-- выяснилось,
что Юлиус запил. В шестьдесят шестом году Сярг бросил пьянку, проснулся, что
называется,  трезвенником  и стал изготовлять для объединения "Юку" сувениры
из доломита. Смастерил  оригинальный подсвечник, назвал его "Дагмар" -- всем
было невдомек, почему  мастер настойчиво требовал, чтобы подсвечник, который
побывал на многих выставках и имел  у покупателей хороший спрос, носил такое
старомодное  имя. С бывшей  женой  Юлиус жил раздельно,  Маргарита,  правда,
звала его обратно.  -- ее кларнетист обитал в Канаде, но  писем не присылал,
не говоря уже о том, чтобы слать посылки, и это страшно возмущало Маргариту.
Она покаялась перед  Юлиусом, но тот послал ее подальше и потребовал развод,
новой  жены он не завел, иногда лишь погуливал с разными пташечками.  Сейчас
ему  уже шестьдесят, страдает астмой. За пьянство  в пятьдесят  третьем году
его исключили из партии. В пятьдесят девятом и шестидесятом годах Юлиус Сярг
отсидел шесть месяцев  в тюрьме -- в  порыве гнева  он ударил протезом сына,
которого Маргарита восстановила против отца и вообще всех коммунистов
     Дагмар Маркус больше не видел. В  одной из  кандидатских диссертаций по
истории  эстонской советской журналистики было  сказано, что во время  войны
исчезла  подававшая  надежды  журналистка  Диана  Пальм,  которая,  по  всей
видимости, погибла во время эвакуации. А так как Дагмар не было, то Маркус и
не  мог  признаться, что  он  тогда  наврал  ей. Будто  узнал  от  соседа по
квартире,  что Дагмар эвакуировалась. И соседа и его слова он выдумал. Не  в
ту  снежную  ночь, а в ночь  на  тридцать первое августа Придумал для  того,
чтобы Юхансон пошел с ними. Боялся, что иначе тот может выкинуть глупость. В
Пяяскюласком болоте Юхансон говорил, что  не  имеет права  оставлять жену  у
фашистов. Только  на берегу Нарвы, после того  как он сбежал,  Маркус понял,
что решение Юхансона остаться в  Эстонии созрело  раньше.  Тогда он  и начал
смотреть на него другими глазами Но убеждать Дагмар, чтоб и она смотрела его
глазами,  он не должен.  Пусть каждый живет  своим умом.  Что  хуже всего --
Дагмар могла заключить  из его рассказа,  что она мало значила для Бернхарда
Юхансона. На  самом деле  Маркус боялся обратного  --  что именно ради своей
жены Юхансон ютов остаться в Эстонии. Поэтому  Он  и придумал  эту историю с
эвакуацией.  Когда Маркус сказал об эвакуации, тот бросил: "Не пори чепухи'"
-- но так как  он все же пошел с ними, то Маркус и решил, что Бенно поверил,
А теперь все случившееся с Дагмар угнетало Маркуса.
     Эдит после войны  вышла замуж за Игоря Сергеевича Кулганова, лейтенанта
морской службы, с  которым  дважды ходила в тыл к немцам. Сейчас она живет в
Ленинграде, муж преподает в военном  училище. У них трое детей -- два сына и
дочь. Во время певческих праздников Эдит вместе с семьей приезжает в Таллин,
терпеливо высиживает всю концертную программу, муж иногда уходит  пить пиво.
На последнем  певческом  празднике Маркус с ними  встретился.  Дочка Эдит --
вылитая мама, сама Эдит  располнела. Маркус жалел, что они вообще увиделись.
Вместе  с  Игорем  Сергеевичем  они  распили  за столом  бутылку вина, Игорь
Сергеевич  расхваливал  свою  жену  и  эстонцев.  Детям  Эдит  Маркус  купил
шоколаду,
     Мария Тихник  умерла  персональной пенсионеркой в Таллине  в 1959 году.
Боцман Адам  живет с  женой  в  Мяхе,  где они  построили дом. Дочери боцман
лишил* ся -- она еще в сорок третьем году убежала со штурманом из Треймана в
Швецию. Молодой моряк боялся,  что его заберут в  немецкую армию и махнул по
декабрьскому морю за границу. Сперва из Треймана на Сааремаа,  через  неделю
-- дальше Теперь дочка  шлет из Швеции  письма и фотографии детей. Присылать
посылки  Адам запрещает. Хотя дочка  жива, все же Адаму  кажется,  что война
отобрала у  него  ребенка. Чтобы родить  еще дочь или  сына, для  этого они,
видимо, уже были стары.
     Остается сказать еще о Койте, Валгепеа и Маркусе.
     Дизентерия настолько извела Альберта Койта, что он и на фронт не попал.
По слабости  здоровья его сперва направили в запасной полк, а в  январе 1943
года,  когда Эстонский корпус  сражался  за  Великие  Луки,  демобилизовали.
Впрочем,  это он  переживал до конца жизни, особенно когда  встречал родных,
Яннуса или людей, с которыми вместе служил в учебном лагере. Койта вызвали в
Мышкино в действующий там учебный  центр по подготовке эстонских  кадров, он
удивил  преподавателей   способностью  цитировать   наизусть   страницы   из
"Манифеста  Коммунистической   партии",   из   "Капитала",   "Анти-Дюринга",
"Происхождения семьи, частной собственности, государства", из "Государства и
революции" и  "Краткого курса  истории ВКП(б)". Той  же осенью ему  доверили
читать лекции по основам марксизма-ленинизма. На  контрольных собеседованиях
и на экзаменах  он требовал сверхточной трактовки положений классиков. После
войны  Койт  заочно окончил  высшую  партшколу,  стал  преподавателем  основ
марксизма-ленинизма, а затем и курса научного  коммунизма в  высших  учебных
заведениях. Кандидатскую  диссертацию написал на тему "Диалектические  связи
базиса и надстройки в период  перехода  от социализма  к коммунизму", работа
его привлекла  широкое внимание,  была  отмечена в центральной прессе,  одна
глава  появилась  в   журнале   "Вопросы  философии".  Во   вторую  половину
пятидесятых годов Койт сник, во многих его ранних  статьях и  в  диссертации
нашли  проявления догматизма, его  критиковали за цитатничество и больше  не
избирали в институтское  партбюро, членом  которого  он все время состоял. С
упорством  трудился  Койт  над  докторской диссертацией, два года  провел  в
докторантуре, а  в конце  1964  года  закончил диссертацию о роли морального
фактора в  период развернутого  перехода от  социализма  к коммунизму, но  к
защите его не допустили из-за слишком  общего характера  работы и  некоторых
волюнтаристских элементов  в  ней. Посоветовали сконцентрировать внимание на
одной  форме  общественного  сознания.  Койт  набросал новый  план, в центре
которого была  категория морали  как  таковая,  но отказался  разрабатывать,
замкнулся,  ушел  в себя.  Остался  холостяком и  раза  два  уже  лечился  в
психоневрологической больнице.
     В Ташкенте  побывал Валгепеа.  Он  недурно  устроился  там, работал  на
хлебозаводе бригадиром, жил с кассиршей универмага, эвакуированной из Минска
белоруской. В  марте  1942 года  его  мобилизовали  и направили в  Эстонскую
дивизию, со Светланой расставаться Хель-муту было жалко. Под Великими Луками
он был  ранен, вторично  ранило  его во время  неудачного  десанта на остров
Сырве, раненым попал он в плен. До  сих пор Валгепеа клянет моряков, которые
высадили  их  слишком  далеко от берега: пока добирались до суши, угодили на
глубь -- многие утонули. Самым  добрым словом он вспоминает комиссара полка,
который вместе со всеми прыгнул в воду и погиб в том безнадежном сражении, и
еще комсорга, с которым они вместе выбрались на берег, где  и попали в плен.
Хельмута Валгепеа  увезли в  Курляндию,  оттуда  в Германию,  из  концлагеря
освободили американцы, агитировали остаться  на Западе, Валгепеа потребовал,
чтобы его  отправили в Советский  Союз. В  партии восстановили только в 1954
году, когда он уже был председателем колхоза, На этом посту он работает и по
сей день. Колхоз на  хорошем счету,  колхозные агенты, или, другими словами,
уполномоченные, постоянно  в  разъездах,  по  инициативе  Валгепеа  картошку
возили в Воркуту и в Армению, свинину --  в Караганду и Ленинград, в колхозе
разводят  серебристых лисиц  и норок,  в  последнее  время  колхоз  получает
хорошую  прибыль от солода, для  которого закупали  ячмень на Украине. Когда
Хельмута Валгепеа  упрекали, что  он  слишком занят  торговыми  сделками  за
пределами республики и прибылями с подсобного промысла, он отвечал, что пока
колхоз  не в состоянии гарантировать людям приличный доход, до тех пор никто
и  трудиться  хорошо  не  станет,  каждый  будет  копаться на своем  клочке,
заниматься коровой и поросенком,  хватать где только сможет -- и с поля и на
ферме,  трактористы и шоферы будут левачить,  доярки  снимать  молоко, а  на
работу придется гнать из-под палки. В последнее время колхоз выходит в число
передовых также по зерновым и по надоям. У  колхоза свой фирменный магазин в
Таллине, прекрасный клуб, на  побережье -- база отдыха с финской баней, есть
финские  бани в  каждой бригаде,  та, что  на центральной усадьбе, выполняет
порой и представительские функции. Валгепеа  своими руками построил себе дом
еще в 1952 году, только печку  сложил мастер, в 1962 году купил дочери дом в
Пя-яскюла.  Научился  водить  машину,  шофера,  который  до  этого  ездил на
колхозной  "Волге",  определил  комбайнером,  сказал,  что  сделает из  него
известною механизатора, и слово свое  сдержал,  по итогам  социалистического
соревнования  тот постоянно  находится в  списке  десяти  лучших комбайнеров
республики. Парень  и сам что  надо, но и Валгепеа обеспечивает  ему условия
работы.  В  колхозе  два  Героя  Социалистического   Труда,  лично  Валгепеа
награжден  орденами  Ленина  и  Октябрьской  Революции.  На  республиканских
совещаниях работников  сельского хозяйства он выступает с речами,  в которых
требует больше  удобрений  для  полей и  лимитов на строительство. Две пачки
"Ориента" Хельмут донес все-таки в Эстонию.
     Маркус,  как политрук  роты и парторг  батальона,  проделал с Эстонским
корпусом весь его  боевой  путь, первый  раз был ранен у совхоза "Никулино",
потом  при форсировании  пролива  Суур  Вяйн,  третий раз  --  в  Курляндии.
Последняя рана была  легкой, и он остался в строю. Брата разыскать ему так и
не  удалось, после  войны  узнал, что  тот  умер в  стройбате  от воспаления
легких. Не застал он больше и матери, ее  схоронили за  день до освобождения
Таллина.  Демобилизовавшись,  Маркус  с  десяток  лет проработал в партийном
аппарате  инструктором,  в 1957 году  добился  перевода  на административную
работу  --  объяснять, почему  именно, особо не  стал. Койт  решил, что ради
длинного рубля или из-за женских  интриг, Валгепеа в это  не верил. Какое-то
время   Маркус  работал  в   главном  управлении   автотранспорта,  затем  в
центральном  аппарате  министерства,  наконец,  три-четыре года  тому  назад
перешел   на   завод.  Заочно   окончил   юридический  факультет  Тартуского
университета, но жалел об этом. Его призванием  была все  же техника, Маркус
считал себя неудачником.  Первая женитьба его расстроилась, жена не стерпела
увлечений на  стороне. Второй брак  оказался устойчивым, от  двух браков был
один ребенок.  Последние  годы  жил очень тихо, для развлечения ремонтировал
соседям  английские замки, радиоприемники, телевизоры.  До  конца  жизни  не
освободился от  чувства, что Дагмар погибла  из-за  него. Маркус повесился в
котельной   центрального  отопления,  он  дружил   с   истопником,  которого
временами, удовольствия ради, подменял. Повесился Маркус не из-за  Дагмар, а
из-за рака печени.
     В первые  послевоенные  годы о Бернхарде Юхансоне не  было  ни слуху ни
духу.  Снова оказался  он  на  виду в середине пятидесятых  годов,  когда  в
газетах начали появляться его статьи; он стал ученым-психологом,  писал и  о
психологии  отдельной личности, и об общественной психологии; в шестидесятые
годы Юхансон занялся социологией. Деятельно участвовал во встречах ветеранов
войны,  Маркус  видел  его среди участников  обороны  Эстонии, но  разговора
избежал. Он  не верил тому, что Юхансон написал о себе. Будто он в темноте и
тумане потерял на  берегу Нарвы связь с товарищами и вынужден был остаться в
оккупированной  Эстонии.  Дескать,  пытался  перейти линию  фронта с  новыми
сообщниками, даже  фамилии  приводил, но их уже не  было в  живых  --  возле
Кингисеппа  всех захватили в  плен.  Ему удалось  бежать  из  Лавассареского
концлагеря, и он снова называл  людей, однако и  их как  выяснилось в  конце
статьи, не было в живых --  одного застрелили немцы, другой умер сразу после
войны. Сам  он  скрывался  на  хуторе у  дяди,  который  помогал  и  русским
военнопленным. Три года  прожил в  беспрестанной опасности,  в августе  1944
года  организовал  небольшой  партизанский   отряд,  который  самостоятельно
действовал в лесах Тартума-аского уезда. К статье  были приложены фотографии
Юхансона  и  трех его  товарищей,  которые  все  сейчас успешно  работают  в
народном  хозяйстве.  Маркус поверил только тому,  что  Юхансон скрывался  у
дяди. Слова о самостоятельных действиях партизанского отряда вызывали у него
улыбку --  многие  из тех, кто прятался  в  болотах от  мобилизации,  теперь
выдают  себя  за  партизан...  Но  об  этом Маркус  никому  не сказал,  даже
Валгепеа, который, приезжая в город, иногда навещал его.


ПОСЛЕСЛОВИЕ
     После завершения романа я  снова перечитал дневник -- так подействовала
на  меня кончина Маркуса Кангаспуу. Возник интерес к причинам его смерти. Он
повесился. У него оказался рак печени, и мучениям он предпочел самоубийство.
Факт  этот  я внес в свою рукопись. Задним  числом  обрели особенный смысл и
заключительные строки письма: "Мне они (то есть дневники) не понадобятся" --
думается, что,  отсылая свои тетради,  Маркус уже решил покончить  с  собой.
Могу и  ошибаться. Выяснился и  такой  факт: на  панихиде выступал известный
социолог,  которого я осмеливаюсь  считать прототипом, -- в романе он  носит
имя  Бернхарда  Юхансона. Последний говорил  от  имени бывших  товарищей  по
оружию. Бернхард Юхансон говорил тепло, отозвался о Маркусе  Кангаспуу как о
человеке исключительно широкой души, который любил правду и был бесстрашным,
на которого даже в минуты величайшей опасности всегда можно было положиться.
Близкие Маркуса Кангаспуу были до слез тронуты этой речью.
     Автор
     Таллин, 1970--1972



   Пауль Аугустович Куусберг
   Капли дождя

     Перевод Арнольда Тамма

     М., "Советский писатель", 1978, 736 стр.
     Тираж 200 000 экз.     Цена 2 р. 70 коп.
     OCR: Ихтик (Ihtik@ufacom.ru) (г.Уфа)

     Русский  читатель хорошо  знает творчество одного из ведущих  эстонских
прозаиков Пауля Куусберга. В  издательстве "Советский писатель" выходили его
романы "Два "я" Энна Кальма" и "Случай с Андресом Лапетеусом".
     Романы "В  разгаре  лета",  "Одна  ночь"  и  "Капли  дождя"  составляют
своеобразную  трилогию о Великой Отечественной  войне.  В  книге  "В разгаре
лета"  повествуется  о первых  днях  и месяцах войны. В  романе  "Одна ночь"
писатель  продолжает  разрабатывать тему  войны,  тему  мужества  и героизма
советских людей.
     Действие романа "Капли  дождя",  завершающего эту книгу,  происходит на
протяжении двух-трех месяцев 1968 года,  но и в ней П. Куусберг обращается к
событиям  Великой  Отечественной  войны.  В  центре  произведения  --  образ
коммуниста Андреаса Яллака, че ловека, который"через все жизненные испытания
пронес страстную) убежденность борца за коммунистические идеалы.


КАПЛИ ДОЖДЯ

     Андреас Яллак  не мог  точно сказать, сколько  он пролежал. Три, четыре
или пять дней.  Может,  и  целую неделю. Он не  считал  дни, время для  него
словно остановилось. Хотя  слыл он человеком беспокойным, не в привычке было
у него  просиживать часы, день он старался по возможности растянуть. Андреас
знал уже, что  лежать  ему придется  долго,  месяц  по меньшей мере, а то  и
больше.  Вспомнился  давний  рассказ  главного  инженера  автобазы,  который
провалялся четыре месяца. На сколько приковало его -- над этим Андреас Яллак
голову себе не ломал. Не спрашивал у врачей и не донимал  сестер -- пребывал
в полнейшем  безразличии. Проблемы, которые всего  лишь несколько дней назад
не давали ему  покоя, отодвинулись куда-то  в неясную даль, до них ему вроде
бы уже  и  дела  не было.  Не  вспоминал  даже  сына. Когда же  мысли  о нем
приходили или обращались  еще к  чему-нибудь,  то текли они вяло, будто дело
касалось  чего-то совершенно  постороннего.  Настолько ему  было все  равно.
Неужели человек действительно поглощен так сильно собой, что, случись  беда,
все другое габывается? Но Андреас Яллак не беспокоился за себя, он относился
с  безразличием и к собственной  судьбе. Подумывал,  уж  не идет ли это  его
безразличие от уколов, без которых не проходило и  дня, и таблеток, которыми
пичкали. Кололи  и утром  и  вечером, явно, чтобы  не  было новых приступов,
чтобы не  жгло в груди  так, будто сердце  сжали раскаленные  клещи. Колют и
пичкают,  чтобы не  появилось  смертельного страха. Дома его  охватил  такой
страх, которого до сих пор он еще не знал. Страх  он испытывал и раньше, и в
войну,  и после, но  тот страх,  который  сейчас  подмял его, был совершенно
другого рода. На поле боя он больше походил на холодок, на боязнь, что может
сразить пулеметная очередь или угодит осколок мины, -- в таких случаях глаза
его  отыскивали  какое-нибудь углубление  или воронку от снаряда,  где можно
было бы укрыться. В атаку  он поднимался вместе со всеми, и  страх словно бы
отступал  куда-то в  подсознание,  взамен приходило  возбуждение,  появлялся
задор,  даже  азарт, охватывали  упрямство  и  злость.  Когда его ранило, он
нисколько не испугался.  Мелькнуло даже нечто вроде  радости, что  хоть душа
осталась  в  теле, после выяснилось, что  мог бы истечь кровью,  потому  что
осколок мины перебил бедренную артерию. Жизнь спас ему маленький, коренастый
с глазами навыкате ротный санитар  Абрам Блуменфельд, которого  все, однако,
звали  Жестянщик  Карл:  у  его  отца  в  Пельгулинна  была  мастерская,   с
единственным  подмастерьем,   младшим   сыном   Абрамом.   Вначале   солдаты
огорчились, что санитаром в роту назначили не эстонца, но уже в  первых боях
выяснилось, что им как раз повезло. Жестянщик Карл оказался едва ли не самым
храбрым человеком в роте, его никогда не  нужно было искать где-либо  позади
сражения, каким-то удивительным образом пучеглазый санитар всегда оказывался
там,  где  больше  всего требовалась помощь. Абрам разрезал  его пропитанные
кровью  ватные  штаны  и наложил жгут  на  бедренную  артерию, откуда  вовсю
хлестала кровь. Перевязку, сделанную Абрамом, похвалили в полевом госпитале,
перевязка эта спасла Андреа-су жизнь. Самому же Абраму не  повезло,  он стал
калекой в Курляндии за четыре  дня до конца  войны. Идиотский шальной снаряд
угодил  на  просеку,  по  которой  Абрам шел  в санитарную роту  за хлоркой.
Рассказывая  о минувшей  войне, Андреас Яллак  неизменно говорил  об  Абраме
Блуменфельде  как  о  человеке беспредельного  мужества,  всегда  готовом  к
самопожертвованию.  И Абраму  был  ведом  страх,  в этом он сам  признавался
Андреасу,  но  Абрам  всегда  подавлял  его  и  делал  намного  больше,  чем
требовалось от ротного  санитара.  По-настоящему ужаснулся пулям Андреас уже
после войны, на втором мирном году, когда однажды  под утро зазвенели стекла
и пули ударились в стенку. К счастью, за два дня до этого он оттащил старую,
скрипучую  деревянную  кровать  подальше  от  печки, не любил спать в тепле.
Стена,  возле которой  стояла  раньше  кровать,  пестрела следами  от  пуль,
бандиты явно пронюхали, у какой стены в доме спит парторг волости. В тот раз
страх будто рукой сдавил горло, оцепенел  весь. Позднее Андреас и не помнил,
как он вышел из этого состояния, но когда бандиты попытались взломать дверь,
он  лежал  уже  на полу, прижимая  к плечу  приклад  автомата.  Дал короткую
очередь на уровне дверной ручки. Одного ранил,  на  крыльце  и  на узенькой,
шедшей к  лесу вдоль картофельного поля дорожке остались капельки крови,  но
бандит сумел все же уковылять в кусты. Судя последам, их было немного, всего
лишь двое. Да и  то не самые  искушенные,  не из  тех головорезов, у кого за
плечами была школа карательных операций, полицейские  батальоны  и  годичная
практика охоты за сельскими активистами. Опытные лесные братья не  стали  бы