сных точек. Созвездие Девы.

Марина вскрикнула, подняла над собой, заслоняя голову, злополучные
дневники.

- Бросил работу, нарушил приказ...- истерично перечислял обиды нечеловек.

Взмах - и пила разорвала халат и платье девушки на уровне пояса, вспорола
живот.

Марина зашаталась, ноги ее подкосились, и она спиной упала на порог
разоренного кабинета завотделением. Бестелесными призраками упархивали в
вечность черно-белые, накладывающиеся друг на друга воспоминания: черемуха
за школьным окном, сплетни подружек, мамины духи и губная помада, виниловые
пластинки и записочки с признанием в любви...

Удивительно, но ни боли, ни страха она не чувствовала. Она смотрела на себя
как бы в экран телевизора, где показывают очередную голливудскую жуть. И
думала только о том, що спидныця задэрлась, соромно видкрыв йийи стэгна до
трусыкив...

Майора Барышева ее ноги не волновали. В этот момент, по крайней мере.

Взлетает диск электропилы - и кисть левой руки, которой Марина пытается
прикрыть голову, повисает на лоскутке кожи. Кровь из запястья брызжет,
точно из разорванного шланга, осыпая кровавыми орденами грудь убийцы.
Цикаво то як: пальци щэ ворушаться...

Перебирая неприлично обнаженными и неприлично незагорелыми ногами, оставляя
влажные пятна горько пахнущего желудочного сока, она отползает в глубь
помещения, натыкается на стеклянный шкафчик. На пол падает бутылка со
спиртом, но не разбивается. Зато кисть левой руки остается лежать возле
ножки стола. Усэ. Бильшэ нэ ворушыться. Ты ж мэнэ, ты ж мэнэ пидманула...

По телу от живота расходится мороз.

Сверкает разящий диск, и отсеченное девичье ухо вместе с девичьими локонами
мягко шлепается на линолеум. Миру предстает невинно розовенький хрящик.

Нэвжэ щэ одна нова ранка? Якый жах! Цю тэж трэба полыты ликамы...

Бечевка, случайно попавшая под пилу, лопается, и тетрадки рассыпаются по
полу. В распоротом животе противно булькает. Зозуля, золюля, скильки мэни
жыты залышылося? Мовчыть зозуля...

Барышев победоносно склоняется над вожделенными документами, собирает.

И в этот момент совершенно самостоятельно, без всякой команды дивчины, ее
правая рука обхватывает горлышко бутыли со спиртом и раскалывает ее о
плешивую макушку человека в окровавленном халате. Человек с ног до головы
облит летучей жидкостью.

Но сознания он почему-то не теряет. Взревев и тряся головой, майор Барышев
выпрямляется, роняет разделочную машинку; на грязный линолеум сыплются
дневники. Он принимается тереть глаза.

Вот тут-то за его спиной раздается гневный окрик:

- Ни с места! Милиция! Стрелять буду! Руки за голову!

На пороге стоит давешний милиционер, охранявший вход в здание.

Спирт щипал глаза, но злодей нашел силы рявкнуть:

- Немедленно оставьте нас одних! Вам что, дважды повторять надо? Вы мешаете
операции!

Милиционер захлопнул рот. Ну и работенка у этих ребят...

Кое-как стряхнув щиплющие капли, Барышев вывел милиционера в коридор и
врезал ему коленом в пах.

- Ой,- тихо сказал страж и присел, раскорячив ноги.

Барышев отфутболил подальше выпавший из руки милиционера табельный пистолет
и, пока постовой пытался проморгаться от невольных слез, притянул к себе
шуршащую колесиками, застеленную блеклой клеенкой больничную каталку.

Острый медицинский запах немного привел девушку в чувство. Она отползла за
стол и вжалась в угол, рядом со сброшенным со стола телефоном. В опасной
близости справа от нее двумя оголенными жалами ощетинилась сломанная
электророзетка.

В распахнутую дверь ей было видно происходящее в коридоре. Но ее это не
интересовало. Маленькая девочка переживала горькое чувство обиды на плохого
дядю, сделавшего ей больно.

Удар - и у пытающегося закрыться руками милиционера хрустнули лучевые
кости. Это остервенелый убийца налег на каталку, и та поручнем ткнулась в
стража порядка.

Еще удар, еще и еще! Сначала милиционер пытался закрыться раздробленными
руками, потом удары стального поручня приходились в уже незащищенную
грудную клетку. Еще удар.

Милиционер сполз к плинтусу, оставляя на стене розовые разводы.

А Барышев бил и бил рукоятью каталки по кровавому месиву, в которое
превратилась голова постового. Жирные, как тосол, цвета разварившегося
картофеля плевки мозга очерчивали нимб вокруг раздробленного черепа.

Спирт жег раны майора, подстегивая злобу. Спирт напомнил о недобитом
свидетеле.

Разделавшись с милиционером, Барышев резко повернулся к пребывающей в
полузабытьи девушке. Спирт пропитал его одежду, струйками бежал по щекам и,
высыхая, оставлял грязные дорожки. Лицо исказила ухмылка. Без лишних слов
он протянул тонкую, но мускулистую левую руку и вновь подобрал дневники.
Прижал их к груди. Потом ухватил Марину за подбородок и медленно, явно
наслаждаясь мучениями жертвы, потянул его вверх.

Запах спирта ударил девушке в нос, обжигающей волной проник в легкие. Она
судорожно вздохнула.

Ее липкая от собственной крови правая рука плавно поднялась, шурша кожей по
обоям, и наткнулась на оголенные провода в розетке.

Растворенный в крови белок фибриноген на воздухе превращался в
нерастворимый белок фибрин. Однако даже почти свернувшаяся кровь оказалась
хорошим проводником.

Цепь замкнулась.

Удар электрического тока заставил тело девушки выгнуться дугой, однако на
майора разряд подействовал куда эффективнее.

Между подбородком Марины и ладонью злодея дугой проскочила нитеподобная
искорка; спирт моментально возгорелся, и секунду спустя человек в
окровавленном халате вспыхнул синим пламенем. Еще секунду спустя огонь стал
желтым, коптящим; сквозь гул и треск прорвался злобный вой.

Майор выпрямился, судорожно вытянул вверх объятую пламенем правую руку,
левой все еще прижимая к груди бесценные, но тоже занявшиеся огнем
документы, потом медленно повалился на пол, дернулся и затих.

Минут двадцать огонь пожирал бездыханное тело вместе со злополучными
дневниками, и за погребальным костром с интересом наблюдала мэртва дивчина
по имени Марина. Обретшая покой и свободу. На ее коченеющей щеке стыла
фарфоровая слезинка.

Эпизод двадцать пятый. Куклы так ему послушны

31 июля, воскресенье, 14.48 по московскому времени.

Первоначально проект театрального фестиваля фольклорных коллективов "Новая
радуга" путешествовал по столам высокопоставленных чиновников администрации
Санкт-Петербурга не иначе как в папке с грифом "срочно". Сам мэр выразился
в том духе, что дело это весьма достойное и немалую пользу городу обещает.
Тогдашнего председателя Комитета по культуре и туризму даже отправили в
Бразилию за казенный кошт - изучать опыт устроителей карнавала;
председатель вернулся довольный и бил себя кулаком в грудь, что теперича с
задачей справится. Однако сперва не задались Игры доброй воли, потом
должность мэра переименовали в губернаторскую, а тут и в проведении
"Олимпиады-2004" северной столице отказали.

Но проект-то запустили! Уже подписанные спонсоры, старые девы из Союза
театральных деятелей и продюсеры, скрипя зубами, доделывали начатое и
зарекались впредь водить дружбу с чиновниками. Тем не менее, в отличие от
властей, зрители, соскучившиеся, видно, по этнографическим мероприятиям,
фестиваль приняли и почти все билеты раскупили загодя.

Свое выступление на этом празднестве театр пекинской оперы (не путать с
оперой "Куньцюй") "Ка-бара-сан" начал в четырнадцать ноль-ноль. В город
белых ночей актеры привезли три работы. "Битву на горе Нютоушань" разыграли
давеча в Петропавловке, "Схватку восемнадцати алоханей с царем обезьян Сунь
Укуном" - эпизод древнего эпоса - давали вчера на утренник. Сегодня же
показывали оперу на историческую тему "Цао Цао и Ян Сю".

Господин Доктор не жаловал нелегалку. Под прикрытием официальной вывески
работалось и сподручнее, и интереснее. Опять же, есть чем заняться
подчиненным в часы вынужденного простоя: если армия не воюет, она
разлагается.

Сам же Господин Доктор покоя не знал. Пока актеры (тайные сотрудники
внешней разведки КНР) в течение трех дней услаждали взоры северных варваров
экзотическим зрелищем, босс без устали крутил маховик поисковой машины,
понимая: время поджимает. Урочный день близок. Тысячи агентов в сотнях
закрытых и открытых учреждений по всей России слали миллионы отчетов,
донесений и докладов; люди Доктора проникали в архивы и библиотеки, под
видом журналистов брали интервью у ветеранов флота, МВД и КГБ; десятки
аналитиков пропускали через себя гигабайты информации, сортируя и
вышелушивая главное, отметая второстепенное. И только полпроцента
задействованных в операции имели представление, да и то смутное, о том, что
именно они ищут. Иные же из девяноста девяти с половиной процентов были
уверены, что готовят материалы для подробной энциклопедии российского и
советского флотов, другие полагали, что собирают факты для очередного
бестселлера о сталинских бесчинствах, третьи в поте лица разыскивали
компромат на высокопоставленных чиновников, четвертые, пятые...

Об установке знал только один человек: сам Господин Доктор. И только ему
было известно, сколько сил, государственных средств и человеческих жертв
затрачено на ее поиски. Поэтому Доктор не имел права проиграть. Ведь в
случае удачи она принесет планетарное господство, славу и величие своей
Родине, маленькой, несчастной, забитой стране, над которой нависла угроза
вечного рабства. Китай? Кто говорит о Китае? Ну его к Чи-ю, этот Китай!
Нет, речь идет о другом государстве, голосок которого на арене мировой
политики столь слаб и немощен, что совершенно тонет в самодовольном хоре
сверхдержав...

Ну ничего. Скоро все изменится. И дирижерская палочка окажется у
достойнейшего.

Господин Доктор собственноручно обрабатывал поступающую ему на стол
информацию. Как говорится, что с пагоды упало, конфуцианцам досталось. Не
дрогнувшей рукой вычерпывал он из казны средства для подкупа, взяток,
оплаты услуг посредников. Не спал. Почти не ел. Знал: разгадка совсем
рядом, руку протяни. Еще немного, еще чуть-чуть...

Время безжалостно осыпалось вокруг него листками календаря, как осенней
листвой. Приближался урочный день, после которого все станет неважно. После
которого останется только одно: пуля в висок.

И Господин Доктор торопился. И успел. Анализ последних поступивших
документов экспроприированного архива бывшего председателя Комитета
Государственной Безопасности Латвийской ССР, бывшего председателя Комитета
партийного контроля при ЦК КПСС, одного из лидеров пресловутого ГКЧП и
инициатора первого штурма Белого дома Бориса Карловича Пуго дал недостающие
фактики. И теперь не оставалось никаких сомнений, что сверхоружие размещено
на одном из четырех кораблей, прибывших в Питер на День Военно-Морского
флота. Но вот на каком? СКР "Беззаветный"? Или СКР "Тамбовский комсомолец"?
Крейсер "Грозный"? Или крейсер "Адмирал Серегин"? Эскаэры или крейсера? Вот
в чем вопрос...

Главный персонаж оперы император Цао Цао, выхваченный из мрака овалом
софита, густо навощенный красным (преданность и справедливость) и черным
(честность и прямота) гримом, взмахнул просторными рукавами мандаринового
халата и отступил на шаг. Его заковыристое движение отчасти напоминало
реверанс, но имело совершенно иное значение.

- О, как признателен я вам, почтенные мужи, что вы прийти изволили без
промедленья! Дела оставив, важные притом!

Роль императора была навечно закреплена за высоким, сухопарым китайцем Цин
Боминем.

"Не надрываются",- без особого раздражения подумал Господин Доктор, озирая
сцену из-за кулис. Ноздри вбирали привычный пропыленный запах тяжелого
недвижимого бархата. Этот запах, запах театра, не рождал в давно иссохшей
душе китайца никаких эмоций. Ничего не подозревающие приближенные
лицедействовали вовсю. Без рвения, правда, но профессионально. Бедные
овечки! Завтра они собираются праздновать день рождения своей бабушки,
семидесятилетней старушки Освободительной армии. Уже и затарились,
предвкушая... Они еще не знают, что никакого праздника не будет. Что не
будет никакого Китая. Они еще не знают, что он, Господин Доктор, вычислил
установку. Дело за малым: взять ее. Пора переходить к решительным
действиям. Отсчет пошел на минуты, и каждый человек на счету.

Доктор поискал глазами Дай Няньчжана. Тот, в противоположном конце сцены,
под нарисованной на шелке скалой, картинно выставив ногу вперед и прижимая
к груди круглый корпус инструмента, энергично щипал струны сипи.

Господин Доктор не крикнул, не шикнул, ни как иначе не дал о себе знать,
лишь поманил его острым крючковатым пальцем. И хотя Дай в этот момент, в
соответствии с амплуа "ушен" (воин-герой), смотрел четко перед собой, то
есть в зрительный зал, но каким-то шестым чувством усек распоряжение
начальника.

Не переставая играть на китайской круглой балалайке и не отворачиваясь от
зала, Дай Няньчжан бочком-бочком обошел по диаметру поющего Цина и оказался
рядом с прячущимся за кулисами Доктором. По правилам пекинской оперы
пройденный круг означал, что персонаж совершил далекое пешее путешествие;
такого эпизода сценарием, естественно, предусмотрено не было. Сбитые с
толку актеры принялись косить за кулисы - куда это воин-герой намылился на
ночь глядя, даже не испросив разрешения у императора? - а ведущий
музыкальную тему Цин Боминь решил сделать вид, что самоволия не заметил
вовсе; однако все же нечаянно сфальшивил, допустив голосом пассаж, более
подходящий для амплуа "сяошен" (молодой герой), но уж никак не для "лаошен"
(благородный пожилой герой).

"Отбросим соблюденье ритуалов: когда грозит опасность, не до них!"

Господин Доктор, соблюдая в бровях положенную суровость, окинул прибывшего
по приказу Дая с головы до ног. Синий (горделивость и смелость) и лиловый
(серьезность и деловитость) грим лежал по всем правилам.

Пусть лицедейство и не являлось главным в жизни подчиненных, однако в
вопросах маскировки командир соблюдал крайнюю щепетильность. Если его люди
выдают себя за актеров пекинской оперы, значит, они должны быть лучшими
актерами пекинской оперы. Должны петь лучше, чем певцы оперы "Сы си",
должны плясать лучше, чем танцоры оперы "Чуньтай", и должны декламировать
лучше, чем чтецы из "Хэчунь".

Даже если Господин Доктор и остался доволен внешним видом ближайшего
помощника, то ничем этого не показал. Он беззвучно пошевелил бескровными
губами, словно еще не решив, какой приказ отдать, и наконец еле слышно
спросил:

- Обстановка?

Звук его голоса походил на шорох разрываемой рисовой бумаги.

Докладывать обстановку, продолжая игру на музыкальном инструменте, значило
выразить непочтение, и Дай прекратил мучить струны сипи. Далее солирующий
на сцене Цао Цао был вынужден издавать звуки гимна только под заунывный
стон эрхуана[69], извлекаемый Чу Юйцзяо. Однако вербально отвечать со сцены
кому-то из-за кулис противоречило всем театральным правилам - не только
восточным, но и мировым. Поэтому Дай отодвинулся в полутень возле шелкового
задника, но так, чтобы оставаться видимым для Господина Доктора, и принялся
выделывать пассы, стараясь попадать в ритм императорской арии и по-прежнему
глядя в зал: левая рука с оттопыренными четырьмя пальцами плавно изгибается
над головой, оттопырив четыре пальца; правая, с зажатым в ней сипи и
отставленным большим пальцем, поднимается на уровень плеч; Дай немного
приседает, скрестив ноги, и откидывает голову назад; потом медленно
поворачивается вокруг своей оси, разведя руки в стороны, кланяется налево,
сгибает левую ногу в колене, легонько хлопает по ней инструментом...

Заметив, как старательно выкаблучивается актер, и подумав, что так и надо,
осветитель за "пистолетом" на галерке, из русских, навел на него свое
орудие труда. Оказавшись в круге света, Дай Няньчжан на миг сбился с ритма,
но тут же продолжал как ни в чем не бывало докладывать:

- До окончания спектакля сорок одна минута. На спектакль продано двести
тридцать три билета. Среди купивших, лиц категории "тао" - ни одного. Лиц
категории "хэнь" - ни одного. Категории "сю" - три человека.

Угловатая, меняющая очертания тень мима жадно облизывала декорации. Сцена
томно поскрипывала сухими досками.

Зрителям пантомима нравилась. Зрители, до этого напряженно пытавшиеся
въехать в сюжет оперы, начали шушукаться.

Только после доклада, на правах ближайшего, проверенного временем слуги,
Дай позволил себе ненавязчиво и с подобающей тревогой спросить плавным
движением левой руки сверху вниз: "А что случилось?".

- Началось,- холодным шепотом бросил помощнику Господин Доктор. И по
расширившимся на миг глазам понял, что услышанное истолковано правильно.

Раскрашенный в синий и лиловый Дай Няньчжан с покорной понуростью опустил
руку с зажатым в ней сипи к дощатому настилу сцены. Это не было проявлением
слабости. Это был безмолвный вопрос готового выполнить любое распоряжение
слуги: "Прикажете остановить спектакль?"

Именно такого и подбирал себе в замы Господин Доктор. Не умеющего здраво
рассуждать, зато готового в любое время дня и ночи с радостью умереть за
командира. Не сомневающегося в правильности любого начальственного решения,
как вербуемый в английский спецназ непалец.

Но что же делать? Спектакль прерывать нельзя: это будет выглядеть
подозрительно. Но и ждать сорок минут Доктор не мог: каждый миг промедления
приближал роковое завтра и грозил катастрофой.

- Действие продолжать,- выдержав паузу, решил Доктор. И тут же, без
перехода, резко потребовал: - Перечислите зрителей категории "сю".

Дай словно ждал именно этого приказа, начал отчет: три раза легонько,
неслышно топнул правой ногой по полу, четыре раза - левой, на миг
прищурился, точно от яркого света, потом низко опустил голову - так, чтобы
стала видна его перевитая золотой лентой косица, потом сложенными щепоткой
пальцами левой руки изобразил волну, сделал три шажка назад, три шажка
вперед...

"Шестой ряд, четвертое место: Светлана Золотарева, журналистка, трижды
ездила в Китай челноком. Девятый ряд, восьмое место: Леонид Рязанцев,
дальние родственники в Харбине. Связей не поддерживает. Одиннадцатый ряд,
одиннадцатое место: Лисицын Денис Андреевич, искусствовед. Восточный
факультет университета. Докторская диссертация по творчеству Лао Шэ".

- Терпеть не могу Лао Шэ,- без интонации процедил сквозь зубы Господин
Доктор и крючковатым пальцем потянул к себе край кулисы, чтобы выглянуть в
зал.

Он не боялся нарушить актерский принцип "Если, стоя за кулисой, ты видишь
зал, то и зал видит тебя" - благо, режиссерское решение монолога Цао Цао
позволяло совершить задуманное, оставаясь незамеченным, а идиот-осветитель
к этому времени свой инструмент уже убрал, смекнув, очевидно, что в графике
включения света "пистолет" на правой кулисе задействован не был. Освещена
была только фигура Цао Цао с воздетыми руками, остальные персонажи таяли во
мраке.

Впрочем, Господин Доктор Театральных наук озирал зал больше для проформы и
не сильно присматриваясь. Решение он уже принял. Рискованное, но
единственное. Чтобы и самураи были пьяны, и вассалы целы.

Будучи сыном Востока, с младых ногтей ревностно чтущим точность,
исполнительность, пунктуальность и законопослушность, он и мысли не
допускал, что, помимо трех человек несерьезной категории "сю", на спектакль
может зайцем просочиться представитель вовсе не названной Даем категории
"чжоу". Подвело, ой подвело Доктора незнание особенностей психологии
российского зрителя!

- Всем перейти на старокантонский диалект,- тихо, точно слова эти
предназначались лишь себе, отдал распоряжение командир. Он мог бы сказать
это еще тише, и все равно его бы услышали.

Дай сперва передал приказ группе - грустное пиликанье эрхуана вдруг
скрасила недолгая цепь типично курехинских аккордов сипи - и уж затем
посчитал возможным возразить Господину Доктору, проведя большим пальцем
левой руки горизонталь на уровне кадыка: "Не слишком ли опасно..." Большая
ошибка.

- Не слишком,- бесстрастно прервал резидент робкую криптофразу помощника. И
уже бе