Пауль Аугустович Куусберг
   Андреас Яллак 1-3
   
   Одна ночь
   Капли дождя
   В разгаре лета
      
   
   Пауль Аугустович Куусберг
   Одна ночь



     Перевод Арнольда Тамма
     М., "Советский писатель", 1978, 736 стр.
     Тираж 200 000 экз. Цена 2 р. 70 коп.
     OCR: Ихтик (Ihtik@ufacom.ru) (г.Уфа)


     Русский читатель  хорошо знает  творчество одного из  ведущих эстонских
прозаиков Пауля Куусберга. В издательстве "Советский писатель"  выходили его
романы "Два "я" Энна Кальма" и "Случай с Андресом Лапетеусом".
     Романы  "В  разгаре лета",  "Одна  ночь"  и  "Капли  дождя"  составляют
своеобразную трилогию о  Великой Отечественной  войне.  В  книге "В  разгаре
лета"  повествуется о первых днях и  месяцах войны.  В  романе  "Одна  ночь"
писатель  продолжает  разрабатывать  тему  войны,  тему  мужества и героизма
советских людей.
     Действие  романа "Капли дождя",  завершающего эту книгу,  происходит на
протяжении двух-трех месяцев 1968 года,  но и в ней П. Куусберг обращается к
событиям  Великой  Отечественной  войны.  В  центре  произведения  --  образ
коммуниста Андреаса Яллака, че ловека, который"через все жизненные испытания
пронес страстную) убежденность борца за коммунистические идеалы.


ОДНА НОЧЬ

ВСТУПЛЕНИЕ

     Однажды  в  1970  году  я  обнаружил  в  своем почтовом ящике  довольно
увесистый пакет. Был уверен, что это книга,  которую  мне  послал кто-то  из
моих коллег. Размеры, вес и внешний  вид говорили об  этом. Подучал еще.  от
кого бы она, -- и решил, что от Сирге или Парве, у обоих вышли недавно новые
книги.  По  обычаю  добрых друзей,  мы дарили друг  другу свои произведения,
только до сих пор никогда не пользовались услугами почты.
     Я ошибся. В плотной коричневой обертке было несколько  исписанных общих
тетрадей и следующее письмо:
     "Тов. Пауль Куусберг!
     Прежде  всего разрешите представиться. Меня зовут маркус Кангаспуу, мне
пятьдесят четыре года, следовательно,  я  Ваш  ровесник.  Работаю сейчас  на
электротехническом  заводе  наладчиком.  Окончил  Республиканскую  партийную
школу и заочно юридический факультет Тартуского университета. Почти двадцать
лет  состоял  в  партийном  и советском  аппарате, но пошатнувшееся здоровье
вынудило  меня  перейти  на  работу,  которая  требовала  меньшего  нервного
напряжения. Вернулся к специальности, которой обучался в молодости,  хотя, к
сожалению, характер работы совершенно изменился, но это уже другая проблема.
Со школьной  поры я веду  дневник. Несколько тетрадей посылаю Вам. Так как в
своих произведениях Вы чаще всего обращаетесь к общественным проблемам, или,
как  пишет  о  Вас  критика,  показываете людей  в конфликтных  общественных
ситуациях, -- я смею предположить, что  в  моем  дневнике  найдется  кое-что
способное Вас заинтересовать и что Вы сможете использовать.
     Если Вы ничего достойного не обнаружите, выкиньте  эти тетради. Мне они
больше не понадобятся.
     С приветом
     М. Кангаспуу Таллин, Б, Вээрику, 78-1".


     На Большой Вээрику почти сплошь  собственные дома. Это было первое, что
пришло мне в голову, когда  я дочитал письмо. Что же касается дневника, то я
им заинтересовался.  И настолько,  что  положил его  в основу этого  романа.
Закончив работу,  я написал Маркусу Кангаспуу письмо, в котором поблагодарил
за   присланный  дневник  и  сообщил,  что,   как  только   рукопись   будет
перепечатана, я пошлю ему экземпляр. И заодно пригласил его к себе в гости.
     В гости он не пришел и вообще не откликнулся. Позже выяснилось, что его
уже не было в живых.
     Мне остается только сказать, что  Маркус Кангаспуу -- не настоящее  имя
автора дневника и что  он не жил на  улице Б. Вээрику, 78-1. Имя и  адрес  я
изменил  только  потому, что не успел  спросить  Маркуса Кангаспуу,  могу ли
назвать в книге его подлинное имя.  Добавлю еще, что по тем же  соображениям
изменил и все остальные встречающиеся в дневнике имена. И если кто-нибудь из
читателей узнает себя, то прошу не обижаться -- я старался писать так, чтобы
никого не задеть.
     П. Куусберг

ПРОЛОГ
     (Выдержки из дневника Маркуса Кангаспуу)1
     *  Изложение подвергалось стилистической правке,  порядок фраз менялся,
сокращения приведены полностью. -- П. Куусберг.

     29 августа 1941. Ни малейшего  сомнения  в том, что фашисты в  Таллине.
Должны  благодарить Магнуса,  что мы не  угодили  к ним  в  лапы.  Он быстро
сориентировался  и  свернул  в  лес.  Сначала мы решили,  что  впереди  наша
отступающая  часть. После того  как  нам  удалось добраться до Яльгимяэ,  мы
думали,  что  уже  миновали  линию  фронта.  Хорошо,  что  не  помчались  по
Пяр-нускочу  шоссе, а держались, на  всякий случай, обходной дороги.  Магнус
хорошо знает окрестности Таллина.
     Из  города  доносятся  отдельные   винтовочные  выстрелы  и   случайные
автоматные и пулеметные очереди.
     Город  окутан  дымом,  в  нескольких  местах краснеет  небо.  Очевидно,
большие пожары.
     Что делать?
     Загнали развалюгу "форд" в частый ольшаник и замаскировали ветвями.
     Темнеет.
     Мы как слепые кутята.
     30 августа 1941. Целый день прячемся в  болоте. Магнус ходил в Пяяскюла
и  вернулся с вестью, что немцы действительно в Таллине. Вчера наши  корабли
покинули рейд.  Над Копли  и портом все  еще густой дым. Магнус советует, не
теряя времени, идти на  восток.  В город нам дорога  заказана, там  за нашим
братом  явно вовсю  охотятся.  Юхансон  пожимает плечами  --  ретивость  его
исчезла. Когда я сказал, что все же наведаюсь в город, он пригрозил, что сам
меня пристрелит. Посоветовал ему беречь нервы.

     31  августа 1941.  Слава богу,  ребята  ждали  меня. Уходя  в город,  я
допускал, что по возвращении уже не застану товарищей. Их  могли обнаружить;
вчера ночью на болоте слышались голоса, а рано утром мы видели трех немецких
мотоциклистов, которые медленно ехали по дороге между торфяными выработками,
направляясь К Палдискому шоссе. Юхансон сказал, что без меня он и шагу бы не
ступил отсюда. Как  хорошо, что я в городе заглянул к нему домой, и, хотя не
попал  в квартиру, я не сомневаюсь, что его жена эвакуировалась.  Сказал  об
этом Юхансону.  К нему-то  я  осмелился  постучаться и позвонить, а к себе и
носа  не  показал. Зашел,  если бы не предупредили,  -- мать, конечно, ждет.
Извозчик Тимм, которого все  звали Холостягой, увидел  меня и  сказал, что к
нам  приходили еще 29 августа вечером. Мать не взяли, только в  квартире все
перерыли.  Тридцатого  явились  снова.  Холостяга  заверил,  что  стоит  мне
переступить порог  своего дома, как тут же нашлют легавых. Он не сказал, кто
это  сделает,  но дал понять, что кое-кому станет не  по  себе, если  я уйду
живым. Наверное, он имел в виду почтовика-кайтселийтчика или, может, скорее,
кайтселийтчика-почтовика, который заспинно не раз угрожал мне. Никогда бы не
подумал,  что извозчик Тимм  такой человек. Я считал,  что ему  ни до  кого,
кроме своего гнедого, дела нет. Тимм  обещал известить мою мать, что со мной
все в порядке.
     В порядке ли?
     Попасть  в  город  и  выйти  из  него  оказалось  куда  проще,  чем   я
предполагал. Охраняются только главные дороги.
     Когда  впереди показались четыре высокие сосны, откуда до места, где мы
прятались, оставалось  шагов двести, я рассмеялся про себя: ведь меня спасла
влюбленность Холостяги. Тимм, который годился мне в  отцы, уже лет  двадцать
навещает некую особу,  которая живет в нижнем этаже  нашего дома.  Всегда по
ночам и украдкой, раз в две недели -- в четверг.
     Магнусу моя вылазка в город не понравилась.
     Юхансон ведет  себя со мной, как с закадычным  другом.  Падение Таллина
сильно  подействовало  на  него,   он,  правда,  по-прежнему  бравирует,  но
уверенность его явно сникла.

     1  сентября. Мы побрились  -- Магнус заверяет, что бородатый человек  в
нынешней   обстановке   привлечет  больше  внимания,  чем  бритый.  Он  стал
сверхосмотрительным.
     Машину  оставили  в болоте. Магнус хотел было вывести  мотор  из строя,
забросить в  болото  патрубок,  карбюратор, смеситель и  стартер, но Юхансон
махнул  рукой.  Мол, сейчас, когда  в руки врага попало столько богатства --
подумайте о фабриках, складах, брошенных в городе машинах и прочем добре, --
было бы мальчишеством возиться с этим драндулетом. Я согласился с ним.
     Под  ложечкой сосет. Но никто из  нас  о еде не  заговаривает. Долго ли
будем так притворяться друг перед другом?
     2  сентября.  Больше  всего  думаем  о  еде.  Волей-неволей  приходится
рисковать, идти  выпрашивать  у  хуторян,  У  Магнуса острый  нюх:  он долго
выбирал,  но когда  наконец зашел  на  хутор  с домом под  ветхой  драночной
крышей, то  вернулся  оттуда с целым хлебом,  куском  сала и полгоршком  еще
теплой картошки. Хозяйка предупредила, что повсюду разыскивают коммунистов и
других сторонников советской власти.
     Магнус жалеет о брошенном "форде".
     Юхансон думает, что мы обольщаемся тем, что надеемся выбраться к своим.
Во-первых, до  фронта по  меньшей  мере  триста километров.  Рано или поздно
попадем  в руки  какого-нибудь немецкого  патруля или  схватят  доморощенные
фашисты.
     Перейти  фронт -- не игрушка. На востоке он куда  организованнее, чем в
Эстонии, где устойчивого фронта в общем-то и нет.
     Давайте не создавать себе иллюзии, а посмотрим в лицо фактам. '
     Положение наше, конечно, не веселое. Но что еще можно предпринять?
     3  сентября. Мы в  Каутласских  лесах. Юхансон  иронизирует, что убийца
всегда возвращается  на  место преступления. Магнуса  эта шутка разозлила. В
июле  мы  тут  вылавливали  заброшенных  из  Финляндии диверсантов.  Четырех
застрелили,  но  и  своих   двух  ребят  лишились,  Вооруженные   автоматами
парашютисты были эстонцами, видимо из тех, что в 1939 году отправились через
Финский  залив  на войну  с  Советским  Союзом.  Юхансон  узнал среди убитых
известного тартуского корпоранта.
     Хлеб, сало и картошка съедены.
     Здешних лесных хуторов мы решили избегать. Во время тогдашней операции,
в  июле, по  вине  наших ребят  загорелся  сарай.  А  когда  из  огня  стали
раздаваться выстрелы, пошли взрывы, начался грохот  и треск, ребята в ярости
подпалили и другие хуторские постройки. В сене оказалось огромное количество
боеприпасов и взрывчатки. А  хуторянин с  овечьей  кротостью заверял, что ни
одной чужой души в  округе  не  видел. На  самом же деле его усадьба служила
базой  парашютистам. Уж  теперь-то хозяин, успевший  тогда вовремя скрыться,
сочиняет  прр истребителей  всякие  страсти-мордасти. Здесь  лучше никому на
глаза  не  показываться,  хуторяне  ненавидят  людей,  которые  осмеливаются
посягать на собственность. Со многими новоземельцами серые бароны свели свои
кровавые счеты, когда немцы  еще  только  приближались, к  Эстонии.  Юхансон
сказал, что мы сражаемся в войне, безнадежность которой предрешена.
     4 сентября.  Нас полдня преследовали  кайтселийтчики, или  как  их  там
теперь  называют.  Поговаривают  о  каком-то  Омакайтсе,   --   то   ли  это
переименованный  Кайтселийт  или совершенно новая военная  организация?  Нас
спасла темнота. Продолжали идти  ночью. Магнус ранен  в руку.  Ему  повезло,
кость и крупные артерии не затронуты, пуля вошла в мякоть,
     5 сентября.  Не  знаем,  где находимся. Магнус  предполагает, что скоро
выйдем к  железной  дороге  Тапа  -- Тарту.  Юхансон  присмирел.  Целый день
отдыхали. Из-за  Магнуса,  у  которого  поднялась температура.  Я стащил  на
хуторе полхлеба и десять яиц. Яйца выпили сырыми. Гадали, что  будет с  нами
дальше. Юхансон не верит, что переберемся  через реку Нарву. Магнус говорит,
что выбора у нас нет -- только вперед. Я с ним согласен --  где бы мы тут, в
Эстонии,  смогли укрыться?  Ни  в  одной  деревушке нет  у меня  друзей  или
родичей, которые дали бы убежище, 6 и 7 сентября. Никак не выйдем к железной
дороге. Нашел фашистскую  листовку, сброшенную с самолета  месяца два назад.
"Где  ваши  знаменитые  военачальники?  -- переводит  Магнус, держа в  руках
выцветшую  листовку.  --  Где  Тухачевский,  Егоров, Якир, Блюхер, Уборевич,
Корк, Эйдеман, Федько?" Рву листовку на клочки.
     Во рту сегодня не было и маковой росинки,
     8 сентября. Вышли к железной дороге -- к сожалению, узкоколейке.
     Угодили  на  богатый  брусничник.  Магнус   предупреждает,   чтобы   не
увлекались, ели только самые спелые ягоды.
     Шел снег.
     Он начался сразу, как только они тронулись в путь. Сперва падали редкие
хрупкие  снежинки, которые, прежде чем улечься на землю, долго  кружились  в
воздухе. Потом снегопад усилился, повалили крупные,  тяжелые хлопья. Хорошо,
что ветер дул в спину, а  не хлестал снегом в  лицо,  но  дорога, змеившаяся
между невысокими, поросшими лесом холмами, могла  повернуть на  восток --  и
тогда уже добра не жди. Они хоть  и направлялись на восток,  двигались между
тем на  северо-запад, порой даже на запад -- старые дороги  никогда не ведут
прямо. Места незнакомые,  никто из них раньше в этих краях не бывал, и никто
не знал, что их ждет впереди. Но идти было нужно, и они радовались тому, что
вообще сумели отправиться в дорогу.
     Ночью  в снегопад  человеческие  фигуры  утрачивали  четкие  контуры  и
сливались с окружающим. И дорога  теряла  свои очертания, осо'бенно там, где
лес отступал.  Без  лошади  кто  знает  в каких сугробах бы они барахтались,
кюветы занесло,  все было  одинаково ровным и  белым.  Лошадь, к счастью,  в
такую погоду умнее  человека,  да  и возчик,  видимо,  знал дорогу. Впрочем,
возчика и не  было, а была возчица -- древняя сморщенная старуха, которая не
обрашала на них ни малейшего внимания. То ли  против воли пустилась в ночной
путь, или прожитые годы сделали ее равнодушной ко всему на свете? Едва ли ей
доставляло  радость то, что всю ночь придется горбиться в  дровнях -- и  эту
ночь, а может, еше и следующую. Ни  слова она .не проронила, только время от
времени понукала  лошадь.  На вопросы  не  отвечала, словно  и  не  слышала.
Сначала с  ней  пытались  завести разговор, потом бросили -- и коренастый, с
огромным красным носом Адам, свободно говоривший по-русски, и сидевшая рядом
со старухой Мария Тихник, не какая-нибудь болтушка, а женщина пожилая,

     Тихник тоже  немного  говорила по-русски, не так,  правда,  бегло,  как
боцман  Адам,  но все  же кое-что  смыслила. Она  училась в  школе в царское
время,  да и в тюрьме иногда  вспоминала русский. Старуха ни Адаму, ни Марии
не ответила. А вдруг она глухая? Что вполне  могло  быть, Маркус все  больше
утверждался в этом. Он сказал Адаму, тот плечами только пожал. Разговорчивым
он не слыл, а может, просто был человеком неторопливым -- Маркус не знал его
настолько,  чтобы  судить.  Вообще  Маркус  никого здесь близко не знал,  за
исключением  Яннуса Таальберга, которого все  звали просто по имени.  Лишь к
Валгепеа* и Койту  обращались  по фамилии. Сперва Маркус  даже  подумал, что
Валгепеа, так же как и милиционер,  --  это  прозвище. Милиционером и впрямь
называли  гориллоподобного  Юлиуса  Сярга,  но  по  сути дела  это  было  не
прозвище, а обозначало его профессию мирного времени.
     * Дословно; белоголовый.

     Погонять старого мерина не требовалось,  он шел ровно и ходко, и, чтобы
не отстать от него, приходилось подбавлять шагу. Яннус  отстал,  его длинная
фигура маячила  метрах  в  пятидесяти,  --  глядишь, еще потеряется из виду.
Яннус  был  среди них самым  высоким,  даже выше милиционера,  которого тоже
ростом не  обидели. И  лицо у  Яннуса было  продолговатое,  продолговатое  и
узкое, оно словно разрезалось пополам горбатым носом. Впрочем, и  сам Маркус
не выглядел коротышкой; если поставить их всех по росту, то он бы  наверняка
стоял третьим. В плечах шире Яннуса, и хотя лицо было тоже вытянутое, оно не
казалось  таким лошадиным, как у Яннуса:  физиономию свою Яннус сам  называл
лошадиной мордой. На лице  же Маркуса сросшиеся над переносицей густые брови
и темные возле глаз окружья.
     Маркуса  раздражало,  что Яннус отстает, раздражало  и  даже  вроде  бы
злило. Он говорил себе, что это дело Яннуса -- идет ли он со всеми рядом или
отстает: тут не как в Эстонии, где нельзя было терять друг друга из виду, им
уже  нет  надобности красться, как ворам по дебрям,  их не  подстерегает  на
каждом  шагу  опасность,  И под  ногами твердая и  устойчивая почва, впереди
дорога, знай шагай, не то что в  Вирумааских  болотах и трясинах,  где порой
земля неожиданно уходила из-под  ног, а лежащие вповалку  огромные трухлявые
деревья делали лес непроходимым  и вынуждали давать большие круги, где легко
было заблудиться в высоких, укрывавших с головой зарослях папоротника. И все
же Маркус  время от времени оглядывался, не верилось ему, что такой верзила,
как Яннус,  может оказаться никудышным ходоком Прикидывается больше,  чтоб в
дровни усадили. Что до старухи, так Яннус мог бы  уже давно  там сидеть, это
они сами попрекали его за то, что ленится двигать свои ходули. Маркус сказал
достаточно желчно, его  раздражали люди, которые  пытались прожить  полегче.
Сейчас каждый должен нести  свою ношу, хотя временами она может быть и очень
тяжка. В конце концов,  и лошадь незачем изводить, долгая дорога  только еще
началась Да и не пустые дровни тащил мерин, кроме старухи там сидели еще две
женщины, Тихник и Дагмар. Чемоданы с узлами тоже кое-что ве- сили. Дагмар, в
противоположность Яннусу, хотела идти пешком,  первые  километры  она и шла,
это Маркус посоветовал ей отдохнуть. Предложил сесть, хотя с радостью шел бы
рядом с  ней.  Знай Маркус,  кто ее муж, он вообще  бы не  пристал к  группе
Яннуса, хоть его  и тянуло  к этой молодой женщине. Пошел бы  с кем  угодно,
даже  с  Весивяравом, который звал его  с собой. С  ним он  вместе  учился в
техникуме, но  длинный  Феликс, как прозвали тогда Весивярава,  разонравился
Маркусу.  Став директором фабрики, Весивярав  заважничал и взялся корчить из
себя барина  -- Маркусу такое было не по душе. И он высказал это ему прямо в
лицо Феликс в ответ лишь рассмеялся, сказал, что у него, у Маркуса, какие-то
наивно-пролетарские представления. И все  равно ему следовало идти с группой
Весивярава, так  как присутствие  Дагмар  вынуждало  его поступаться  своими
принципами. Каждый день снова  и снова.  Когда Эдит знакомила его с Дагмар и
сказала,  что  муж  товарища  Дагмар  Пальм  остался в Эстонии,  Маркус лишь
поинтересовался,  остался  ли муж товарища Дагмар Пальм по  собственной воле
или  не смог выбраться. Верный себе, он  спросил об этом напрямик и у  самой
Дагмар. Эдит вмешалась и объяснила,  что муж Дагмар -- коммунист, сражался в
истребительном батальоне  и выполнял  другие ответственные задания. Никакого
Пальма Маркус не  знал,  хотя  сам состоял  в истребительном  батальоне,  --
правда,  батальонов  этих было много,  во всяком  случае  больше  десятка --
шестнадцать или семнадцать. После Дагмар словно бы сторонилась Маркуса,  ее,
видимо, ранил его прямой вопрос. Маркус об этом не жалел. С мальчишеских лет
он привык  к открытому обхождению, вилять не любил, говорил  все, что думал;
одни за это  его уважали, большинство же считало человеком невоспитанным или
невежей. Из-за своего характера он  оставался простым  рабочим, хотя, будучи
техником-электромехаником,   мог   стать   по   крайней  мере  мастером   на
предприятии,  которое  рекламировали  как первый  эстонский радиотехнический
завод.  Название,  конечно,  было  звучное,  на   самом  же  деле  ни  одной
существенной  детали  на  этом  заводе  не изготовляли, все  завозили  из-за
границы,  завод был лишь  сборочным цехом.  При этом все другое оставалось в
загоне,  развитие  радиотехники  никого не  интересовало.  Маркус  этого  не
одобрял и мнения своего перед директором не скрывал, потому и не продвигался
по  служебной Лестнице. После революции сорокового года  Маркусу  не  просто
было работать