дворец, -- пошутил Андреас.
     Последние,  слегка подтрунивающие слова  вновь  чуть не  вывели из себя
Эдуарда.
     --  Дом  записан  не на меня, -- сказал  он резко. -- Дом построил  мой
тесть, когда я в местах отдаленных уголек рубал.
     -- Значит,  тебе повезло  с  тестем, --  по-прежнему  по-луподтрунивая,
продолжал Андреас.
     -- Повезло, -- крепился Эдуард. -- Предприимчивый был человек.  Шорник,
сразу в сорок четвертом году  вступил в артель, вскоре вышел в председатели.
Работу знал, голова варила, доход шел и государству, и  артели, и себе тоже.
После  того как  ликвидировали артель,  работал в системе кооперации,  и там
ладно справлялся. Умер в чине заведующего  мастерской мягкой  мебели, теперь
уже  шестой год покоится на кладбище Рахумяэ. Тесть умел жить. У таких,  как
он,  удивительная способность приспособляться  к любой обстановке, и поэтому
они всегда живут припеваючи. Причем не мошенничают и не обманывают, попросту
находят каналы, где больше всего перепасть может. Если хочешь, называй таких
людей пионерами принципов материальной заинтересованности.
     Этой последней фразой Эдуард поддел его, Андреас снова подумал, что Этс
остался прежним.
     К удивлению Андреаса, Эдуард перевел разговор на его головную боль.
     --  Отпустило  немного,  --  сказал  Андреас,  соображая,  кто  бы  мог
рассказать Эдуарду о его бедах -- Яак или Таавет.
     -- Тебе повезло, могло кончиться и хуже, -- сказал Эдуард.
     -- Наверное, повезло, -- не стал спорить Андреас,
     -- Где это случилось?
     -- На Орувереском шоссе.
     -- Чего тебя туда занесло?
     -- Послали выступать в Орувере.
     -- Что это, несчастный случай или хотели наехать?
     -- Оказывается, ты в курсе моих дел, -- усмехнулся Андреас.
     Тынупярт отступился.
     Он спросил совсем о другом:
     -- Раньше сердце давало о себе знать?
     -- Головные боли сводили с ума, а на сердце грех было жаловаться.
     -- Меня ковырнуло  еще  несколько лет  назад. Одно  время лучше было, а
теперь вот свалило. Надо будет менять работу, через силу вкалывать нельзя.
     -- Сколько у тебя детей?
     -- Один. Сын. Могло быть и больше. Тут моей вины нет...
     -- Я развелся,  -- сказал Андреас. -- Двое детей, сын и  дочь. Живут  с
матерью.
     Эдуард подумал, что завидовать жизни Андреаса нечего.
     Андреас пожалел, что завел разговор о своих запутанных семейных делах.
     Перед тем как уснуть, он спросил:
     -- Когда ты последний раз слушал, как падают на окно капли дождя?
     Вопрос показался Эдуарду странным.
     -- В  дождь  и в  ветер бьет  по  наружным  стеклам, --  пробубнил  он.
Настроение снова портилось.
     -- Ну да, это конечно, -- буркнул Андреас и понял: ощущение, которое он
испытал позавчера, слушая, как падают дождевые капли, очень трудно  передать
другому человеку,
     Андреас Яллак не понимал свою дочь.
     Когда Юлле не поступила  в  университет, она поклялась, что  не оставит
так, на следующий год снова поедет в Тарту  сдавать  экзамены. Не удастся --
попытается еще раз: три -- это закон. Легко сдаваться она не собирается. Уже
зимой  начнет готовиться к  экзаменам, на  везенье больше уповать не станет.
Она и на этот раз не надеялась на счастье, ей просто не повезло, У нее  было
столько же баллов, сколько и у  последнего, кого зачислили.  И по математике
были,  одинаковые оценки,  у  обоих  пятерки. Почему  взяли другого, она  не
знает,  не ходила выяснять, допытывание  все  равно  бы ничего не  изменило,
список  зачисленных уже висел. Видимо, его предпочли потому, что он парень и
окончил   специальную   физико-математическую   школу,   где  уроки   давали
преподаватели  из университета;  может, его знали, а может, он и  впрямь был
гением математики. В  газетах  пишут об угрозе  феминизации в высшей школе и
среди  академической  интеллигенция,  к  тому   же   считают   теоретическую
математику мужским занятием.  Или  повлияло то, что у  нее была одна тройка,
подвело  сочинение,  его  она  вообще  не  боялась, все одиннадцать  лет  по
эстонскому языку  были  одни пятерки. У  парня троек не было, это,  конечно,
могло  решить.  Неудачу  свою  она  не  оплачивает,  за год  сможет  железно
заручиться от всех неожиданностей. Так говорила Юлле чуть больше года назад,
и  он, Андреас,  радовался,  что  дочь  не  пасует  перед  первой  серьезной
неудачей. Узнав от сына, что Юлле и не поехала в Тарту на экзамены, -- сын в
горячке обычно  старается  кольнуть  как  можно  сильнее,  задеть его  самое
больное место,  --  он подумал,  что Юлле,  работая,  все  же  не смогла как
следует  подготовиться к  экзаменам  и  не  захотела еще  раз проваливаться.
Успокоил себя  тем,  что  Юлле  исполнилось только  двадцать, на университет
времени еще достаточно. Он собирался поговорить с  дочкой, но не смог. К ней
он  не  дозвонился,  в министерстве  сказали,  что  Юлле Яллак  находится  в
командировке, Позвонить еще раз не успел -- свезли в больницу.
     --  Я поступила  в  Политехнический. На  заочное. Все экзамены сдала на
пятерки.
     Об этом сын ни словом не обмолвился.
     --   Заочно,  конечно,  учиться  труднее,   но  ведь  многие  учатся  и
справляются. Я не строю воздушных замков, уже  пробовала  немного, знаю, что
такое работать  и  учиться.  Пятерки  не сами  дались в руки, я  как следует
прошла  весь экзаменационный  курс. Ой,  как много  за год  забывается... Не
бойся, папа,  я  справлюсь. Разве в Тарту  мне было бы легко? Заниматься там
пришлось бы в библиотеке, первокурсников селят в общежитии в  самые  большие
комнаты, где никогда нет ни покоя, ни тишины. Жить на два дома тоже нелегко,
стипендии-то  небольшие.  Ты  бы помогал, конечно,  но  почему  бы самой  не
зарабатывать? Теперешняя работа мне нравится, даже очень нравится. Ни у кого
я  не на побегушках, у меня свой участок. С каждым  годом роль информации во
всех областях жизни увеличивается, мне эта работа по душе.
     Чем  дольше Юлле  говорила, тем яснее Андреас понимал, что  дочь сильно
изменилась.  Во многих отношениях  это был как  бы  уже  другой человек, эта
сидевшая  сейчас на стуле рядом с его  кроватью девушка с  модной сумочкой в
руках, в новеньких, в тон сумочке туфлях,  с ярко-красным  маникюром. Раньше
Юлле  так  не  занималась  своей  внешностью  и   с  такой  деловитостью  не
рассуждала. Как  человек, который видит  основную ценность  жизни  в  чем-то
большем, чем  обеспеченность и комфорт, вопросы личного  благополучия до сих
пор  оставались у нее  на  втором  плане. Год назад  Юлле  уверяла его,  что
проживет и малостью, главное, чтобы заниматься тем, чем хочется.  Увлеченная
теоретическими  проблемами  математики, дочь нравилась  Андреасу больше.  От
трудностей  учебы  в  Тарту  Юлле  тогда  отмахнулась:  "Справляются другие,
справлюсь  и я.  Ты же знаешь,  что тряпки и столовое  серебро -- это не мой
идеал". Страстность дочери радовала его.
     -- Взялась изучать технику информации, -- закончила свой рассказ Юлле.
     Она говорит обо всем  легко и весело, будто ей и не жалко университета.
А  вдруг  делает  веселую  мину  при  плохой  игре?  Из-за  него,  чтобы  не
расстраивать его,  сердечника. Юлле просто не может махнуть рукой на работу,
в доме  без ее заработка не обойтись. Андрес и  копейки  домой не  приносит,
сына  одевает Найма. Юлле все это  видит.  Ей хочется облегчить ношу матери,
уезд в Тарту усугубил бы  все. Андреас Яллак чувствовал себя виноватым перед
дочерью. Он,  правда,  ясно сказал ей, что на время учебы в университете она
может  рассчитывать по крайней мере на тридцать рублей  в  месяц, но, видно,
Найма  запрещает  Юлле  обращаться  к  нему  за  помощью,  сына  она  сумела
восстановить  против него, Юлле же до сих пор держалась больше своего  отца,
только Найма упрямая.
     -- Я бы помогал тебе, -- тихо сказал Андреас.
     -- Знаю, отец, я  не забыла этого. И не с  бухты-барахты отказалась  от
Тарту. Вот  поступить  в университет как раз  и было бы опрометчиво. Подобно
упрямому козлу,  который  ни  за  что  не  отступает  от принятого  когда-то
решения. И Политехнический  даст мне высшее  образование, знания, которые  я
получу в институте, полностью отвечают  профилю моей нынешней работы. Трудно
сказать,  была бы теоретическая математика именно моей специальностью,  мало
ли  что  в  школе  хорошо  успевала  по  математике.  Теперешняя  работа мне
действительно по  душе. Теория информации невероятно интересна, отец. У меня
такое убеждение, и это всерьез, что именно кибернетика моя область.
     -- Ты не  представляешь себе полностью,  как это  трудно  -- работать и
учиться. А если выйдешь замуж и пойдут дети?
     --  Ой, папа, сейчас ты говоришь, как коммерсант.  Разве в университете
меня не подстерегало бы замужество и все прочее?
     Юлле весело рассмеялась. Андреас не успокоился:
     -- Главное, чтобы сама потом не жалела.
     -- Не  пожалею,  отец,  я  все продумала. Что касается  трудностей,  то
почему  я должна  считать  себя слабее  других? Сейчас тысячи  людей  заочно
учатся. Справляются другие, справлюсь и я, -- осталась на своем Юлле.
     Но  та же фраза,  которая  год назад  обрадовала  Анд-реаса, больше  не
трогала   его.  Теперь   она   казалась  ему   скорее  похвальбой,   упрямым
самооправданием.
     --  Ты могла бы  и в университете заочно  учиться, --  сказал  Андреас,
который все еще не мог понять сущности перемены в настроении дочери.
     -- Теоретическую математику нельзя  изучать  заочно,  преподавательская
работа  Меня не увлекает, -- спокойно объясняла Юлле.  -- Что  мне нравится,
так это английский.  Помнишь,  в девятом  классе он был  для  меня все.  Ты,
наверное, и не знаешь, ты жил тогда уже отдельно от нас.
     Слышать это Андреасу было тяжело. Юлле поняла,  видимо,  что  последние
слова задели отца, потому что она быстро добавила:
     -- Знаешь, знаешь, я говорила тебе.
     --  Математика и английский  действительно  давались тебе, -- пробубнил
Андреас,
     -- В прошлом году я брала уроки английского, --. живо продолжала дочь.
     Андреас подумал, что он и впрямь знает очень мало о своей дочери.
     --  Если институт не отнимет все  свободное время, то  я на будущий год
поступлю  и на  курсы  английского.  В моей специальности без  него обойтись
трудно.
     Десять   минут   назад  дочь  казалась  Андреасу  трезвым,  расчетливым
человеком,  теперь  она  оставляла  у  него совсем другое впечатление: шалая
голова.
     -- Работать, учиться в институте и  еще на курсах -- не ставь  для себя
слишком большую программу. Я учился заочно, я знаю...
     Юлле не дала ему кончить:
     -- Когда ты  поступил в университет, тебе было  уже тридцать три, очень
хорошо помню, как жаловался, что  надо было начинать раньше. И работа у тебя
была утомительней, и ответственность больше. Мне исполнилось всего двадцать,
не забывай об этом, отец.
     Андреас усмехнулся:
     -- Потому и говорю, что всего двадцать. Год назад ты клялась в верности
теоретической  математике  и Тартускому  университету,  теперь  приходишь  с
техникой информации и Политехническим институтом. А" что будет через год или
два?
     Юлле покраснела.
     --  Я  боялась,  что  тебе  не  понравится,  --  сказала  она,  чуточку
смешавшись, -- поэтому и не заикнулась в первый раз. И Таавет...
     Андреас вскинулся:
     -- Кто? Таавет Томсон? Юлле еще больше зарделась.
     --  Да,  товарищ Томсон, --  быстро собралась она с духом.  --  Товарищ
Томсон,   ты   же   зовешь  его  Тааветом,   товарищ  Томсон   подписал  мне
характеристику, институт требует с места работы, тогда он, товарищ Томсон, и
сказал, что Политехнический тебе, возможно,  не  понравится... Министр  ведь
такими  пустяковыми  бумагами,  как  характеристика  мелкого  служащего,  не
занимается.
     В последних словах дочери крылась некоторая ирония.
     Андреас  Яллак знал, что  оба  они, и сын  и дочь, унаследовали от него
горячность. Чувствуя, что к ним относятся несправедливо, они готовы были тут
же восстать  против. Вместе  с тем Андреас  знал, что  его дочь может уйти в
себя, неожиданно замкнуться,  чего он  вовсе  не желал. Он хотел докопаться,
почему  дочь изменила  свои прежние планы, до сих  пор он  с радостью считал
Юлле целеустремленной, даже напористо стойкой личностью.
     -- Мое отношение не является решающим, -- примирительно сказал Андреас.
-- Только не поступай опрометчиво.
     --  Я  все  продумала,  отец,  --  поспешила заверить Юлле. --  Неудача
обозлила меня в прошлом году, ты знаешь,  что злость  делает меня упрямой, и
тебя  тоже, отец, а я твоя дочь,  из упрямства я  и поклялась так.  Конечно,
теоретическая математика нравится мне и сейчас, но по душе и английский язык
и привлекает кибернетика. В мои годы трудно заглядывать на всю жизнь вперед.
Не  бойся,  отец, институт я  закончу,  даже если я  и  разочаруюсь  в своей
специальности, без высшего образования не останусь. И английский не брошу на
половине.
     Андреас  внимательно наблюдал за дочерью.  То она казалась  ему прежней
Юлле и тут же представала чужой, новой.  Что-то изменилось в ней, только  он
не мог ухватить; что именно.
     -- Как у тебя вообще, на работе и... дома?
     --  На работе? Хорошо, отец. Очень хорошо. Я  боялась, что министерство
-- это очень высокое и особое учреждение, боялась, что ко мне  отнесутся как
к букашке. К счастью, министерство оказалось таким же учреждением, как и все
другие. Комната, где  я сижу, точь-в-точь как была у тебя в  комитете: полно
столов, телефоны  звонят,  люди  приходят  и  уходят.  Директора  школы,  --
рассмеялась Юлле, -- я боялась куда больше, чем сейчас министра.
     -- Какие у тебя обязанности?
     -- В основном перевожу.  С русского и английского. Министр похвалил мой
русский, сказал, что у меня нет вообще эстонского акцента.  Сам он говорит с
акцентом  на обоих языках --  и  по-эстонски,  и по-русски.  Таав... товарищ
Томсон  хочет  ввести отдел  информации, говорит, сегодня без  него  ни одно
центральное учреждение уже не может обойтись.  Обещает в Москве  выбить  для
нас штаты. Ты же знаешь, наше министерство является союзно-республиканским.
     -- А кто твой шеф? -- спросил Андреас.
     --   Официально  я  числюсь   в  административно-хозяйственном  отделе.
Неофициально же мы, один кандидат  технических наук  и я,  составляем сектор
информации,  заведующий  АХО в  нашу работу  не вмешивается. Нами занимаются
производственный  отдел и  торговый, а из  руководства министерства --  твои
друг Таавет, которого я должна называть товарищ Томсон, -- смеясь, закончила
Юлле. Она полностью обрела самообладание.
     -- Дома как?
     -- Дома... -- Юлле запнулась,  видимо  думала, что ответить. --  Андрес
ведет себя как обычно, маме зарплату повысили.
     Она помолчала и затем добавила:
     --  Я,  наверное, перееду  от  мамы. Нашему министерству  в конце  года
выделяют новые квартиры, меня тоже внесли в списки.
     Больше Андреас  уже не допытывался. Ему хватило услышанного. Если бы не
лежал на больничной койке, где самостоятельно и повернуться не имел права, и
если б не было  посторонних ушей, он бы тут же с пристрастием допросил дочь.
К сожалению,  он вынужден был промолчать и сделать хорошую  мину, потому что
при чужих Юлле тут же, как улитка, вползла бы в свою скорлупу.
     К  вечеру Андреас  не находил  себе  покоя. В  обычных условиях он бы я
минуты не терял, тут же схватил бы трубку и потребовал объяснения  у Таавета
или министра. Правда, в обычных  условиях  служебные заботы  и  думы были бы
связаны с  чем-нибудь другим, у него не оставалось бы и  времени подумать  о
дочери. С утра до вечера одни телефонные звонки, бесконечное  просматривание
бумаг, решений и распоряжений, составление отчетов и проектов, сбор  данных,
посещение  заводов  и  предприятий,  собрания, совещания,  беседы  и  споры,
выступления  и  представктельствование,  упорядочение   и   организовывание,
начинания и контролирование. Еще не реализованные дела, не решенные проблемы
и конфликты не отпускают тебя и дома,  они напоминают о себе даже в туалете.
Тут Андреас поймал себя на мысли, что все еще думает о  себе как о партийном
работнике, составление проектов, организация и  контроль -- это уже прошлое,
прошлым оно и останется.  Партийная  работа требует крепкого здоровья; когда
кончились  головные  боли,  у  него была вера, что  вновь обретет он прежнюю
энергию  и  волю, но теперь лишь  обманывал бы  себя такими  надеждами.  Его
батареи разряжены, он  уже не в  силах заряжать других энергией, еще вопрос,
сможет  ли он  в дальнейшем  справляться  даже  со  своей нынешней  работой.
Андреасу  горько было  это сознавать.  Но и работа печника  не  позволяла бы
столько думать  о дочери. С глазу на  глаз  он, наверное, отчитал бы дочь, а
потом жалел бы о сказанном, потому что  виновата  не Юлле,  а  министерство,
кто-то  там,  в  министерстве.  Или  в  министерстве  не знают  счета жилью,
предлагают  квартиру, пусть небольшую, пусть однокомнатную, случайному, едва
лишь  год проработавшему техническому работнику? Раньше там всегда было туго
с  квартирами.  Что  означают  слова  Юлле?  Кто  покровительствует ей,  кто
хлопочет за нее? Потому что  без  влиятельных или,  по  крайней мере, ловких
покровителей такие вещи не  делаются. У  Таавета  Андреас спросил бы об этом
без  экивоков, уж не сам ли уважаемый заместитель министра стал опекуном его
дочери? Отдает ли себе отчет Таавет или  кто другой, что так можно испортить
молодую девушку?  Привыкнет  к опеке,  станет приспосабливаться, угодничать.
Страшнее всего, что от  нее ждут ответных услуг, а какие другие услуги может
оказать молодая женщина, кроме как...
     Андреас не хотел думать дальше.
     И все же думал. На больничной койке от мыслей деваться некуда.
     Почему его задевает мысль о  том,  что Юлле получит квартиру? Почему он
смотрит  на вещи с самой плохой стороны?  Что, в конце  концов, странного  в
том,  что  молодой  сотруднице  дадут  однокомнатную  квартиру?  Должен   бы
радоваться,  что  Юлле ценят, что она  справляется  со своей  работой. Хвалу
Таавета Андреас  не принял всерьез, решил, что Таавет просто  льет  бальзам,
хочет  сказать  приятное, поднять  настроение  у  своего  бывшего  приятеля,
который  стоял  с  глазу на  глаз  со  смертью.  И  почему Таавет  не  может
действительно оценить ответственность  Юлле и ее  переводческие способности?
Девушка  она серьезная  и языки  знает, хорошо  училась. С университетом  ей
просто не повезло. Есть у Юлле и общественная жилка, в комсомол она вступила
не  просто так, с  обязанностями старосты класса справлялась хорошо. Дойдя в
мыслях  до  этого, Андреас обнаружил,  что  думает о своей дочери чуть ли не
терминами служебной характеристики:  хорошая ученица, ответственно относится
к своим обязанностям,  проявляет активность.  В сущности, он и не  знал свою
дочь, удовлетворялся тем, что она хорошо училась,  вступила  в комсомол и не
таскалась  с  парнями. Да, как отец он знал, что дочь старательна,  обладает
определенным  упрямством  и устремленностью,  что  она не  бросится  на  шею
первому встречному, который скажет ей комплимент. И что она была помешана на
математике. Именно  была, сейчас  вроде  бы нет.  Неужели  его  больше и  не
тревожит то, что Юлле поступает не  так, как, по его мнению, должна' была бы
поступать? Что думает и ведет она себя иначе, чем ему, отцу, хотелось бы. Он
знает, возможно,  Юлле шестиклассницу-семиклассницу,  ту Юлле, которая  была
еще ребенком, теперь, когда дочь  выросла,  стала молодой  женщиной, она для
него такая же загадка, как и любой посторонний человек.
     В конце концов, что он еще знает о Юлле? То, что она пригожая, стройная
девушка. Хотя  нет, женщина, двадцатилетняя  девушка -- это  зрелая женщина,
которая в  любой день может выйти замуж. Каарин была не старше ее, а моложе,
когда они...  Может быть,  сама Юлле и нажала