ув по мне взглядом,  он  вдруг  многозначительно  подмигнул и
спросил:
     -- Как поживает наша молоденькая санитарка?
     Об этом он не должен был спрашивать, нет, не должен был. Я посмотрел на
него в упор и тяжело проронил:
     -- Товарища Уйбопере больше нет.
     -- Что с ней?
     В голосе его прозвучало чистое любопытство, и это ранило меня.
     --  Или погибла, или попала к фашистам  в  плен.  Он сокрушенно покачал
головой. Притворялся,
     ей-богу, притворялся. Ему было  ни холодно  ни жарко. Если бы случилось
что-нибудь с Акселем  или Тааветом, он  проявил  бы  не больше сочувствия. Я
понял это. Как и то, что все его слова и уверения были ложью. Небось немалых
ему стоило трудов добыть нужные бумаги.
     -- Ребята наши все здоровы?
     Я не ответил на этот вопрос. Сказал совсем про другое:
     -- Удивляюсь, что ты уезжаешь  в  тыл. Честное слово, удивляюсь. Или ты
больше не считаешь, что война уже проиграна?
     Взгляд его стал холодным.
     -- Я не намерен опять терпеть твое нахальство. Прощай.
     Он захотел повернуться и уйти в вагон. Я схватил его за плечо  и рванул
к себе:
     -- А  ты не  боишься, что немцы дойдут до Волги,  до Урала,  до Сибири?
Отвечай!
     От волнения у меня задрожал голос.
     -- Мальчишка! -- прошипел он. -- Невоспитанный мальчишка!
     Злость моя схлынула. Я оставил его и выскочил на перрон.
     Он кинулся за мной. Остановил меня и торопливо произнес:
     -- Меня ты подозреваешь! А за бандитов заступаешься!
     Я ничего не понял.
     --  Перед  твоим приходом  тут  по вагонам  шнырял  инженер  Элиас.  Не
удивляйся: инженер Элиас. Лесной брат, о котором ты боишься сказать правду.
     Тут до  меня дошло. По-видимому, Нийдас еще раз  говорил с Ирьей Лийве,
которой я  соврал, будто  не видел инженера Элиаса. Да, теперь мне стало это
ясно. Но как Элиас попал в Таллин?
     -- Элиас тоже собирается эвакуироваться?
     Слава богу, что  я  сказал хоть эти слова,  а не  уставился на  Нийдаса
разинув  рот.  Вполне  могло случиться и такое  --  настолько поразило  меня
сообщение Нийдаса,
     Голос Нийдаса сразу же стал напористым:
     -- Мы можем думать друг о друге разное, но в отношении классовых врагов
должны   действовать  сообща.  Инженер  Элиас  в  Таллине,  это   точно.  И,
разумеется,  прислан  сюда   с   определенными   целями.   Надо   немедленно
информировать соответствующие органы, чтобы этого врага вовремя обезвредили.
Минуточку!
     Он  снова начал  рыться в  карманах.  На этот раз он  вытащил  записную
книжку в кожаной обложке, пролистал ее, вырвал  листок и, что-то написав  на
нем, протянул его мне.
     -- Позвони  по  этому номеру. Сообщи,  что  инженер Элиас, которого  ты
видел в  Вали вместе с бандитами, орудует сейчас  в Таллине. Может быть, его
сумеют схватить, пока не поздно.
     Я посмотрел на листок  с оборванным краем, на  цифры телефонного номера
и, подняв взгляд, тихо спросил:
     -- Почему же ты сам не позвонишь?
     -- Эшелон  может пойти с минуты  на  минуту. А  телефон здесь  только у
начальника станции. В присутствии посторонних нельзя вести такой разговор.
     Я внимательно посмотрел на него. Откуда взялся а  его  записной  книжке
этот номер? С чего бы?
     -- Ты разговаривал с Элиасом?
     -- Да. Он увидел меня и заговорил сам.
     -- О чем?
     -- Сказал, что ищет товарища Лийве. Но я не поверил.
     -- Почему?
     -- Слишком хорошо знаю людей. Соваться головой в огонь ради женщины  --
так бывает только в кино.
     Я  почувствовал физическое отвращение  к  Нийдасу.  Надо  быть  ужасной
дрянью, чтобы смотреть на людей его глазами. Однако еще один вопрос я задал:
     -- Ты уже пользовался этим телефоном? Нийдас как-то растерялся.
     -- А вдруг ты и есть тот самый человек, -- сказал  я, едва сдерживаясь,
-- из-за которого нашему главному инженеру пришлось бежать из Таллина?
     Да, нашло на  меня такое прозрение. Я впился взглядом  в глаза Нийдаса,
чтобы понять, скажет ли он правду или опять соврет. До чего же мне хотелось,
чтобы он опроверг мою догадку.
     Нийдас не ответил. Словно бы пропустил вопрос мимо ушей.
     -- Поступай, как тебе подскажет совесть, -- сказал  он ледяным голосом.
-- Мне казалось, ты вступил в батальон, чтобы бороться с бандитами.
     И он с видом превосходства повернулся  ко мне спиной. Я уже не сумел бы
снова сбить  с  него  спесь.  Неужели  я  всю жизнь  буду  так  теряться  от
оскорблений?  Я мог бы  побить Нийдаса, но тогда  он  почувствовал  бы  себя
мучеником. Я  мог  бы  выпалить ему  прямо в  рожу, что  если  я и вступил в
батальон  из чистого авантюризма,  как  он  дал  мне понять, то ведь  сам он
сбежал  из  батальона  по  трусости.  Но   чего  бы  я  достиг  перебранкой?
Ничегошеньки. После того как ему  удалось обзавестись, нужными бумагами, уже
никому не посчастливилось бы смутить его.
     Нийдас заставил  меня проглотить крючок,  который причинял  мучительную
боль.
     Я пришел  проводить маму и сестер, но, уходя со станции Юлемисте, думал
уже не столько про них, сколько про инженера Элиаса.
     Позвонить или нет? Этот вопрос не давал мне покоя.
     Во мне  крепло убеждение,  что  дело  Элиаса  началось  с Нийдаса.  Как
яростно  он  обвинял  Элиаса  за  глаза,   называя  его  шишкой  из  бывшего
министерства дорог,  человеком, сеявшим  на нашем  предприятии антисоветские
настроения...
     Когда  Нийдас и Руутхольм спорили  об Элиасе,  мне казалось,  что  прав
Нийдас. Сейчас я  так не думаю. Сейчас мне кажется, что прав был  Руутхольм.
Слишком хорошо я успел изучить заведующего мастерской. Из своекорыстия такой
человек пойдет на все.
     Ладно,  Нийдас,  может быть, негодяй, он и есть негодяй, но Элиаса-то я
самолично видел в Вали среди бандитов. У него была винтовка, и он,  конечно,
стрелял  из нее. Он стал врагом. Моим врагом. Человек нейтральный, не говоря
уже о друге, не возьмет оружия  и не станет  действовать  заодно  с  лесными
братьями. А врагов щадить нельзя.
     Я несколько  раз доставал  из кармана листок записной книжки, номер  на
нем прочно  отпечатался в моем мозгу,  но  что-то мешало  мне  направиться к
телефону и позвонить.
     Если бы мне сообщил этот номер кто-то другой, тог- да я позвонил бы.
     А  потом, я поверил тому, чему не поверил Нийдас. Инженер Элиас в самом
деле мог  вернуться  в Таллин  только ради  того, чтобы встретиться с  Ирьей
Лийве. Чем дольше я  думал о  том, что Элиас, даже рискуя свободой, все-таки
вернулся, чтобы попрощаться с Ирьей Лийве, тем  выше  он  становился в  моих
глазах. И тем слабее становилась уверенность, будто Элиас -- враг.
     Но  я так ни к чему и не пришел.  Я топтался  на  месте,  словно вол на
приколе.
     Чертовски было жалко, что я не мог посоветоваться  с Акселем. Руутхольм
был где-то  в районе  Пярну-Яагупи, где  боевые  действия все еще удерживали
нашу роту, а мне с Коплимяэ не разрешили туда вернуться. Руутхольм сообразил
бы,  что делать.  Решать  одному было тяжело.  Временами  я даже склонялся к
мысли разыскать Ээскюлу. Убедить его, что Элиаса оговорили, и спросить,  что
же  теперь делать, чтобы человек мог жить спокойно. Но я  все-таки отказался
от этой  идеи. Во-первых,  пойди разыщи теперь Ээскюлу:  бог знает, куда его
занесли штабные дела? Во-вторых, пришлось бы рассказать и о поведении Элиаса
в Вали. А мне что-то не хотелось.
     В конечном  счете  я  излил душу Коплимяэ. Он,  правда, был незнаком  с
Элиасом, но Нийдаса-то знал хорошо.
     Ильмар отозвался о Нийдасе недвусмысленно.  Сказал  всего три слова, но
таким тоном, что прозвучали они очень веско:
     -- Свинья. Жуткая свинья.
     Значит, и он считает Нийдаса мерзавцем.
     До нынешнего утра я считал Нийдаса обыкновенным трусом, но нет, он куда
опаснее. После войны, не сомневаюсь, он начнет корчить из себя героя.
     Чертовски странные мысли одолевают меня  в последнее время.  Если бы до
войны мне сказал кто, что  и среди  советских людей  попадаются ничтожные  и
подлые  личности, я высмеял бы такого  в лицо. Но,  к сожалению, попадаются.
Пускай  техник  Нийдас  не  стал  нашим  отъявленным врагом,  все  равно  он
проходимец.  Как  человек  инженер Элиас куда чище,  хоть  и  поднял на  нас
оружие. А  как было бы прекрасно, если сторонники коммунизма были бы все без
исключения  хорошими, умными, дельными людьми, а плакальщики  по буржуазному
строю  --  негодяями. Оттого, что среди  нас  есть  нийдасы, положение очень
усложняется.
     Я предложил Коплимяэ вместе со мной отправиться искать Элиаса. Я должен
был поговорить с инженером, прежде чем  что-то предпринять. Я ведь уже ходил
к нему на квартиру, могу сходить еще раз.
     Долго мы звонили  и  колотили в его дверь.  И не  в полночь,  как  было
полтора месяца назад, а  часов  в семь.  И  теперь  моим  спутником  был  не
Руутхольм, а Ильмар,  в глаза не видевший Элиаса. Но я все  равно чувствовал
себя неважно. Не было у меня четкого  отно-щения к Элиасу. То он  был в моих
глазах бандитом, то человеком,  которого  мы сами же и превратили  во врага,
как предостерегал Руутхольм. Мне пришло в голову даже и такое: а вдруг Элиас
еще станет нашим товарищем по оружию?
     Видимо,  его не  было  дома. Было,  пожалуй, наивностью -- рассчитывать
найти его на старой квартире.
     Я позвонил еще раз, долго-долго.  Ильмар же, войдя в  азарт, колошматил
по двери кулаком. Никакого толку.
     Тогда я нажал на  звонок  соседней квартиры.  Дверь  сразу открылась. Я
увидел того самого старика, который еще в первый раз  так мне не понравился.
За это время он не стал симпатичнее.
     -- Здравствуйте, товарищи, -- приторно улыбнулся он.
     Сразу узнал  меня  и старался расположить  к себе. Хоть и  говорят, что
старость надо уважать, но нет никого противнее, чем старые лицемеры.
     --  Извините, -- холодно  обратился я к нему, -- нам нужно поговорить с
вами.
     Старик пригласил нас к  себе. Он хотел  захлопнуть  входную дверь, но я
оставил ее приоткрытой. Вдруг Элиас попытается смыться. В этот миг я думал о
нашем бывшем инженере очень плохо.
     Мы остановились в передней, хотя хозяин и  зазывал нас весьма любезно в
комнату.
     Я спросил:
     --  Когда инженер Элиас  был последний  раз дома? Спросил настойчивым и
официальным тоном.
     -- После долгого отсутствия инженер Элиас вчера вечером снова появился.
Я случайно оказался в коридоре, когда он пришел.
     Старик почему-то заволновался. И, кажется, забыл о притворстве.
     --  Он  должен  быть дома. Я  и  сегодня  видел  его на лестнице, когда
возвращался из госпиталя, -- я  работаю врачом в  военном  госпитале. Он шел
впереди меня. Мы подошли к своим дверям почти  одновременно. Он поздоровался
и вошел к себе. Вряд ли он успел уйти за это время.
     Мы снова стали звонить к Элиасу. Но и на этот раз никто не открыл.
     Врач стоял за спиной у нас. И, ей-богу, был не на шутку перепуган.
     Мы с Ильмаром посоветовались.
     --  Он  не уходил, -- уверял  нас  врач. Тогда  мы решили  сами открыть
замок.
     Коплимяэ  быстро с ним справился.  Я дал ему ключ от своего дома, но не
углядел, то ли ключ по редкой случайности подошел, то ли Коплимяэ изловчился
как-то иначе. Я посматривал на врача, нервно топтавшегося рядом.
     Мы вошли. Врач тоже:
     Сначала мы  не заметили  ничего. Никто из нас не  говорил ни слова, а в
квартире была полная тишина. Я толкнул дверь первой комнаты.
     Мы сразу увидели  ноги  человека,  лежавшего на диване.  Верхняя  часть
туловища  была закрыта  от нас  столом. Неужто Элиас спал таким беспробудным
сном, что не слышал ни стука, ни звонков?
     Врач выскочил из-за моей спины. Мы с Ильмаром тоже шагнули  к дивану. И
у меня сразу сжалось сердце.
     Доктор  Хорманд  констатировал  смерть  Энделя  Элиа-са, наступившую  в
результате отравления.
     Я позвонил из квартиры доктора в милицию.
     Я не мог  прийти в себя от  самоубийства  инженера  Элиаса. Я  не  стал
сообщать милиционерам, что видел его в  Вали.  Решил,  что  это уже не имеет
никакого значения.
     Не рассказал я  всех подробностей и Таавету Тумме. Лишь кратко сообщил,
как встретился  с  Нийдасом  в эшелоне и  как  тот  заверил  меня, будто его
посылают на восток директивные органы. Поносить при этом Нийда-са я не стал.
Сказал  лишь,  что, по-моему, Нийдас  сам выклянчил  у кого-то разрешение на
эвакуацию.
     Я  сделал  вид,  будто узнал о смерти Элиаса от других. Каково мне было
признаваться в том, что я думал о нашем главном  инженере перед его смертью?
Как  мне  было объяснить, зачем я  принялся  его  разыскивать?  Оставлю свои
дурные мысли и подозрения при себе. Больше  я не ставлю Элиаса на одну полку
с буржуями, воюющими против нас. Головой ручаюсь -- мы  сами толкнули его  в
объятия врагов. Я сказал об этом Тумме.
     -- Почему он наложил на себя руки? -- спросил Тумме.
     Я смог найти только одно объяснение: видно, жизнь его зашла в тупик. Мы
объявили его  врагом, но с бандитами он  явно порвал. Только уже не застал в
Таллине  женщину,  на  которой   хотел  жениться.  Руутхольм  тоже  со  мной
согласился, когда я рассказал ему об Элиасе.
     К счастью, Тумме не стал спрашивать, на ком хотел жениться Элиас. То ли
сам знал, то  ли  по своей  дьявольской деликатности не захотел совать нос в
чужую интимную жизнь.
     Мы долго проговорили у колодца. Под конец Тумме сказал:
     -- Надо бы написать родным Хельги.
     Я не сразу ответил. Ведь сегодня мы не  говорили о Хельги. Я растерялся
от неожиданности.
     --  Да,  надо бы  написать родным, -- повторяет  Тумме.  -- Или им  уже
сообщили?
     --  А  есть ли смысл  писать, пока  мы  не  узнаем  точно,  что  с  ней
случилось? -- неуверенно спрашиваю я,
     -- Вряд ли мы дождемся новостей так скоро. Он прав.
     -- А куда писать? -- бормочу я.
     -- Я знаю адрес, -- говорит Тумме. -- Узнал от Хельги.
     Я и сам подумывал написать ее родным, но каждый раз откладывал решение.
Стоит написать письмо, казалось мне, как для них и для меня будет похоронена
последняя надежда хоть когда-нибудь увидеть Хельги живой.
     -- Я  напишу, --  говорит Тумме, поскольку я молчу. -- Тяжело  сообщать
такую весть, но еще хуже, когда вовсе ничего не сообщают,
     Тогда я говорю:
     --  Напиши. Только так, чтобы они не совсем  потеряли надежду. Она ведь
не...
     Я не заканчиваю фразы. Таавет Тумме понял меня и так.
     После того как он уходит, я еду к ребятам и даже  ложусь на  сено, хотя
заранее знаю, что не засну.
     Так оно и  есть. Друзья храпят уже вовсю, а я  все еще лежу с открытыми
глазами.  Сквозь  ворота, оставленные открытыми,  чтобы  не было так  душно,
виднеется темный лес и более светлая  полоса неба,  где временами выныривают
из-за  облаков  звезды. Слышу  шаги караульного,  лошадиное  ржание, русскую
речь. Пулеметы  почти  замолкли.  Иногда  доносит  ветром,  глухое  ворчание
моторов:  это  немецкие  танки.  Со  стороны  Таллина  долетает  фырканье  и
завывание грузовиков.
     Вспоминается последняя встреча с Хельги. Когда я задержался из-за  нее.
Вспоминаются  все слова, которые мы  сказали, и то, как Хельги, назвав  меня
братом, попросила быть осторожным, и в каком чудесном я был настроении.
     А потом  опять всплывает  эта мучительная картина--  маленькое  тело на
гравии шоссе -- и сразу перехватывает горло.
     Нет, думаю, я должен был доползти до автобусов. Несмотря ни на что. Или
хотя  бы  задержаться  в  лесу под  Аудру.  Подумаешь,  ногу  прострелили --
передвигаться-то я  мог! Ночью исползал бы поле боя вдоль и поперек --  вряд
ли немцы выставляли вечером охранение.
     Инженер Элиас ничего не испугался. Приехал в Таллин, лишь бы  увидеться
с  Ирьей Лийве.  А я побоялся, и теперь  поделом мне,  что не могу  заснуть.
Неважным я оказался братом для своей третьей сестры.
     Прежде чем заснуть, пытаюсь  еще  понять, почему я вчера  не  рассказал
Акселю про Нийдаса и Элиаса. Говорил  с ним только о сражении под Аудру и  о
Хельги. Ах, да! Я заговорил о Хельги и сразу же забыл обо всем остальном.
     Бой  продолжается  уже   часа  три-четыре.   Впрочем,  с  начала  нашей
контратаки могло  пройти и целых пять часов и всего два. Я  утратил  чувство
времени. Экая важность --  время! У меня сейчас дела поважнее. Как добраться
до  того  дерева,  из-под  которого  нас  обстреливает немецкий  пулемет  и-
прижимает к земле? Успею  ли я перебежать поляну шириной с ладонь так, чтобы
меня не подстрелили? Остальное меня не интересует.
     Пули без  конца хлещут по стволам. В кронах разрываются мины, и  кругом
взлетают клочья мха от их осколков.
     Издали мне казалось,  что  тут растут одни ели, но после того,  как  мы
углубились  в  чащу, я начал замечать среди  их гигантских  стволов березы и
одинокие  осинки.  Ноги  тонут в  густом мху,  за  ботинки цепляются  стебли
черники.
     От меня испуганно удирает не то гадюка, не то уж -- нет времени изучать
узоры  этой  твари.   Змея  кажется   мне  сейчас  безвредным  и  безопасным
пресмыкающимся, хотя вообще-то я побаиваюсь этих ползучих. Я мигом забываю о
твари,   потому  что  свист  надо  мной  вдруг   обрывается,   и  я  тут  же
распластываюсь, плотнее  вжимаюсь в кочки. Взрыв такой, оглушительный, что я
даже не слышу визга осколков.  На спину  сыплются  искрошенные сучья, шишки,
клочья мха, комья земли. Заставляю себя встать, пробегаю десять шагов, падаю
и бегу снова.
     Наша  задача -- выбить немцев из леса и выйти к  мызе Кивилоо. Упрямо и
настойчиво  продвигаемся  вперед.  Справа   от  нас  ведут  атаку  остальные
подразделения  шестнадцатой дивизии.  Коплимяэ  сообщил мне  утром,  что  мы
приданы в помощь этой дивизии. Он про эти дела знает точно. Номер дивизии не
имеет для меня  никакого значения,  но  приятно сознавать, что рядом  с нами
действуют части Красной Армии, что мы не отступаем в суматохе, не бежим, как
под Пярну, а воюем.
     В  голове  не  осталось  ни  одной мысли,  кроме  тех, что подсказывает
обстановка. Утреннее возбуждение улеглось.  Когда мы рассеялись  по лесу,  я
занервничал.  Особенно  после того,  как  противник открыл  огонь.  Наверно,
никогда не привыкну к пулям. Сейчас я сравнительно спокойно пробираюсь между
деревьями, но это еще не значит, что мне плевать на немецкие пули и мины. То
и дело падаю наземь и в  ожидании  разрыва  весь  напрягаюсь, как  струна. А
когда  по стволам начинают шлепать пули, тоже  утыкаюсь головой в мох и жду,
чтобы стало потише.
     Сегодня  опять  убеждаюсь,  что  не  умею  обнаруживать  огневых  точек
противника.  Стреляю  большей частью наугад. Только два раза углядел немцев.
Метрах в пятидесяти от  меня вскочил  один солдат  и,  петляя  за деревьями,
пустился наутек. Я  выстрелил вслед, но не попал. Другой был тяжело ранен, и
я чуть не  споткнулся об него. Он лежал под низкими кустами, и я заметил его
лишь  после  того,  как  он шевельнулся. Я настолько  этого  не ожидал,  что
испугался и  отскочил назад. Чуть не убил его с перепугу. К счастью, я успел
увидеть лужу крови рядом с ним и его светлые глаза, с ужасом уставившиеся на
меня. Я  оставил его  и поспешил дальше. Мелькнула, правда, мысль: не помочь
ли, но я не стал задерживаться.  Успокоил себя тем, что за мной продвигаются
другие, в том числе и санитары. Нам всегда удается чем-нибудь успокоить свою
совесть. Кто-то вдруг кричит над  самым ухом, что  один  из немцев залез  на
дерево, и тычет куда-то рукой, но я не сразу соображаю, о каком дереве  идет
речь. А Коплимяэ вскидывает  карабин. Раздается сразу несколько выстрелов --
Ильмар тоже  пальнул. В  листве  послышался  треск. Я увидел  тело, которое,
цепляясь за ветви, падало головой вниз, пока не грохнулось оземь.
     Первым подбегает к сбитому Коплимяэ,
     -- Готов, -- говорит он безучастно.
     Протягивает  мне  карабин и  проворно  взбирается на ель. Слежу  за ним
взглядом и,  обнаружив повисший на ветвях автомат, соображаю наконе