудничать в газете.
Редакция  поредела, некоторым  работникам объявили,  что  в  новых  условиях
пользоваться их услугами не представляется больше  возможным, кое-кто сам, с
поднятой головой и стиснутыми кулаками  в карманах,  покинул газету. Не будь
Яннуса и Бенно, возможно, и Дагмар ушла бы, она не хотела выглядеть в глазах
новой власти  прилипалой, такие  и без того плодились как грибы после дождя.
Первый репортаж  вместо нее написал  Бенно, с этим он справился  удивительно
быстро, второй Дагмар сочинила сама.  Хорошо, что под репортажем и заметками
не  ставили   подписей  --   вначале  Дагмар  очень  стыдилась  написанного.
Напечатанное казалось ей беспомощным и  безликим,  она думала, что у нее нет
никакого  таланта. Боялась  и  сплетен, а  злословили  тогда о  каждом,  кто
работал с новыми  редакторами. Сплетничали, бывшие однокашницы,  знакомые по
кафе, соседи  по квартире.  Потом пришла  уверенность, и Дагмар  из  чистого
упрямства ставила уже под некоторыми статьями свою подпись: Д. Пальм.
     Если  бы  Дагмар  не знала Бенно  раньше,  она бы никогда не  стала его
женой.  Хотя и была безумно в него-влюблена. В этом она  призналась даже ему
самому.
     -- Почему, дорогая? -- изумился Бенно.
     -- Ты стал слишком большим человеком.
     -- Ты  говоришь неправду,  --  посерьезнев,  отозвался он. -- Наверное,
хотела сказать, что из меня слишком быстро вышел большой человек.
     Она была поражена тем, что муж насквозь видит ее. Это потрясло Дагмар и
еще сильнее привязало  к Бенно. Она ничего не ответила, лишь подставила губы
для по-: целуя.
     --  Я и сам иногда смотрю  на себя  со стороны, -- словно исповедовался
Бенно, -- кто я,  попутчик карьеристского  толка или  действительно захвачен
своим делом? Понять себя, Даг, чертовски трудно. Раньше только строил всякие
планы и. возводил воздушные  замки. Помнишь мою "Победу Разума"? Независимый
журнал раскрепощенного духа! Я ничего не сделал, влезал в долги, пил кофе за
счет милых  женщин  и  мудрствовал. Прислуживать  пятсовской  пропаганде  не
желал,  еще  меньше  хотел  растить  себе горб  за  какой-нибудь  конторской
стойкой.  Никому  не  был я нужен. И  вдруг -- понадобился.  Сказали: Бенно,
создавай,   действуй,  Бенно,   организуй,  и  я  действовал,   я  создавал,
организовывал,  распоряжался.  Хватаю все, как карьерист. Из кожи  лезу вон,
чтобы  скорее управиться. Меньше  всего хотел стать  большим человеком... Но
поди знай, Даг, поди знай... Между прочим,  нет основания величать меня так.
Большие люди  не носятся сломя голову.  Большой  человек поднимает  палец  и
говорит: исполняйте! И такие, как я, исполняют.
     Воспоминание  об этом приходило снова и  снова. Вот Бенно  стоит  перед
зеркалом, по-детски выпятив трубочкой губы,  --  длинный  указательный палец
торчком  уставился  вверх  --  и  говорит:  "Исполняйте!  И  такие,  как  я,
исполняют".
     Бенно обладал  удивительной способностью заражать своим настроением. Он
мог резвиться, как безрассудный мальчишка,  смеяться над  всеми, над  собой,
мог дразнить ее, высмеивать ее предубеждения, ее  застенчивость, мог сделать
и ее дурашливым большим ребенком.
     Они стали жить вместе  еще до свадьбы.  В  своей  крошечной комнатке  с
сервантом Дагмар  чувствовала  себя бесконечно счастливой.  Никто из них  не
торопился бежать в загс. Дагмар не обращала внимания ни на  своих родителей,
которые осуждающе покачивали головой, ли на подружек, которые предостерегали
ее.
     -- А если будет ребенок, тогда что? -- спросила мать.
     Этот  вопрос  привел  Дагмар  в  замешательство,  но  она  скрыла  свое
смущение, расхохоталась.
     -- Дети при любой власти появляются на свет, -- корила мать. -- Сама ты
вправе кутить-гулять, баба  взрослая,  но подумай о ребенке,  который  может
родиться.
     Это  было сказано  в сердцах  и даже  сверх того -- Дагмар  обиделась и
ушла;  картина эта  тоже  частенько вставала  перед  глазами, и  Дагмар было
стыдно за себя.
     Поженились они после того,  как началась война, третьего июля. Жили уже
не в прежней комнатке  с сервантом,  а в  Кадриорге, где Бенно получил новую
трехкомнатную  квартиру. О ней  Дагмар почти никогда  не вспоминала, комнаты
эти так  и остались  для нее чужими. Может, потому,  что в новой квартире им
вместе и жить-то  не  довелось,  Бенно все время  бывал в отъезде,  выполняя
какие-то особые  задания. Какие именно -- об  этом он  молчал. Дагмар  и  не
хотела перебираться  на новую квартиру, хотя в старой  и впрямь  было тесно.
Неприятно  было, что вселялись  в  квартиру, откуда прежнего жильца с семьей
сослали, на месте осталась и принадлежавшая бывшему высокому судейскому чину
мебель -- Бенно приобрел ее за цену, которую назначила официальная комиссия.
Он, правда, убеждал Дагмар, что не они выслали судью, и поэтому у них нет ни
малейшей  причины  для угрызений совести. Не они,  так  другие все равно  бы
въехали  в  эту  квартиру  и  купили оставленную  мебель --  пустым жилье не
оставят, и мебель  будет распродана. Это был один из немногих случаев, когда
Бенно не смог убедить ее
     Торопливая и по-официальному сухая, бездушная ре-гистрация брака ничего
не  прибавила  к  их  совместной  жизни  И  это  событие Дагмар  никогда  не
вспоминала. В памяти всплывали первые  встречи, то, как она в кафе "Фейшнер"
платила  за Бенно, как он мечтал  о собственном журнале и  сам  смеялся  над
своей мечтой, как он впервые поцеловал  ее и никак  не хотел  признаваться в
любви.
     Вспомнились  и их последние свидания. Она помнила любую мелочь,  каждое
его слово, интонацию, выражение лица, то, как он сидел, торопился уйти и все
равно продолжал сидеть
     Последний  раз  они  виделись  в редакции.  Бенно вернулся  из Вирумаа,
казался усталым и был серьезнее обычною Небритый,  он  так  исколол ее своей
щетиной,  что  щека  горела  огнем,  Дагчар  до  сих  пор   чувствовала  это
прикосновение.  Бенно  сказал,  что уедет недельки  на две, а  может,  и  на
дольше, мол, собирался провести эту  ночь в городе, но возможности ему такой
не  дали,  и  вынужден  отправляться немедленно.  Теперь  он  все  равно что
военный,  который  не  распоряжается  собой.  На  вопрос  Дагмар,  куда  его
посылают, Бенно  ответил,  что  в центральную Эстонию, но кто знает наперед,
какие еще могут последовать указания. Пусть только Даг не очень беспокоится,
когда-нибудь  все уладится Хотя слова были бодрыми, тон  оставался грустным,
глаза  тоже.  То  ли  от  длительного недосыпания  и  бесконечного  ожидания
опаоности, то  ли от чего  другого,  но взгляд  его был рассеянным, скользил
мимо. Лишь  на мгновение  взглянул он на нее прежними глазами и тут  же стал
другим. Знал он, что его ожидает, предчувствовал или даже боялся чего-то?
     Дагмар  жалела,  что  эвакуировалась.  Не  из-за  лишений,  которые  ей
приходилось терпеть,  не потому, что вынуждена  была есть  пропахшую  псиной
картошку и мерзнуть на- дровнях. А потому, что не все  до конца обсудили они
с Бенно,  не решили, что же предпримут в критический момент. Уедут в  Россию
или останутся в  Таллине. Бенно  высмеивал паникеров,  которые еще  в начале
июля драпанули в Нарву и откуда многих вернули назад. Когда первые эшелоны с
эвакуированными потянулись на восток, Бенно решил, что спешить некуда.
     -- Если же уходить, то вместе с фронтом, -- сказал он тогда.
     Они с Бенно и не представляли себе, что Таллин окажется в окружении.
     Хотя  Бенно  и  словом не возразил против эвакуации, он не сказал также
напрямик, как  ей  быть.  Поэтому Дагмар и казалось, что  она предала  мужа.
Поступила как человек, который думает  лишь о собственном благополучии. Нет,
не смела она уезжать, не узнав  сперва, что стало  с ним.  Надеялась, что он
отошел с войсками через Нарву,  успокаивала  себя предположением, что сел на
какой-нибудь другой пароход, но  ведь  надеждами не  следует обольщаться.  А
что, если Бенно ранен или попал к немцам? Тогда она вообще не смела уезжать,
ни  в коем случае.  Если же Бенно погиб,  какой смысл ей, подобно  Агасферу,
скитаться по России? В Таллине  -- останься она там  -- ее наверняка бы, как
говорит Яннус, не погладили по головке. Ясно, что выгнали бы из редакции,  а
то,  глядишь, и арестовали, только  что  из  того? Бежать исключительно ради
себя.
     Слова Яннуса, что она, как опытная советская журналистка, понадобится в
будущем, что любого убежденного  активиста  нужно беречь, ибо их и  без того
слишком много  погибло  в  боях  и  в  море--  и еще больше  гибнет сейчас в
Эстонии, где буржуи и  серые бароны снова почувствовали себя на коне, сводят
свои кровавые счеты, что поэтому Дагмар не может смотреть на жизнь только со
своей колокольни, а должна  считаться с завтрашней  судьбой всего маленького
народа, -- слова эти Дагмар не убеждали.
     -- Знаешь ли, мой школьный товарищ, -- Дагмар  и Яннус учились вместе в
начальной  школе,  только он на два класса старше,  --  что  я думала, когда
слушала тебя?-- сказала она Яннусу на берегу Ладоги, --Может, ты  и прав, но
сердце не отзывается на твои слова. Вроде бы надо согласиться с тобой, разум
подсказывает, что ты прав, а не  могу.  Если и соглашусь, то в глубине  души
все равно останусь неубежденной.
     Дагмар  думала,  как  остаться в  Ленинграде. Отсюда  до  Эстонии рукой
подать.  Если  немцы  и захватят Ленинград --  в  чем она  сомневалась, хотя
возможности такой полностью не исключала, -- то что с ней станется? Кто ее в
Ленинграде  знает? Всех же фашисты не убьют  и в концлагерь не отправят. Тут
она будет  ближе к Бенно, где  бы он ни был --  на  свободе, в  подполье,  в
тюрьме или...  убит...  Но хотя  Дагмар и думала так,  в  Ленинграде она  не
осталась.  И  не  могла  бы,  ей  сказали,  что нужно  ехать.  Это  было  не
пожеланием,  а  распоряжением, которое  требовалось выполнить. Не помогла  н
просьба оставить ее в редакции  эстонской газеты, которая должна выходить  в
Ленинграде.  Дагмар ответили, что сотрудники ре