там  газеты,  все
консервативные;  пансион  был  bien  pensant.  Люда   иногда  заглядывала  в
передовые статьи "Temps",  что ей казалось пределом и скуки, и человеческого
падения.  Пробегала  светский отдел  "Фигаро". Снобизма  у нее не  было,  но
звучные имена герцогинь и маркиз ей нравились.  Дня за два до их возвращения
ей в хронике бросилось  в глаза: M.  Alexis  Tonychev. Она радостно  ахнула:
"Конечно, он! Я давно слышала, что он служит в парижском посольстве". Газета
называла его имя в списке  гостей на приеме, впрочем не очень  важном, не  у
герцогов, а у банкиров, покровительствовавших новейшему искусству, -- их имя
упоминалось в  светской хронике  довольно часто.  Теперь Люда подумала: "Вот
кто может мне помочь в деле с паспортом. Прийти в консульство без протекции,
будут  102 бюрократишки ругаться. Но  он,  верно, о моем существовании давно
забыл?".
     С Тонышевым она лет шесть тому назад встретилась в Петербурге на балу в
пользу  недостаточных  студентов. Их  познакомила  курсистка,  брат  которой
отбывал воинскую повинность. Тонышев  был  дипломат, попал на бал по просьбе
этой курсистки, был с ней очень любезен,  а с Людой  еще больше, танцевал  с
обеими и  хорошо танцевал. С  той  поры  Люда  его  не  видела,  но  в  душе
надеялась, что он никак ее не забыл.
     На   следующее  утро  она,  одевшись  как  следует,   поцеловав  кошку,
отправилась в посольство. Революционеры говорили, что где-то  по близости от
посольства  помещается  и  русская политическая агентура. Люда осмотрелась и
вошла с  любопытством. Спросила,  не здесь  ли принимает  Алексей Алексеевич
Тонышев,  и  узнав, что  здесь,  взволнованно  написала  на  листке  бумаги:
"Людмила Никонова". Через  минуту ее  пригласили в его  кабинет. Из-за стола
поднялся элегантно одетый человек лет тридцати или  тридцати пяти.  "Ну, да,
он, я сейчас же узнала  бы!" Тонышев ее не  помнил, хотя ее лицо  показалось
ему  знакомым.  "Очень  хороша собой!  Кто такая  и  где я ее встречал?"  --
спросил он себя и наудачу поздоровался как со знакомой, -- не  спросил: "чем
могу служить?" Когда  Люда  о себе напомнила,  он радостно улыбнулся и  стал
очень приветлив.
     -- Что вы! Разумеется, узнал вас тотчас. Вы нисколько не изменились.
     -- Вы тоже не изменились.  Даже  монокля не  носите, хотя и дипломат, и
даже, я слышала, известный дипломат. Мне недавно попалось ваше имя в хронике
"Фигаро" и даже  без  de. -- Он  удивленно на нее взглянул. --  Там, у  этих
банкиров, чуть не все другие гости были с de.
     -- Очень скучный был прием. Но картины у них прекрасные.
     -- А я к  вам  по  делу,  Алексей  Алексеевич.  Видите,  я  помню  ваше
имя-отчество. А вы моего наверное не помните: Людмила Ивановна.
     -- Вас тогда и нельзя было называть по 103 имени-отчеству. Вам было лет
шестнадцать, это был верно ваш первый бал? -- сказал  он с улыбкой. -- Какое
же у вас дело? Разумеется, я весь к вашим услугам.
     -- Оно небольшое и скорее зависит от консульства, чем от посольства. --
Объяснила, что просрочила паспорт и хочет его продлить.
     -- Действительно, вы правы, -- сказал он. -- Продление паспорта зависит
от консульства.
     -- Но я там никого не знаю.
     -- Личное знакомство тут и не требуется. Надо только объяснить причины.
Вы почему просрочили? По нашей русской халатности?
     -- Отчасти и поэтому, но были еще другие причины.  Не  скрою от вас,  я
чуть колебалась, возвращаться ли мне теперь  в Россию или нет. Видите  ли, я
левая. Консульская братия упадет в обморок.
     Он немного поднял брови.
     -- Вы хотели стать эмигранткой?
     -- Не то, что хотела, но одно время думала и об этом. Теперь раздумала.
     -- И  отлично сделали, что раздумали. Надеюсь, за вами ничего худого не
значится?
     -- "Худого" ничего. По крайней мере на мой взгляд.
     -- Это, конечно, очень дипломатический ответ. Скажу вам правду, я плохо
знаю, какие  формальности необходимы  в  таких  случаях.  Там наверное  есть
списки неблагонадежных лиц,  -- сказал он, не разъясняя слова  "там". --  Но
так как ничего "худого" за  вами нет, то вы, наверное, ни в каких списках не
значитесь,  и  я  не вижу,  почему  консульство  могло  бы не  продлить  вам
паспорта.  Быть   может,  впрочем,  они  пожелают  предварительно  запросить
Петербург. Если хотите, я могу справиться.
     --   Я  была  бы  вам  чрезвычайно  благодарна.  Надеюсь,  это  вас  не
скомпрометирует!
     --  Я  тоже  надеюсь,  --  улыбаясь,  ответил он. -- Сообщите  мне  ваш
телефон.
     -- У меня нет этого инструмента.
     --  Неужели еще есть  счастливцы, живущие  без  телефона?  Тогда  я вам
напишу. 104
     -- Вы очень меня обяжете,  --  сказала Люда  и  записала свой адрес. Он
смотрел на нее с любопытством. "Разумеется, революционерки такие не бывают",
-- подумал он. Никогда ни одной революционерки не видел.
     Тремя  днями позднее под вечер Люда готовила несложный  обед.  Рейхель,
долго учившийся  в  Германии,  предпочитал  всем  блюдам бифштекс  с  яйцом.
Говорил, что еще  любит  русские котлеты.  Однако котлеты требовали труда  и
времени, да еще вдобавок "плевали жиром со сковороды", и Аркадий  Васильевич
получал их редко, лишь в знак особой  милости. Люда работу на  кухне терпеть
не могла; надевала, стряпая, белый халат и завязывала волосы платком. Сама в
еде была неприхотлива,  и вполне  удовлетворялась  бифштексом.  На хозяйство
тратила  пять франков в  день.  Прислуги  у  них  не  было,  но она  держала
меблированную квартирку в чистоте.
     Работа  была  уже  кончена,  когда на  улице  протрубил  автомобиль,  к
некоторому удивлению  Люды. Автомобилей тогда  еще  было  не  так много и  в
Париже, а в их тихом квартале они почти не появлялись. Люда  подошла к окну:
"Тонышев! К  нам!.." Она поспешно  сняла передник, сорвала  с головы платок,
осмотрела комнату, бывшую у них кабинетом, столовой и  гостиной. ВсЈ  было в
порядке. Кухней не  пахло.  Послышался  звонок.  Она  быстро  осмотрелась  в
зеркале -- "прическа  не смялась"  -- и  отворила  дверь. Тонышев, в  легком
пальто,  в  шелковом шарфе,  в  цилиндре, радостно улыбаясь, просил извинить
его:
     -- Не очень помешал? Незваный гость хуже татарина.
     -- Нисколько не помешали. Я очень рада.
     -- Я только на несколько минут.
     -- Да почему "на  несколько минут?" Я совершенно свободна и страшно вам
рада.  Снимите  пальто, положите  цилиндр  хоть  на этот  стул...  Пойдем  в
гостиную.
     -- Ваше дело с паспортом в полном порядке.
     --  Неужели? Тогда я рада еще больше. И  очень,  очень  вам благодарна.
Усаживайтесь. 105
     -- Я собирался вам написать, как было условлено, но сегодня суббота, вы
получили бы письмо  только послезавтра, или же вас завтра  утром разбудил бы
пневматик.  А я  получил в  консульстве ответ только  часа два  тому  назад.
Поэтому я позволил себе к вам заехать.
     -- Да вы точно оправдываетесь! Это так любезно и мило с вашей стороны.
     -- Разумеется, вам  надо будет побывать в консульстве лично. Это займет
не  более  получаса.  Они где-то  навели  справку, и оказалось,  что никаких
препятствий нет. Видите, не так страшен черт, как его малюют.
     -- Особенно, когда есть к черту и протекция.
     -- В самом деле я  за вас  у черта поручился, -- сказал  он, смеясь. --
Пожалуйста, не подведите меня.
     --  Не обещаю,  не  обещаю.  Пеняйте на  себя, что  поручились. Но вас,
наверное,  не повесят,  разве только  сошлют в  каторжные работы, --  весело
говорила Люда.  -- Вот  что, чаю я  вам не предлагаю, не  время,  но  хотите
портвейна? Я выпила бы с вами.
     -- Если вы так добры.
     Люда вышла на кухню. Там у  них  был  графин с  банюильсом, который она
выдавала  за  портвейн, угощая  некомпетентных гостей.  --  "С ним это верно
рискованней, но ничего, сойдет... Какой элегантный!" Подумала,  что  Рейхель
вернется из лаборатории не раньше, чем через час. Это было кстати.
     Тонышев тем временем осмотрелся, стараясь по обстановке определить, кто
такая Люда.  "Замужем? Курсистка? Едва ли". Взглянул на  лежавшие  на  столе
книги: "Что делать?" Это хуже. -- Имя автора "Н. Ленин" было ему неизвестно.
"Но ведь "Что делать?" это Чернышевского?" Другая книга была успокоительней:
роман  Поля  Бурже.  Рейхель  недавно  купил  ее;  кто-то  из  товарищей  по
Пастеровскому институту  сказал, что  в этом романе выведен un prince de  la
science. Это выражение понравилось Аркадию Васильевичу, но, прочтя роман, он
подумал, что выведенный prince de la  science очень мало похож  на настоящих
ученых.
     Поль Бурже  давал тему для начала разговора: от него легко было перейти
к более модным писателям, к Марселю Прево, к Анатолю Франсу, к Киплингу, еще
легче к  модным  курортам, к  106 Трувилю, Веве или  Остенде. По  обстановке
квартиры Тонышев видел, что о  модных курортах говорить не надо. С красивыми
женщинами он предпочитал  начинать  разговор  с  литературы или  с живописи.
Говорил  достаточно  хорошо  для  светского  человека,  хотя  и  не  слишком
блистательно;  было  именно  приятно,  что  он  не  старается  блистать, как
профессиональный  causeur. Он много читал, преимущественно тех авторов,  при
чтении которых надо было "делать поправку на их время".
     О легком  похождении  с  этой новой  своей знакомой  он и думал, и нет.
Старался запрещать себе мысли, казавшиеся  ему не очень благородными. Иногда
это ему удавалось. Но, еще прощаясь с Людой в посольстве, он сказал себе что
собственно  в таких  похождениях  ничего неблагородного нет, да и как же без
них жить человеку, не собирающемуся стать монахом?
     -- Боже, как отстал этот человек! Я встречал Бурже в обществе. Он живет
идеями начала  прошлого  века и вдобавок  влюблен  в аристократию,  хотя сам
Monsieur  Bourget tout court. Да и по таланту где ему до Эмиля Золя! Вот кто
был герой. Мне так жаль, что он не дожил до реабилитации Дрейфуса.
     К удивлению Люды, оказалось, что Тонышев недолюбливал антидрейфусаров и
правых.  Она  сочла  возможным ругнуть не  так  давно  убитого Плеве.  Ильич
министров  обычно   называл  непристойными  словами.   Люда  их  никогда  не
произносила, и Плеве  назвала просто негодяем. Тонышев  тоже отозвался о нем
резко.
     -- Я  благодарю Бога, что  служу  по  ведомству иностранных  дел. У нас
такие люди невозможны!
     -- И вы довольны службой?
     -- В общем доволен. Это интересная жизнь. Я побывал  в разных столицах.
Особенно  мне  было   интересно   пожить  в   Константинополе.  Теперь   мой
несравненный Париж. Однако я скоро его покину. Меня переводят в Вену.
     -- Вот как? -- спросила Люда с огорчением. "Но какое мне до него дело?"
-- рассердившись на себя, подумала она. -- Это повышение? 107
     --  По  должности повышение. Вена тоже красивый  город. Интересно будет
взглянуть и на их закостенелый двор, с этикетом пятнадцатого века. Вдобавок,
Австро-Венгрия теперь центральный географический пункт мира, по крайней мере
в дипломатическом отношении. Я не люблю швабов, но...
     -- Каких швабов?
     -- Я хотел сказать:  немцев. Но австрийцы  в частности наши противники.
Что-ж  делать,  "la  verité a  des  droits  imprescriptibles",  как  говорил
Вольтер. Необходимо  приглядываться. Да и независимо от этого, я люблю новые
места, новых людей, люблю наблюдения. Когда  уйду  на покой, напишу мемуары,
как все уважающие себя дипломаты.
     -- Куда же вы уйдете на покой?
     -- У меня в Курской губернии есть имение. Не очень большое, но оно дает
мне возможность сносно жить, --  сказал он, чтобы иметь возможность спросить
и ее о том, кто она.
     -- Родовое имение?
     -- Нет, не  родовое. Я не  "столбовой",  -- весело сказал он. -- Имение
купил отец и выстроил там дом, не "в стиле русского Ампир", а просто удобный
дом с проведенной водой,  с ванной комнатой. Я очень люблю свое имение, хотя
сельского хозяйства не  знаю. Каждое лето там бываю и всегда чувствую, что и
у меня, кочевника-дипломата, есть свой дом. А какая там охота!
     -- Вы охотник?
     --  Горе-охотник.  Впрочем,  почему же "горе"?  Я охотник  настоящий  и
стреляю в лет недурно.
     -- Но что же всЈ-таки делать в деревне,  кроме писания  мемуаров? Охота
-- развлеченье, нельзя же только развлекаться.... Вы женаты?
     -- Нет, не женат, -- ответил он. Теперь был случай спросить ее, замужем
ли она. Но Люда предупредила вопрос:
     --  Будете скучать? Я  никогда в деревне не жила.  Мой отец и  дед были
военные,  жили в городах. "Вот как. Я думал, она колокольного происхождения:
Никонова",  -- подумал  Тонышев  в  чужих привычных  словах; 108  сам  был к
вопросам происхождения равнодушен. -- У нас никакого имения не было.
     --  Нет, скучать не буду.  Я нигде  никогда не  скучаю. Буду охотиться,
ездить верхом. Я недурно езжу, отбывал воинскую повинность  в кавалерии. "Не
сказал "в гвардии", -- подумала Люда.
     --  Ведь  вы,  кажется,   служили  в   кавалергардском   полку   или  в
лейб-гусарском?
     --  О,  нет,  эти  полки  были  бы  мне  и  не  по  карману.  Я  служил
вольноопределяющимся в лейб-гвардии драгунском, второй дивизии. И я не очень
люблю военную службу, -- ответил он. Кошка вспрыгнула  ему на колени. Он  ее
погладил  и похвалил.  Это  тоже понравилось  Люде. Рейхель в  таких случаях
сгонял кошку с ругательствами и проклятьями.
     -- Вы в Париже давно?
     -- Третий год. Какой очаровательный город, правда?
     Они еще поговорили  о Париже,  о театрах, особенно о  выставках. Люда в
театрах  бывала  не  часто,  выставками мало  интересовалась,  но  с  честью
поддерживала разговор.  "Однако, для царского дипломата он очень образован!"
-- думала она.
     --  Я особенно люблю Париж ранней весной, когда еще сиверко,  -- сказал
Тонышев. "Сиверко"! Надо запомнить".
     -- Представьте,  я  тоже. Обожаю  Булонский  лес. Какая  красота!  Я  и
Петербург обожаю, но там Булонского леса нет.
     --  Вы мне даете  мысль, -- нерешительно сказал Тонышев. -- Надеюсь, вы
не  сочтете ее дерзостью? Что,  если бы  мы поехали  в  Булонский лес  и там
пообедали в одном из этих чудесных ресторанов? Вспомним и Петербург,  где мы
познакомились. Ведь мы, выходит, старые знакомые!
     Люда смотрела на него озадаченно. "Очевидно, думает "завести интрижку"?
Никакой "интрижки" ему не будет, но почему же отказываться? Он сам, кажется,
смутился. Это у него вышло экспромптом, без "заранее обдуманного намерения".
Отчего  бы  и  нет?  Обед 109  Аркадию готов, отлично  пообедает и без меня.
Сказать ему об Аркадии? Нет, успеется".
     -- Спасибо,  это  очень  милое  приглашение.  С удовольствием принимаю.
Сейчас и поедем? Тогда я пойду переоденусь. Вы подождете меня минут десять?
     -- Разумеется. Сколько вам угодно! -- радостно ответил он.
     Люда вышла в спальную и написала записку: "Аркаша, обед готов. Разогрей
бифштекс,  положи  немного  масла на  сковороду.  Пиво  в  буфете.  За  мной
неожиданно  заехал  этот  Тонышев и еще неожиданнее пригласил  на обед!!! Не
ревнуй. А если  и ревнуешь,  то всЈ-таки накорми кошку не позже  восьми.  Ее
печенка  за окном  в кухне. С  паспортом всЈ в порядке. Он очень любезен. Не
паспорт, а Тонышев. Доброго аппетита. Л." Ее платья были в шкафу в спальной.
Она выбрала подходящее.
     Тонышев тем временем перелистывал "Что  делать?".  Опять подумал:  "Это
хуже".  Но какое  мне дело до ее взглядов? Она очень мила. Хорошо  встречать
самых разных людей. Уж  если решил  быть в  жизни  "наблюдателем"... Бисмарк
дружил с Лассалем".

        III

     Люда подумала, что и этот  ресторан, и переполнявшая его публика  живут
эксплоатацией   рабочего   класса.   Но   сильных   угрызений   совести   не
почувствовала. ВсЈ  тут,  столики с белоснежными скатертями, мягко  и  уютно
освещенные лампочками с одинаковыми абажурами, туалеты  дам, так не походило
на  дешевенькие  грязноватые  ресторанчики, в  которых они иногда обедали  с
Рейхелем, обсуждая цену каждого блюда.  По  привычке Люда и тут взглянула на
правую сторону обеих карт, но никаких цен не нашла.
     -- Вы любите шампанское, Людмила Ивановна?  -- спросил Тонышев. -- Я не
люблю,  это у меня  какая-то аномалия. Но здесь  есть  превосходное  красное
бордо. С вашего разрешения, мы с него начнем: вместо рыбы я вам предложил бы
лангусту,  а  ее  отлично можно  запивать и  красным  вином. Вообще все  эти
правила 110 гастрономов очень условны и часто казались мне неверными.
     -- А вы гастроном? И знаток  вин? -- опросила Люда, беспокойно вспомнив
о Банюильсе.
     -- Нет,  просто люблю хорошо поесть. Гастрономам  плохо верю, а уж  тем
знатокам, которые говорят, что различают год вина, не верю совершенно.
     По тому, как он заказывал обед и как ел, Люда видела,  что еда занимает
немалое  место  в  его  жизни. "И  без рисовки  человек", --  думала она. Ей
понравилось,  что   после  красного  вина,  он  заказал   только  полбутылки
шампанского,  очевидно  не  боясь потерять уважение лакея.  "Джамбул тоже не
рисуется, но он полбутылки не заказал бы".
     --  Я  ведь  пить не  буду, а вы  целой бутылки не выпьете,  -- пояснил
Тонышев.
     --  Без  вас  и  я  не буду пить, -- сказала  Люда. Ей  очень  хотелось
шампанского.
     -- Тогда выпью бокал и я.
     Разговор  он вел очень приятно,  слушал внимательно, говорил  о  себе в
меру. Ее спрашивал  только  о том, о чем можно  было  спрашивать  при первом
знакомстве: любит ли она импрессионистов, что думает о Дебюсси, предпочитает
ли Малый театр Александрийскому?
     -- О Художественном  я  вас  не спрашиваю.  На нем  у  нас коллективное
умопомешательство.  Театр  хороший,  и  артисты  есть  талантливые,  но  нет
гениальных артистов, как Давыдов. Он величайший актер из  тех, кого я видел,
а  я  видел,  кажется,  почти  всех. Да  и  актрис  таких,  как Ермолова или
Садовская,  у  них нет. Книппер или Андреева, если говорить правду, артистки
средние. И ничего не  было уж такого умопомрачительного в постановке "Федора
Иоанновича".   Не   говорю   о   Станиславском,  он   большой   талант.   Но
Немирович-Данченко  мало  понимает  в  искусстве:  достаточно  прочесть  его
собственные  пьесы,  это просто макулатура, и вдобавок  макулатура  à  clef:
выводил своих знакомых!
     -- Ось лихо! 111
     -- Вы не украинка ли? По вашему говору не похоже.
     --  Нет,  я  коренная  великоросска.  Но  я  обожаю  украинцев!  И  еще
кавказцев,  особенно осетин, ингушей.  Малорусского языка я  и  не  знаю, но
ужасно люблю вставлять украинские слова, обычно ни к селу, ни к городу,  как
только  что.  И ругаться  чудно  умею. Вы  не  верите? "Щоб  тебя пекло,  да
морило!.." "Щоб  тебя,  окаянного,  земля не приняла!.." "Щоб ты на страшный
суд не встал!.."
     -- Да это всЈ великорусские  слова  плюс "щоб". Так и я умею, -- сказал
Тонышев. Обоим было весело.
     -- А вы говорите "сиверко". Разве вы вологодский? Или где это у нас так
говорят?
     -- Нет, это моя мать была родом из северо-восточной России, и у  нас  в
семье осталось это слово. А я родился в Петербурге.
     -- Я тоже.
     -- Но  возвращаюсь к театру. Я когда-то  видел  в  Киеве малороссийскую
труппу. Они  тоже ставили макулатуру, такую же, как та, что преобладала и  в
наших столичных театрах.  Но как ставили  и как  играли! Заньковецкая  могла
дать  нашей  Комиссаржевской  "десять  очков",  как  говорится  в  Чеховской
"Сирене".
     Люда горячо вступилась за Комиссаржевскую:
     --  Я ее  обожаю! --  сказала Люда. Она по особенному  произносила  это
слово: "Аб-ба-жаю!". --  Комиссаржевская  наша, она  понимает  чаянья нашего
времени. Божественная артистка!
     -- Едва ли "божественная".  Конечно, и она очень талантлива, хотя  тоже
мало смыслит в литературе.
     -- Уж очень  вы строгий судья, Алексей Алексеевич! Да вы сами не пишете
ли?
     -- Только докладные записки. Правда, веду дневник.
     -- Вот как! О чем же?
     --  Не о  мировых  проблемах.  Просто