Марк Алданов.
    Самоубийство


     OCR Леон Дотан ldnleon@yandex.ru
     Оригинал: http://www.ldn-knigi.narod.ru
     Вычитка Нина Дотан (03. 2001)
     Вычитка и форматирование,  курсив, {номера} после страниц, <пропущенная
пунктуация>, опечатки, предисловие Г. Адамовича. Serge Winitzki (06/2001)



        М. Алданов

Самоубийство

     Роман

     Издание Литературного фонда
     Нью-Йорк

     Copyright (c) 1958 in the United States of America by Litfund

     Printed by Rausen Bros., 142 E. 32nd Street, N. Y. C.


Предисловие

     Этот роман -- последнее из больших произведений Алданова, и  написан он
им незадолго до смерти. О смерти, о ее вероятной близости Марк Александрович
часто говорил и повидимому  постоянно  о ней  думал. Кое-что  из этих мыслей
отразилось  на  общем   складе   "Самоубийства",  в  котором   есть   черты,
напоминающие завещание.
     Алданов  был человеком слишком сдержанным, чтобы  решиться на открытую,
прямую передачу  людям того,  что было  сущностью  его жизненного  опыта.  О
завещании  я упомянул  лишь  в том  смысле, что  в  "Самоубийстве" подведены
некоторые итоги  и  что  в этом романе  Алданов  высказал  суждения, которые
представлялись  ему важнее  других. Высказал он,  пусть и крайне  осторожно,
также надежды, для себя непривычные, не совсем вяжущиеся с духовным  обликом
русского  Анатоля  Франса, а  в конце концов,  значит,  вольтерьянца,  каким
принято его считать. Перед смертью в скептицизме Алданова появились какие-то
трещинки, и именно те страницы романа, где это обнаруживается, -- несчастный
случай  с Ласточкиным  и  всЈ  дальнейшее,  сплошь до двойного  самоубийства
супругов, -- принадлежит к лучшему, что им вообще написано.
     Многим в последние годы казалось,  что творческие силы Алданова мало по
малу  иссякают.  После  "Истоков"   --  едва  ли  самого  значительного  его
произведения,   --  3   почти   всЈ  им  писавшееся   возбуждало   некоторое
разочарование, и  даже у верных  друзей, у самых убежденных почитателей  его
дарования,  большой,  причудливо  построенный  роман "Живи, как  хочешь"  не
вызвал  ни  того  интереса,  ни тех  откликов,  на  которые  автор  вероятно
рассчитывал. Мастерство Алданова формально оставалось прежним. Но в замыслах
его  чувствовались   усталость,   рассеянность,   растерянность,   и  самому
мастерству его недоставало какого-то "чуть-чуть", которое вдохнуло бы в него
жизнь.
     "Самоубийство"  --  наряду  с  "Истоками"  --  наоборот,  полно  живого
дыхания.  Даже  если  оставить  в стороне  всЈ,  касающееся  Ласточкиных,  в
частности  их конец, -- по моему, центральный, важнейший эпизод  в книге, --
надо по справедливости  признать, что  повествовательная манера Алданова, со
вставными портретами исторических деятелей, никогда не бывала убедительнее и
своеобразнее.  Под самый  конец  жизни, не  обновляясь,  а  совершенствуясь,
Алданов как будто  вновь полностью стал самим собой, и достаточно  указать в
веренице портретных глав  хотя  бы ту, исключительно блестящую и  картинную,
где появляется Франц-Иосиф, чтобы это стало ясно.
     Миром правит случай,  "его величество  Случай", по  выражению  Фридриха
Второго.  Было  бы,  конечно,  ошибкой  сказать,  что  идея   эта,  Алданову
представлявшаяся   аксиомой,  в  "Самоубийстве"  вложена,  --  так  же,  как
неправильно было бы сказать, что в "Войну и мир" вложена мысль о ничтожестве
исторических  личностей или  об  отсутствии величия  там,  где нет простоты,
добра и правды.
     В "Ульмскую  ночь",  трактат теоретический, Алданов 4 идею  случайности
действительно вложил  и ею всЈ свое построение  обосновал. Но "самоубийство"
от предвзятости свободно,  и  идея в него не вложена  извне,  а  возникает и
развивается в  самом ходе рассказа. ВсЈ  в нашем существовании происходит  в
силу  миллиона,  миллиарда  сплетающихся   и  переплетающихся  случайностей,
уходящих  корнями  вглубь веков: Алданов в этом  убежден, он  это непрерывно
доказывает  и иллюстрирует, удерживаясь,  однако, от выводов, которые делают
иные современные авторы, новейшие  "властители душ": о бессмысленности жизни
он  не   говорит,   хотя  ее  и  не  опровергает.  На   этой  черте  Алданов
останавливается  в  недоумении, твердо  зная лишь одно: то, что о смысле или
бессмыслице жизни никто не знает ничего.
     Всесильная  случайность  на   первый  взгляд   связана   с  толстовским
представлением  о  стихийном  потоке истории,  в  котором отдельный  человек
ничего изменить не властен. Но хотя Толстой  и  был для  Алданова  верховным
литературным божеством, здесь, в вопросе о роли личности в истории, он с ним
резко расходится, а в "Ульмской ночи" ему и возражает. В "Самоубийстве" одно
из главных действующих лиц -- Ленин, и если в самом факте существования его,
в факте появления  такого  человека в такой-то  исторический  момент,  закон
случайности   остается   незыблем,  роль  Ленина   в  октябрьской  революции
представляется Алданову решающей. Без него не было бы переворота: Ленин один
на  его немедленной необходимости  настоял, один  верил  в  успех, один этот
успех обеспечил.
     О личности  Ленина,  при всем своем отталкивании от  него, Алданов  был
мнения исключительно высокого. Он, правда, терпеть его не мог, как писателя,
--  в 5 частности  возмущался и совершенно справедливо  возмущался  тем, что
поверхностные и развязно-бойкие статейки Ленина о Толстом  признаются в СССР
образцом критической  гениальности, -- он с иронией отзывался  о философских
работах Ленина,  но  признавал  его  острую  политическую  прозорливость,  а
главное -- редчайшее сочетание ума и воли в  какой-то идеальной дозировке, в
полном  согласии  и  соответствии одного другому. Всякий  фанатизм  был чужд
Алданову  и даже враждебен ему. Но в  том, что именно фанатики изменяют  ход
истории, он не сомневался.
     Прочтут  ли  "Самоубийство"  в  Советской  России?  Если  прочтут,  то,
конечно, ничего  кроме брани  оно там не вызовет, по крайней мере в  печати.
Деятеля,  которого  в  России   считают  величайшим  вождем  и  благодетелем
человечества, Алданов относит к явлениям роковым. Но удивления  своего перед
этим  деятелем  он   не  скрывает  и   пользуется   им,  как  примером,  для
доказательства, что история может  человеческим  намерениям и  решениям быть
подчинена. Если бы Алданов склонялся к мистическому истолкованию событий, то
вероятно предположил  бы,  что  Ленин  был  послан  в  мир высшими  темными,
неведомыми силами для выполнения их таинственных предначертаний. Но нет, для
автора "Самоубийства"  всЈ в  мире  случайно, и  не  воля,  даже  не прихоть
судьбы, а  слепая, безумная игра ее  привела Россию к тому,  что произошло в
октябре   1917  года.  Ленина  Алданов  обрисовывает  беспристрастно,  очень
тщательно, очень вдумчиво. Несомненно, это первый живой,  правдоподобный его
портрет в литературе, -- первый потому что советскую иконопись  или слащавые
рассказики о  чудо-мудреце  и  народном печальнике Ильиче  в  расчет принять
нельзя. Впоследствии  появятся,  конечно,  и  другие романы  с 6  Лениным  в
качестве одного из главных персонажей.  Но если алдановская характеристика и
будет  со  временем  дополнена,  то  едва  ли будет она  признана страдающей
злобным искажением или апологетической близорукостью.
     Название романа  допускает различные  толкования. Самоубийством кончают
Ласточкины,  благополучье  и  счастье  которых  оборвалось  с  исчезновением
старого мира.  Самоубийством кончает богач Савва Морозов, всем пресыщенный и
ничем  не  довольный.  Наконец,  самоубийством  кончает  в  1914 году старая
Европа,  которая могла  бы  еще  долго-долго существовать, благоденствовать,
жить-поживать, по-прежнему  веря  в прогресс, в  торжество разума и  мирного
преуспеяния.  Исторические  портреты  вставлены  в  роман  не  для  простого
оживления  действия:  все  своим  содержанием  они  клонятся   к  объяснению
катастрофы,  к  тому,  что по  воле  "его  величества  случая"  европейскими
державами в начале нашего века управляли люди, сами себе рывшие могилу.
     Но  историческая  ткань  "Самоубийства"  не исчерпывает  его  истинного
смысла. История беспощадна,  --  как бы говорит Алданов, --  а тот, кто в ее
оправдание  ссылается на рубку леса, при которой неизбежно "летят щепки", не
достоин имени  человека,  во всяком  случае не вполне достоин  его. Ленин со
своим фанатизмом и несомненным личным бескорыстием, со своим  умом и волевым
исступлением,    с    подменой   живого   представления   о    существовании
статистическими схемами  его, Ленин не вполне  достоин имени человека, менее
достоин  его,  нежели,  скажем,  Татьяна  Михайловна  Ласточкина,  скромная,
тусклая, пожалуй  не  очень умная, но сердцем догадывающаяся о том, что  для
Ленина закрыто.  Именно этот мотив, явственно в  "Самоубийстве" звучащий,  7
вносит  в творчество  Алданова  что-то  новое,  "завещательное".  Ласточкины
гибнут,  но по  своему  они  над историей  торжествуют. Почему?  Потому, что
любовь, их  одушевляющая, сильнее всего,  что  на пути ее встречается,  и  в
конце  концов  потому, что любовь  побеждает смерть.  Да,  иначе не скажешь:
любовь  побеждает   смерть.  Это  кажется  банальщиной,  избитым  опошленным
выхолощенным общим местом. Но  вечное не может быть банальным, хотя внешне и
может оказаться на него похоже. В "Самоубийстве" Алданов по своему повторяет
то,  что   до  него  сказала  чуть  ли  не  вся  мировая  поэзия,  и  сквозь
предсмертный,  растерянный лепет  двух  московских  самоубийц  выражает свое
согласие с самыми дорогими сокровенными человеческими надеждами.

        Георгий Адамович 8


Часть первая

        I

     Чете  Рихтеров был  указан в Брюсселе сборный пункт: квартира Кольцова.
Этот   же  адрес  был  дан  и   другим  участникам  Съезда.  Но  консьержка,
находившаяся со вчерашнего вечера  в состоянии  полного бешенства, объявила,
что больше ни одного "саль рюсс"  в дом не пустит:  пустила четырех,  входят
как к себе, шумят, кричат, довольно!
     Хозяин квартиры был очень смущен  и даже взволнован: боялся,  что гость
рассердится. Кольцов кричал, что этого так  не оставит, что будет жаловаться
властям (не сказал: полиции),  что  обратится к бельгийской социалистической
партии. Однако Рихтер не рассердился и высказался против жалоб: он всю жизнь
боялся консьержек;  говорил, что быть с ними в добрых отношениях обязательно
для каждого революционера.
     <-->...Да ничегошеньки ваша бельгийская партия сделать не может, если б
даже и согласилась. Нельзя ли нам приютиться в помещении Съезда?
     Кольцов развел руками еще более смущенно.
     -- Никак нельзя, Владимир Ильич. Это  помещение просто  амбар для муки!
Им было очень, очень совестно, они страшно извинялись, но  ничего другого не
оказалось!
     -- Не  оказалось?  --  с  усмешкой спросил Рихтер. Это  был  невысокий,
коренастый лысеющий человек с высоким лбом, с рыжеватыми усами и бородкой, в
дешевом,  чистом, без единого  пятнышка  синем костюме  с  темным галстухом,
концы которого  уходили под углы двойного воротничка. Глаза у него были чуть
косые  и странные. Он был всю жизнь  окружен  ненаблюдательными,  ничего  не
замечавшими людьми,  и ни одного  хорошего  описания  его наружности  они не
оставили; впрочем, чуть  ли  не самое плохое из всех оставил его друг Максим
Горький. И только другой, очень талантливый 9  писатель, всего  один  раз  в
жизни  его   видевший,  но  обладавший   необыкновенно  зорким   взглядом  и
безошибочной  зрительной  памятью,   весело  рассказывал  о  нем:  "Странно,
наружность самая обыкновенная и  прозаическая,  а вот глаза поразительные, я
просто засмотрелся: узкие, краснозолотые, зрачки точно проколотые иголочкой,
синие  искорки. Такие  глаза я видел в зоологическом саду у лемура, сходство
необычайное.  Говорил же  он, по моему, ерунду: спросил меня -- это меня то!
--  какой я "фХакции". -- Ленин сильно  картавил, но не на придворный, не на
французский, не  на еврейский лад; почему то его  картавость удивляла  всех,
впервые с ним встречавшихся. -- Что ж делать? Не оказалось. Утешимся же тем,
что  им очень, очень совестно. Ищите для нас, товарищ Кольцов, помещеньице в
каком-либо отельчике подешевле, но  в  чистеньком.  А консьержку оставьте  в
покое, не то она и вас выживет.
     То, что гость не рассердился, успокоило Кольцова: он  боялся Ленина еще
больше,  чем  Ленин  боялся  консьержек. Кого то  отрядили  караулить других
участников Съезда. Объявил, что все-таки позвонит по телефону, -- назвал имя
видного бельгийского социалиста:
     -- Он  во всяком  случае  пригодится, очень любезный человек, -- сказал
Кольцов.
     --  Валяйте,  звоните. Пусть  устроил  бы  скидку.  Но  с  первых  слов
успокойте его, а то сей субъект подумает, что мы у него просим денег.
     Вид  Надежды Константиновны показывал,  что она недовольна: не для нее,
конечно  (о  себе  она редко думала),  но для вождя  партии  могли обо  всем
позаботиться  заранее  и не заставлять его ждать  с  вещами  на  улице.  Она
вдобавок видела, что Володя устал и нездоров: еще не так давно в Лондоне его
мучила  "зона". -- "Неужто начнется  опять!" -- думала она  с ужасом. Была и
сама  утомлена, однако, это  не имело  никакого значения. Желчные шутники  в
партии,  подражавшие  Плеханову,  говорили, что  Ленин  женился  на  ней  из
принципа "чем хуже, тем  лучше", и называли ее "миногой". Впрочем, ее скорее
любили: при несколько суровом и гордом  виде, она была не зла, не тщеславна,
ни к  каким званиям и должностям не стремилась,  хотя  по своим  заслугам на
некоторые, не очень важные,  звания  имела  бы права.  "Коротки  ноги  10  у
миноги,  чтобы на небо  лезть". -- Надежда Константиновна никуда  не лезла и
никому не завидовала. Она была женой Ленина и этого было достаточно. Во всем
мире,  кроме ближайших родных,  одна она его  называла "Володей". Даже люди,
бывшие с ним  на ты  (их  всего было  два  или три  человека),  называли его
"Владимир".
     --  Этот   съезд   очень  важен...  Он  собственно  представляет  собой
Учредительное собрание партии,  Первый съезд не идет в  счет, -- сказала она
второстепенному  (только   с  "совещательным")   делегату,  занимавшему   ее
разговором.
     Кольцов побежал в соседнюю лавку: "Не звонить же от этой злой бабы!"
     -- Подумайте, сам товарищ Ленин остался без пристанища! -- сказал он по
телефону. Бельгийский социалист не  знал, кто такой Ленин, но отнесся вполне
сочувственно. В  первую минуту в самом деле опасался, что русские эмигранты,
почти все бедняки, чего доброго попросят у него денег!
     --  Вот что, я сейчас же позвоню  в "Кок д'Ор", -- сказал он. -- Хозяин
этой гостиницы  член партии  и мой приятель, он верно сделает  и скидку  для
русских  товарищей.  Вы можете  туда  прямо проехать  с  товарищем  Лениным,
которому, пожалуйста, передайте привет.
     Кольцов вернулся и сообщил всем новый адрес. Ленин, как ему показалось,
предпочел  бы,  чтобы  другие  участники Съезда  остановились  не в  той  же
гостинице, что он.
     -- Я вас провожу, Владимир Ильич.
     Наняли  извозчика. Ленин  сказал  было, что  можно  было бы поехать  на
трамвае. Кольцов объявил, что в трамвай такого чемодана не возьмут. Чемодан,
видавший виды на долгом веку, был в  самом деле  объемистый.  Ленин  сам его
дотащил до дрожек, хотя старался отобрать у него Кольцов.
     --  Почему  же  будете  нести  вы?  Я покрепче  вас,  --  сказал  Ленин
нетерпеливо, и, несмотря на все протесты Кольцова, сел на неудобную переднюю
скамейку,  предоставив  ему место  рядом с женой.  Она  была  этим не  очень
довольна: "Володя  уступает место  Кольцову!" Кольцов же не  мог не оценить:
"Вот чего не сделал бы Плеханов!" 11
     По  дороге разговор не  клеился. Надежда  Константиновна еще гневалась,
хотя и меньше.
     --  Судьбы  нашей   партии  зависят  от  того,  кто  будет  ее  главным
руководителем. И потому очень важен каждый голос на Съезде, -- сказала она.
     Муж  оглянулся на нее с неудовольствием. Предполагалось,  что вопрос  о
руководителе  не имеет  никакого значения.  Она тотчас  это поняла и немного
смутилась.
     -- Я еще точно не знаю  соотношения сил, -- уклончиво ответил  Кольцов.
"Будет, конечно, голосовать с Мартовым!" -- сердито подумал Ленин.
     --  Соотношение  сил уже известно,  -- сказал он  как бы равнодушно. --
"Совещательные" не в счет, будет 33 делегата с одним  голосом, и 9 двуруких.
Из  всей компании 5  бундовцев,  3 рабочедельца,  4 южнорабоченца, 6 болота,
остальные искряки.
     -- Искряки-то искряки, но  вполне ли надежно их искрянство? -- вставила
Надежда Константиновна. -- Ведь Мартов тоже искряк.
     Ленин опять оглянулся на нее с досадой и что-то пробормотал.
     -- А какую позицию вы окончательно решили занять в отношении бундовцев?
-- поспешил перевести разговор Кольцов.
     -- Прямо в  зубы их бить  не буду,  но отношение будет архихолоднейшее.
Пусть "Бунд",  наконец,  выявит свою личину! Во  всяком  случае  в  Феклу ни
одного из этой компаньицы не возьмем, пусть идут  к чорту! Ту се ке вуле, мэ
па де са, -- сказал Ленин. Он часто вставлял в  разговор и в письма слова на
неправильном  французском,   немецком  или  на  латинском  языке.   "Феклой"
называлась редакция "Искры".
     -- Они и не претендуют на это, -- сказал Кольцов обиженно. Он смутно --
и  совершенно  неосновательно --  подозревал  Ленина,  как  и  Плеханова,  в
некотором скрытом антисемитизме. -- Просто они маленькие люди с ограниченным
кругозором. Я говорю только о тех, которые будут на Съезде.
     -- Что  маленькие, это не беда,  ("Ты сам гигант",- насмешливо  подумал
Ленин).  --  Лучше  маленькая  рыбка,  чем  большой  таракан. Но  они  хотят
федерацийки,  чтобы  12   быть  единственными   представителями   еврейского
пролетариата. Фигу им под нос вместо федерации!
     -- А если они уйдут со Съезда?
     -- Скатертью  дорога, --  сказал Ленин  и подумал,  что  если  бундовцы
уйдут, то у Мартова будет пятью голосами меньше при выборе редакции "Искры".
"Непременно раньше поставить вопрос о Бунде", -- решил он.
     Извозчик подъехал к гостинице. Кольцов хотел заплатить.
     -- У вас, Владимир Ильич, верно еще и нет бельгийских денег?
     -- Есть деньги, разменяли на  вокзале, -- сказал  Ленин. Он жил скудно,
берег каждую  копейку, но  не любил, чтобы за него платили другие,  особенно
бедные люди как Кольцов.
     Комнатка  в гостинице оказалась недорогая (хозяин в  самом  деле сделал
скидку) и довольно  уютная.  В ней были и письменный  стол, и даже полка для
книг, -- очень полезные вещи: съезд должен был длиться не меньше  месяца. На
полке лежали разрозненные номера иллюстрированных журналов.
     -- Я разберу вещи. Да и работа есть, -- сказала Надежда Константиновна,
взглянув на  Кольцова. Она знала, что мужу отравляют жизнь разговоры: он и в
Мюнхене,  и в Лондоне, и в Женеве  просил товарищей приходить к нему пореже,
если не было дела.
     -- А мне  надо  бежать,  --  поспешно  сказал  Кольцов,  тоже не  очень
хотевший с ними разговаривать; разговор мог стать неприятным.
     --  Бегите,  -- с готовностью согласился  Ленин.  --  Здесь  как?  Надо
хозяину показать паспорта?
     -- Не надо, никакой прописки не требуется, -- объявил Кольцов. Он хотел
было добавить, что Бельгия почти  такая  же свободная страна, как Швейцария,
но  не  добавил:  это замечание  не  понравилось  бы  вождю  партии.  Многие
находили,  что  Рихтер  -- он  же  Н.  Ленин, Тулин,  Петров, Ильин, Старик,
Ульянов  -- уже важнейший  из вождей. Еще  недавно он был  главой того,  что
называлось шутливо "Тройственным союзом": Ленин--Мартов--Потресов. Такой  же
Тройственный  союз был и в старшем поколении:  Плеханов--Аксельрод--Засулич.
Но,  как ни у  кого  в  Европе  не было  сомнений в том,  что 13 в настоящем
Тройственном союзе  всем  руководит  Германия,  так  и  у