пал с
первой подвернувшейся бабой?"
     Элиас  все яснее  сознавал,  что он один  виноват  кругом,  и  это было
невыносимой  мукой.  До  последнего  дня  ему  удавалось  находить  какие-то
самооправдания, сегодня -- нет. "Что я скажу Ирье, когда  она спросит, где я
был и что делал? Прятался в лесах Пярнумаа? Но я ведь не  только прятался, а
действовал  заодно с Ойде-коппом и другими.  Принимал  участие  в расстреле.
Пусть я не убил ни одного человека, все равно я помогал убийцам. И не вправе
скрывать это от  Ирьи. Я не могу соврать ей.  А если я скажу ей правду, то в
душе ее разобьется и последний осколок  любви, может быть еще сохранившийся.
В конце концов, Ирья способна понять человека, который в силу  обстоятельств
должен был скрываться от преследования.  Только не бандита,  охотившегося на
людей с оружием в руках".
     После  полуночи Элиас забрался в стог сена и попытался немного поспать.
И  снова  погрузился  в  полусон,  в  пол у  бодрствование,  где  сновидения
душеизнуряюще чередовались с призраками недавно пережитого.
     В шесть часов он поднялся, стряхнул с одежды сено, побрился в кустах на
берегу ручья и направился в Пярну. От себя  никуда не спрячешься  -- сиди  в
кустах хоть всю жизнь.
     Два  раза   Элиаса  задерживали.  В  первый  раз  им   заинтересовались
вооруженные люди в штатском с белыми повязками на рукавах. Спросили,  кто он
такой, изучили его  удостоверение  личности, поинтересовались, откуда  он  и
куда.  Элиас  оказал  правду. Что  он  инженер,  прятался  в волости  Вали у
родственников и идет в Пяр-ну. Смотрели  на него враждебно,  но  после того,
как он назвал имена Ойдекоппа и Харьяса, решили поверить.
     После этого щуплый коротышка,  задававший в основном вопросы, объяснил,
что эти головорезы из Пярнуского истребительного батальона разбежались вчера
по  лесу.  Под  Хяядемеесте  немцы  отрезали  батальону  путь к отступлению.
Батальон отчаянно сопротивлялся, никто не хотел сдаваться,  но  разве против
немецкой  армии  попрешь?  Правда, часть красных  уплыла  на лодках  в море,
попыталась  спастись  водным  путем,  но  остальные   разбежались  по  лесу.
Некоторые до сих пор  прячутся по болотам, хотя человек десять уже схватили.
Вот его и сочли за одного из этих красных истребителей.
     Второй  раз  Элиаса задержал почти  у самого  города  немецкий  военный
патруль,  но  благодаря  хорошему  знанию  немецкого  Элиасу  удалось быстро
отделаться.
     На  первый взгляд могло  показаться, что  в Пярну ничего не изменилось.
Разве  что  на многих  домах появились сине-черно-белые  флаги. И  людей  на
улицах стало немножко  меньше,  но это впечатление могло  быть  и ошибочным.
Немецкие солдаты попадались редко. Иногда встречались вооруженные в штатском
с сине-черно-белой лентой на рукаве. Переход в несколько десятков километров
утомил Элиаса, и он  на все  реагировал  вяло. И на  флаги,  и  на  немецких
солдат,  и на  вооруженных  эстонцев. Он сказал  себе,  что  все это его  не
касается, хотя в душе и ныла заноза.
     Ему стоило немалых трудов найти ночлег. Самые большие гостиницы или  не
работали, или  были заняты немцами. Кое-где к нему отнеслись с  нескрываемым
подозрением.  В  конце  концов  на   улице  Калева  Элиаса  выручил  швейцар
гостиницы,  давший  ему  адрес  каких-то своих  знакомых,  видно  содержащих
пансион.  Да, дом  на  берегу моря  явно был пансионом.  Элиас понял это  по
распределению помещений и обстановке. Только вот постояльцев не  было. Мысль
о  постояльцах заставила Элиаса  ухмыльнуться.  Гм,  вряд  ли  кто  сумел бы
корчить из себя курортного барина, когда фронт катится по Эстонии.
     -- Но кормить мы вас все-таки не сможем, господин инженер, -- объяснила
хозяйка, полная седая женщина с добрыми глазами. -- Вот в прошлом  сезоне вы
не знали бы у нас  никаких  забот.  Вам подавали бы завтрак, обед  и ужин --
все. А теперь магазины пустые, даже хлеб перестали привозить. Так что вы нас
извините, господин инженер, но уж такое положение...
     Элиасу хотелось есть, но предпочтительней было не выходить.  Во-первых,
он отчаянно устал --  долгий переход еще давал  о себе  знать. Во-вторых,  в
городе, видимо, действовал комендантский час, а у него не было никакой охоты
еще раз нарваться на патруль.
     Элиас  поднялся утром измученный.  Он надеялся выспаться  как следует и
восстановить силы  хотя  бы этой ночью, но это опять  не  удалось. Он  спал,
правда,  на этот  раз  крепче, но  никак  не  мог  избавиться  от назойливых
кошмаров и раз пять просыпался за ночь.
     Хозяйка все же предложила ему кофе.
     Элиас выпил  две чашки кофе,  съел  пару  тонюсеньких ломтиков хлеба  и
выслушал рассказ хозяйки.
     -- Один  эстонский  офицер  говорил госпоже  Крийсталь, будто немцы уже
взяли Мярьямаа и  без остановки движутся к Таллину. Госпожа Крийсталь -- это
жена пекаря с нашей улицы. Она еще сказала,  что ее муж снова будет выпекать
булочки  и пирожные.  У  них были раньше  очень  вкусные  венские булочки  и
пирожные  "Александр".  Мы  всегда брали у них,  и все наши отдыхающие  были
довольны.  Не  пойму только,  где они  возьмут муку.  Как  вы думаете, будет
немецкая армия продавать муку  населению?  Во время прошлой войны Крий-стали
как раз и разбогатели на спекуляции армейскими товарами.
     Поскорее бы  война прокатилась из нашей страны дальше. Все боялись, что
в Пярну будут  большие  бои, а вот  и нет. Постреляли около часа  в Раэкюла,
потом  немножко у реки, и все. Видно,  силы русских на  исходе,  раз они так
быстро  сдали настолько  важный город, как  Пярну.  Нам-то,  конечно, лучше,
город меньше пострадал.
     Дом Кайтселийта  кишит словно муравейник. Господин Крийсталь тоже пошел
туда. Мой муж  держится в стороне от политики, время  сейчас смутное,  лучше
выждать,  чем все  это обернется. У  Крийсталей  другое  дело-- пекарю  мука
нужна. А у нас нет пекарни -- чего нам носиться по городу?
     Хозяйка говорила почти без передышки. Элиас не прерывал ее.
     --  Никто не  знает, какие будут деньги: рубли, марки или опять сенты и
кроны. Но мой  муж считает, что старые деньги в  ход не  пойдут. В  немецкие
марки нет у людей настоящей веры. Пожалуй, рубли так скоро не исчезнут.
     Сегодня ночью,  говорят, опять расстреливали  людей.  Госпожа Крийсталь
первая узнает про все такое. Здесь выстрелов не слышно, -- наверно, это было
дальше. В первую ночь расправлялись с красными на дюнах за Раэкюла. А сейчас
убивают столько, что жуть берет.
     Госпожа  Крийсталь спрашивала у  меня, господин  инженер, что вы будете
делать в Пярну? Останетесь ли тут или вы проездом?
     Если у вас не все в порядке, лучше  не оставайтесь.  Люди сейчас совсем
очумели.
     В Элиасе шевельнулось чувство благодарности к разговорчивой хозяйке. Он
догадался, что вся ее болтовня была лишь маскировкой этого предостережения.
     -- Спасибо вам. -- Он произнес эти слова теплее, чем их обычно говорят.
-- На совести моей нет ничего такого, чтобы мне следовало бояться немцев.
     --  Да  ведь не одних немцев. Позапрошлой ночью шныряло и много наших с
винтовками. Они-то и вылавливали коммунистов.
     -- Я не коммунист.
     -- Кто же сегодня признается, что он большевик.
     -- Из-за меня вы в самом деле можете не беспокоиться.
     --  Я  сама  уверяла в  этом  госпожу  Крийсталь...  Вечером  вы можете
получить чай, а вот обеда не обещаю -- я ведь уже говорила.
     -- Благодарю вас от души, госпожа...
     -- Фельдман. Моя фамилия Фельдман.
     --  Еще  раз премного  благодарен, госпожа  Фельдман.  Скажите  госпоже
Крийсталь,  если она  еще раз  проявит ко  мне  интерес, что  при первой  же
возможности я уеду в Таллин. А до тех пор останусь здесь.
     Но по виду хозяйки понял, что ее заботит что-то еще.
     --  Вы очень беспокойно  спите, господин  инженер.  Вы стонали во  сне.
Никому сейчас не спится спокойно.
     В результате этого разговора у  Элиаса сложилось впечатление,  что  его
принимают  не  за  того, кем  он представился.  Но  вряд  ли  можно рассеять
подозрения одними словами. Спасибо и на том, что его не выгнали сразу же.
     Элиас  попросил  у  хозяйки утюг, отгладил брюки  и,  насколько  сумел,
лацканы и рукава лиджака. Лишь сделав все, чтобы привести себя в порядок, он
решился наконец выйти из дома.
     Пярну не был для Элиаса чужим городом. Он приезжал сюда в командировки,
отдыхал здесь. Но, пожалуй, впервые он бродил по этому городу так бесцельно.
     Сперва он решил направиться в  какое-нибудь городское учреждение, чтобы
сообщить, кто он такой,  и  попроситься на службу. Без работы и жалованья он
не  смог бы  долго выжидать  развития военных событий. Таллинские сбережения
уже подходили  к  концу, к тому же советские деньги могли  вот-вот отменить.
Элиас походил  по  комнатам городского  исполкома, но ни одно  из  городских
управлений  еще  не приступило к работе.  Какой-то  замкнутый и высокомерный
господин, попавшийся ему  в коридоре,  посоветовал Элиасу направиться в  дом
Кайтселийта на улице Калева, где находится штаб самообороны, взявший на себя
и муниципальные  функции. Элиас дошел до этого дома и остановился  напротив.
Посмотрел на высокие сводчатые  окна большого двухэтажного здания, на дверь,
без конца пропускавшую людей с оружием и  без оружия, и пошел дальше. Что-то
помешало ему зайти внутрь.
     Помешало еще раньше, еще по пути к дому Кайтселийта, когда ему с каждым
шагом все острее припоминалось  то, что  случилось в Вали и что1  пробуждало
такое  отвращение к организации, наверняка  состоящей из  людей, похожих  на
Ойдекоппа, Аоранда и Харьяса. Разве что эти чуть рафинированнее, чем Харьяс,
образованнее,  чем Аоранд,  и более  искусные в  маскировке  своих  истинных
намерений,  чем Ойдекопп. Он больше не хотел связываться  с такими людьми.'И
потому прошел мимо этой угрюмой громадины.
     На  афишной  тумбе в  начале  Рижской  улицы  было  наклеено  воззвание
ортскоменданта,  предупреждавшее  население   о   том,  что   всякая  помощь
красноармейцам  и  коммунистам  будет  караться  по  самым  суровым  военным
законам. Элиас  прочел  и другое  воззвание,  на этот  раз  --  командующего
немецкими войсками. В  прокламации немецкой  армии сообщалось, что  немецкий
народ не имеет  ничего против эстонского народа, что немецкий народ посылает
свои войска  на  эстонскую  землю для того,  чтобы  освободить  эстонцев  от
советской  власти. Эстонским крестьянам обещали вернуть во владение землю  и
всю  их собственность,  а  эстонских интеллигентов и ремесленников заверяли,
что они  останутся  для своей  родины  родными детьми.  Писалось  также, что
эстонскому  народу возвращают  культуру  Запада.  Прокламация  заканчивалась
торжественными   заверениями   во  взаимопонимании  немецкого  и  эстонского
народов.
     Эти воззвания внушили Элиасу отвращение. Он смотрел на сине-черно-белые
флаги, развевающиеся на многих  домах,  и вспоминал,  что  и  Харьяс повесил
точно  такой же триколор на исполкоме.  Если  бы  Элиас  не слышал залпов на
пастбище в  Вали  и не видел расстрелянных,  он смотрел бы на эти флаги иным
взглядом, но сейчас они не вызывали в нем никакого подъема.
     Элиас  вспомнил,  что  на  одной  из  здешних  строек  должен  работать
инженером его  товарищ  по  школе, и  решил  пуститься на  поиски.  Он нашел
строительную площадку,  но никаких  работ там  не велось. По лесам,  правда,
бродили двое рабочих, но они ничего не знали про инженера Хальянда. Сказали,
что  после начала  войны  работа  прекратилась, что  всех  послали на  рытье
окопов,  а  про  то,  как  будет  дальше,  говорят всякое.  Инженер  Хальянд
руководил,  правда,  ранней  весной  этой  стройкой,  но  его  тоже  куда-то
перевели.  Адресный стол был  закрыт,  и узнать, где живет его одноклассник,
Элиасу было негде.
     Заглянул он  и  на побережье. И поразился, увидев на пляже загорающих и
купающихся. Их было немного, пляж не кишел людьми,  словно муравейник, как в
прежние  времена,  но  все-таки  можно  было  насчитать  несколько  десятков
человек, и  это поражало.  Что  же это за беспечники? Или многих попросту не
задевают политические перемены? Элиас позавидовал тем, кто лежал  на  солнце
или  играл  в  волейбол, тем, кто  заливался смехом  и валял  дурака, словно
ничего  не   произошло.  Только  такие  люди,  подумал  он,   которые  умеют
изолировать себя от так называемой общественной жизни, которые не вступают в
связь ни с  одной  политической силой, способны в теперешнее время жить так,
как полагалось бы жить каждому. Личность и общество дошли  до прямой вражды,
так  же  как  существует  непримиримое  противоречие  между нацией и  каждым
отдельным ее представителем. И  беспощаднее всего к  людям те  эпохи,  когда
громче всего кричат о народе и обществе.
     Вечером,  отупев  от  блужданий, Элиас побрел обратно в свое  временное
пристанище.  Утром  он уходил полный  надежд, но  за день  все они поблекли.
Оставалось  утешаться  тем,  что  предприятия  и учреждения  города  еще  не
приступили к работе и следует просто набраться терпения.
     *  Его  дальнейшая  судьба  зависела  в основном  от  темпов  немецкого
наступления.  Он  это  понимал   и  все-таки  не  мог  радоваться  при  виде
серо-зеленых солдат,  марширующих  по улицам  Пярну. Напротив, это угнетало.
Элиас приглядывался к чужим  солдатам недоверчиво, вернее, враждебно.  Перед
началом войны  Элиас  сказал Ойдекоппу, что если бы его  арест  предотвратил
войну,  то он  немедленно  вернулся бы в Таллин, с  тем чтобы  его выслали в
Сибирь. Теперь, когда сражения начались  в Эстонии, он часто чувствовал себя
паразитом, мечтающим завоевать личное  благополучие за счет страдания тысяч.
Сегодня это чувство стало еще сильнее. Отвращение к себе возросло.
     Впервые чувство отвращения к  себе  возникло  у Эли-аса тогда, когда он
после бегства из Таллина сел в  Саку на  узкоколейку. Да, страх его был  так
велик, что он не решился купить железнодорожный билет в Таллине. Боялся, что
на вокзалах следят за пассажирами и его могут арестовать. Он доехал до  Саку
и только  там  решился  сесть в  поезд.  И  сразу  же  почувствовал  к  себе
отвращение за то, что оказался таким трусом.
     Потом упрекать себя приходилось не  раз. Временами обилие самообвинений
приводило к  приступам тяжелой депрессии, к  полному отчаянию. Но каждый раз
он  в конце  концов выискивал оправдание всему в своем поведении. Даже тому,
что он взял у зятя оружие. Сегодня он утратил и эту способность.
     Следующей  ночью Элиаса  разбудили громкие голо  са.  Он  прокрутился в
постели несколько часов без сна,  заснул с  трудом  и, разбуженный, не сразу
понял, что происходит  в передней. Лишь после того, как кто-то забарабанил в
дверь, у него мелькнула мысль, что, наверно, его пришли забрать. Он и сам не
мог объяснить, почему так подумал, но первое его чувство было именно таким.
     Элиас  не ощутил ни малейшего страха, наоборот,  ему стало даже весело.
Он натянул брюки и открыл дверь. Дверь была  не заперта, и  стучавшие  могли
свободно войти, но почему-то  не  пытались этого  сделать. Элиас ухмыльнулся
про себя: незваные гости нервничали больше его.
     В продолговатой, похожей на коридор передней  стояли четыре  незнакомца
-- двое с винтовками наперевес. Все с топотом ввалились в его комнату.
     -- Фамилия?
     Вопрос задал весьма животастый мужчина с белым, как молоко, лицом.
     --  В  чем дело?  -- Элиас  по-прежнему оставался  спокойным. -- Кто вы
такие, по какому праву вы мешаете мне спать?
     Самоуверенность Элиаса разозлила одного из тех, кто был с оружием.  Это
был плечистый,  загоревший  дочерна мужчина  в сапогах и  в  кожаной куртке,
какие носят обычно шоферы и мясники.
     --  Молчать!  -- грубо  заорала  кожаная куртка. -- Отвечайте,  если не
хотите, чтобы мы вас тут же прикончили.
     Человек с белым лицом сказал кожаной куртке:
     -- Ругаться не обязательно. -- Он повернулся к Эли-асу и снова спросил:
-- Фамилия, место жительства, профессия?
     Элиас рассвирепел:
     -- Я требую -- объяснитесь! Теперь заговорили все разом:
     -- Это мы требуем объяснений!
     -- Отвечайте, когда вас спрашивают!
     -- Ишь какой важный нашелся!
     -- Да что мы валандаемся? Надевайте пиджак, и пошли.
     Элиас  не  двинулся с  места.  Он  пытался  сохранить  хладнокровие. Он
понимал,  что эти люди готовы на все.  "Кто же из них пекарь? -- подумал он.
-- Тот самый  господин Крийсталь, который с  самого  начала  проявил ко  мне
особый интерес? Или пекаря среди них нет?"
     -- Господин Крийсталь, фамилия  моего пансионера  -- Элиас. Он инженер,
который ожидает возможности вернуться  в  Таллин, -- раздался  за  спиной  у
людей расстроенный  голос  хозяйки.  --  Я же говорила  вам.  Господин Элиас
честный, достойный доверия человек.
     --  Вы, госпожа Фельдман, не вмешивайтесь, -- сказал толстый господин с
белым, как штукатурка, лицом. -- Спокойно! -- призвал он своих  спутников  к
порядку.  И  снова  потребовал  от  Элиаса:  --  Пожалуйста,  покажите  ваше
удостоверение личности.
     "Как  быть? -- подумал Элиас. -- Подчиниться насилию или протестовать?"
Поколебавшись, он достал из внутреннего кармана пиджака, висевшего на стуле,
паспорт и протянул его. Видимо,  господину пекарю. Ну конечно же хозяйка так
и назвала его.
     Все  четверо  склонились над удостоверением личности. Элиас  следил  за
ними с нарастающим раздражением.
     -- Элиас Эндель, сын Юри, -- громко прочел Крийсталь.
     Кожаная куртка подсказала:
     -- Поглядим-ка, где он прописан? Некоторое время царило молчание.
     -- Ага, в Таллине! Дело яснее ясного. И все снова вскинули головы.
     -- Вы арестованы, -- злорадно заявил пекарь.
     -- У вас нет законного права на мой арест, -- взорвался Элиас.
     -- Вот где наш закон!
     И кожаная куртка поднесла к носу Элиаса огромный кулак.
     Крийсталь утихомирил его и снова сказал Элиасу:
     -- Соответственно немецкому  военно-полевому праву  и решению эстонской
самообороны,  все коммунисты и бойцы истребительных  батальонов должны  быть
допрошены. Одевайтесь, пойдете с нами.
     Элиас окончательно рассвирепел:
     -- Я не коммунист и не боец истребительного батальона. Я...
     -- Молчать! -- рявкнула кожаная куртка
     -- Только  не вздумайте хитрить и запираться, -- предостерег пекарь. --
Вы были с теми коммунистами, которых прислали из Таллина в Пярну. Ну, хватит
тянуть. Одевайтесь живее.
     Элиас расхохотался.
     --  Ладно, я вынужден  подчиниться насилию. Но учтите, что я  предъявлю
вам обвинение в самоуправстве.
     На этот раз расхохоталась во весь голос кожаная куртка.
     Элиас  с  величайшим  удовольствием  заехал  бы  ему  в  рожу, но успел
сдержаться. Он  понимал, что в данной ситуации  ему не удастся  опровергнуть
абсурдные подозрения. Если  даже он рассказал бы о своих похождениях в Вали,
здесь и это вряд  ли помогло бы. Ни один из этих четверых не поверил бы ему.
В  их  глазах  он был  большевиком, и  это решало все.  По-видимому, комедию
ареста   подстроил   господин   Крийсталь,   который   заведомо   счел   его
подозрительной  личностью. Утром  наверняка все выяснится. Если нужно, пусть
проверят в Вали, кто он такой и чем он там занимался.
     Элиас оделся.  Проходя мимо  хозяйки,  он поклонился ей и  попросил  не
сдавать его комнату, так как он скоро вернется.
     Услышав  это, кожаная  куртка  опять  начала ржать, из-за чего Элиас не
расслышал ответа хозяйки.
     Элиаса отвели  в камеру предварительного  заключения. Во всяком случае,
Элиасу показалось, что это или камера, или городская тюрьма. Так он решил по
зарешеченным окнам и обитым железом дверям.
     Помещение,  куда  его  чуть  ли  не  втолкнули,  было  довольно тесным.
Двадцать --  двадцать пять квадратны ч  метров,  не больше.  Но людей1 здесь
было много. Большинство из них лежало, тесно сгрудившись  на голом цементном
полу,