вирепел. Внешне вел себя как обычно, лишь еще молчаливей.
О том, что командир взбешен, ведали только Запольский и Насибов. Они знали
почему, и это их смешило. Не только это. Их смешил и возомнивший себя
вершителем судеб толстогубый Папа-бизнесмен, и его бестолково бряцающая
оружием братва. При другом раскладе ребятки "подмели" бы катерок в три
секунды.

А еще Запольский и Насибов веселились потому, что наконец предстояло
реальное дело. Руки чесались, и топорщились плавники.

Андрюшу Тихомирова вывести из себя мало кому удавалось. Даже в светлой
памяти республике Чад, когда между распираемой, как новенькая зажигалка,
пороховыми газами пещерой и спасительной полоской озерной воды не имелось
ничего, кроме десятка вражеских пулеметных гнезд и пяти сотен обреченных на
бессмертие шагов по белому, как соль, червивому от воронок песку; когда
камни вокруг шкворчали и плавились в огне; когда кучерявые "шоколады" лезли
под пули, как ночные мотыльки на лампочку, свято убежденные, что патроны-то
у засевших в пещере, красноглазых от порохового дыма чужаков вот-вот
кончатся и тогда осажденных белых людей можно будет, например, сварить на
медленном огне,- даже тогда Андрюша только меланхолично засылал в
раскаленный, плевавшийся гильзами "калаш" новые рожки.

Вот и сейчас Тихомиров вовсе не заморачивался тем, что цель почему-то
находится в Кремле, а не отсиживается где-нибудь на загородной даче, под
охраной двух дюжин гоблинов.

Решив, что больше ему на палубе нечего делать, Папа потопал в каюту.
Сомневаться, что все получится как надо, причин не было. Как не было причин
объяснять наемникам, что они отправляются убирать не мифического
бизнесмена-конкурента Сумарокова, а загадочную личность, чем-то не
угодившую самому Хозяину. Чем меньше будут знать исполнители, тем позже
состаришься.

Качок-холуй перехватил зонт в другую руку. Холуй вымок, как огурец в
рассоле - до пупырышек, до мыльной скользкости, но это не важно, лишь бы на
шефа не упало ни капли.

Едва Папа удалился, на палубу выскользнул парнишка лет пятнадцати, малек
мальком, и испуганно завертел головой. Увидев готовящихся к заплыву,
парнишка повеселел: успел.

Его умоляющий взгляд встретился со взглядом Андрея Тихомирова. Андрей
поморщился. Но ему очень нужны были деньги. Ведь ради них, денег-то, он,
боевой пловец, со своими ребятками и оказался на этом катерке. В батраки к
бандюганам, короче, нанялся. Наступил на горло собственной чести. А что
делать прикажете? Семью кормить надо, да и Светка, рыба-пила, тоже денег
что ни день требует, а разводиться не хочет...

Оба, Андрей и пацаненок, без лишних объяснений, по-матросски широко ставя
ноги на мокрую палубу, проследовали на ют. Здесь, скрытые от посторонних
взоров, они остановились, и парнишка протянул боевому пловцу скатанную в
трубочку стодолларовую бумажку.

Тихомиров угрюмо сдвинул брови, но деньги взял и сунул под резиновый рукав.
Приехал в Москву шабашить - не дергайся. Передвинул свисающую на резинке
маску с груди на спину. Нащупал двумя пальцами под горлом замок "молнии" и
нехотя, медленно потянул за ушко вниз. Пустое, что одежка под гидрокостюмом
промокнет. Зато сто долларов - это всегда сто долларов.

Расстегнув гидрокостюм, Андрей принялся расстегивать на животе пуговицы
рубашки. Капли дождя застучали по вытатуированному у сердца портрету анфас
лохнесского чудовища. Капли дождя моментально намочили и сбили в клочья
курчавые рыжеватые волосы, покрывающие грудь и живот. Стал отчетливо виден
напрягшийся железный крест пресса. Мышцы и еще раз мышцы - ничего лишнего.

Мальчишка проворно дернул из-за пазухи воздушный пистолет, приставил к
животу Тихомирова и нажал на курок. Щелкнул выстрел, похожий на звук
захлопнувшейся мышеловки. Расплющенная свинцовая пулька отлетела прочь.

Боевой пловец с отвращением взглянул на живот, оранжево-коричневый, как
брюхо лялиуса, где рядом с двумя старыми быстро набирал сок новый синяк, и
принялся молча застегиваться. Застегнувшись, Андрей затопал к своим.

- Возвращайтесь скорее, я у отца еще стольник стырю,- не скрывая
восхищения, посулил двигающийся следом парнишка-малек. Сын самого Папы.

Из кубрика просочился смех: там коротали время за пивом призванные Папой
боевые горные егеря, десантники и боевые спелеологи. Очень уж Папа хотел
угодить Хозяину, которого никто никогда не видел. А если и видел, то уже
никому ничего не расскажет. Расстарался Папа. Впрочем, простой бойцов,
оставшихся не у дел, будет оплачен по минимуму.

- Люди гибнут за металл,- оскалился Насибов, приветствуя командира нехитрой
шуткой.

Его глаза холодно блеснули; в них не было ни веселья, ни зависти; одна
бесконечная, безумная пустота.

Трое исполнителей смертного приговора псевдо-Сумарокову щелкнули
пластилинового цвета резинками надеваемых масок. Вошли в воду без всплеска
и вынырнули без шума. Помогли друг другу вскарабкаться на гранитный
парапет. Сдвинули маски на затылок. Хватаясь за пучки травы, выбрались на
асфальт. Насибов, поскользнувшись на вязкой глине, чуть не упал. И только
рассмеялся.

- Слышь, командир,- окликнул Запольский.- Что ж они, гады, с экологией
делают? Знали бы, что в сплошной мазут нырять придется, больше б запросили.

- Это еще что,- откликнулся вместо Тихомирова Насибов.- Я нырнул поглубже,
а там в тазиках с цементом два утопленника волосами шевелят. Это у самого
Кремля-то! Представляю, сколько таких русалок в округе.

Насибов от души расхохотался. Он и убивал так - всегда с
шутками-прибаутками, с сумасшедшей смешинкой в пустых глазах.

Дождь разогнал пешеходов, а из залитого водой автомобильного окна не
поймешь, в прилипшей ли к телу мокрой одежде люди перебегают дорогу, или в
черно-синих гидрокостюмах. Насибов засвистел детскую песенку из "Красной
шапочки": "Кушай, сыночек, пока твои зубы не превратились в клыки..."

Только хохотуну Никите позволял Андрей подобные шуточки. Все ж таки
однополчанин.

Еще один затянутый скользкой травой склон. В траве мокрый придорожный
мусор. Никита Насибов протянул Андрею руку, помогая лезть вверх. На тыльной
стороне ладони была вытатуирована кистеперая рыба; на пальцах - буквы:
"СКАТ[9]".

Тихий был человек Андрей Тихомиров. Слова не скажет. А причина самая
банальная. Результат той истории, когда под Владиком во время обычного
тренировочного заплыва на дальность его окружила стая дельфинов.

Он сперва не въехал, что дельфины натасканные, поскольку млекопитающие
субмарины затеяли игру с боевым пловцом, как кошки с мышкой. И не сразу
врубился, что натасканы звери корейцем или японцем - короче, не нашенским,
чужестранным инструктором. И в общем-то не имело значения, врубился или не
врубился[10]. Дельфины поиграли-поиграли и выстроились в боевой порядок:
пятеро удерживают пловца на глубине, а двое клювами вырывают загубник.
Шутки кончились. Тут же из непроглядного мрака выплыла касатка. Тоже
оказалась дрессированная...

Ну, здравствуй, Кремль. Красная, мокрая и скользкая, словно не из кирпича,
а из очищенной свеклы, покрывшейся капельками проступившего сока,
семиметровая стена. Пусть и увенчанная двурогими зубцами-мерлонами, как шут
дурацким колпаком,- тоже несерьезная преграда для трех отпетых боевых
пловцов, решивших подхалтурить за счет отпуска. А ливень - это даже хорошо:
какой боевой пловец боится воды? Зато система "День-ночь", как краб на
тухлятину реагирующая на биообъекты массой от тридцати килограммов, боится
и, значит, отключена. Кремлевские тайны сторожит только "Нестор-216[11]".
Спасибо гидрометцентру за наши счастливые будни. Если б не дождь, Папе
пришлось бы платить за ликвидацию Сумарокова не пловцам, а парашютистам.

Трое злоумышленников не стали мудрить с присосочными стеноходами - не
столько из-за традиционной нелюбви к заумным примочкам, сколько потому, что
во время дождя это опасно: коэффициент скольжения хрен просчитаешь. Хотя со
стороны очень красиво - черно-синие ящерицы на красном.

- Ой, я, кажется, в дерьмо вляпался,- брезгливо поджал ногу Запольский и
старательно принялся вытирать подошву о траву.

Командир группы решил не отчитывать подчиненного. Если вляпался, значит,
так было надо. Не салабон, чтоб на первой же противопехотной мине
подрываться. Значит, больше ступать было некуда. Это ж Кремль, здесь вся
земля в "секретках".

- Не вытирай. Мало ли чье. Может, это сам насрал. Может, потом еще
хвастаться будешь,- хихикнул Насибов.- Или, может, это ты из-за
высотобоязни...

А глаза так и оставались холодными и пустыми, словно не человек шутил, а
механически открывала рот сиамская бойцовая рыбка.

Контрабасно загудела тетива раскладного арбалета, выплюнув керамический зуб
на капроноволокнистом шнуре, и спустя минуту на стену взмыл, по-паучьи
поджав ноги, последний - Андрей.

Не сопряженная с заданием опасность и не то, что приходится брать грех на
душу - профессионал против профессионала,- бесили командира группы. Ничего
не боялся Андрюша Тихомиров и не верил ни в Бога, ни в черта. Только вот
стеснительным он стал после службы на Тихом океане. Стеснялся, что во рту
зубов - один, два, расчет закончен. Пока бился с касаткой, дельфины вместе
с загубником оприходовали и челюсть, как крабы дохлого морского ежа.
Андрюша уворачивался от торпедных атак касатки, пытался прорваться к
поверхности и, пуская кровавые облачка, выталкивал прочь изо рта с корнем
вывороченные зубы, которые тут же вертикально шли ко дну.

А вставную челюсть вместе с оружием, содержащим металлические части,
пришлось оставить на сохранение Папиному холую.

И еще проблема, нет, проблемка, именно проблемка: в арсенале работодателя в
достатке имелись снайперские винтовки и даже гранатометы, а вот чего-нибудь
пластикосодержащего, что не заставит "Нестора" плотоядно мигать красным
огоньком на пульте охраны в Боровицкой башне, не нашлось.

Ну что ж, наши руки не для скуки. А руки наши длиннее, чем щупальца
кальмара.

Наводчика они разглядели за деревьями не сразу. Молодой человек подпирал
ствол древней липы и искренне полагал, что сей услугой Папе сможет оплатить
немалую долю доминошного долга придурку Шустрому. Не выйдет: если попал
Папе в лапы, то это навсегда.

Пусть со стороны сие выглядело как минимум глупо, Михаил Карчек изображал
застигнутого непогодой врасплох и забившегося под дерево туриста. А что еще
оставалось делать?

Карчек служил Папе. За мелкие подачки, за возможность бесконечно
откладывать расчет по долгам с Шустрым. А еще точнее - за чувство
причастности к чему-то таинственному и великому. А как иначе не потерять
остатки самоуважения?

Карчек когда-то журфак закончил, в молодости известным репортером стать
собирался, русский язык оттачивал, чтобы грамотным быть, на московский
"Московский комсомолец" работал внештатником - пока не выперли...

Не помогли ни журфак, ни мечта юности. Покатился Миша Карчек по наклонной,
в домино начал играть, и что теперь? Теперь работает на Папу, беззаветно
почитает его и служит ему верой и правдой.

Собранная в морщины кора дерева сыро пахла плесенью; прижавшись к мокрому
стволу, оставляющему на рубашке пятна, махровые, словно сажа, Карчек то и
дело проводил рукавом по лбу и волосам, сбившимся в истекающие водой пряди,
и тер окуляры выуживаемым из-под брючного ремня краем рубашки. Затем снова
водружал нелепые в непогоду солнцезащитные очки на мокрый нос.

Не помогало. Не рассчитанный на сильный дождь цейсовский прибор дальнего
видения бастовал.

Одно радовало: отсюда, из-за декорирующих изнутри кремлевскую стену
деревьев даже невооруженным глазом было видно, что вокруг двух "мерсов" нет
никакого движения. И не должно быть еще около часа. Иначе что это за
экскурсия, да еще в такой потоп?

Карчек не волновался. Только слегка побаивался надвигающейся простуды,
поскольку уже явно шмыгал носом. А чего еще ожидать, проторчав сорок минут
под проливным дождем?

Еще Карчеку очень хотелось в сортир, но покинуть пост было никак нельзя.
Также никак нельзя было совершать мокрое дело здесь - вдруг случайный
патруль засечет и препроводит в отделение, а там поинтересуются: что это у
вас, гражданин Карчек, за аппаратура с собой? Уж не затаили ли вы,
гражданин Карчек, черные мысли против кремлевских мечтателей нового
поколения?

О том, что он, именно он засек господина Сумарокова, Карчек уже отправил
депешу на катер. И гордился собой Карчек - словами не передать. А может,
это подкрадывающаяся температура пополам с лихорадкой приводили "шестерку"
в состояние эйфории? Нет, не "шестеркой" в этой игре был Карчек! И сквозь
стену дождя ему уже виделся его звездный час, медали, ордена и много-много
денег. Возможность выйти в тузы. Папа не должен, не имеет права забыть
того, кто, невзирая на непогоду, выстоял на самом важном рубеже. В жизни
всегда есть место подвигу.

Поделом вам, господин бизнесмен Сумароков. Делиться надо. И не надо не по
понятиям кидать почти святого Папу.

Тяжелая ладонь опустилась на плечо господина Карчека как раз тогда, когда
он в очередной раз протирал окуляры. Сказалось все: и нервное напряжение
последних двух часов, и грядущий насморк, и выпитая с утра от скуки бутылка
"Тверского". В общем, мочевой пузырь не выдержал, и по мокрой брючине
поплыла вниз горячая волна.

- Где он? - коротко спросил Карчека один из троих, наверное, старший;
могучий атлет со впалыми щеками, с пергаментной желтоватой кожей.

Одетые в рубашки и брюки, сухие рубашки и брюки, быстро промокающие рубашки
и брюки, мокрые рубашки и брюки, трое окружили наблюдателя. Из-под земли
появились, что ли?

- Не ссы в компот, дядя, там повар ноги моет,- беззлобно сказал второй -
приземистый, с сумасшедшей веселостью в глазах,- как клешнями шевеля
лопастями ладоней.

Заметил, что ли... И попытался собраться:

- Там он. Там. В Оружейной палате.- И зачем-то похвастался: - Чтоб он меня
из "мерса" не усек, я в Царь-Колокол спрятался. Прямо в дырку. Внутри там
летучие мыши ночуют.

- Ты у нас молоток,- похвалил второй, со студеными, аж мороз в паху,
глазами.- Секи, там, под забором кой-какое барахлишко осталось. Посторожи.
Знаешь, что мы с тобой сделаем, если барахлишко пропадет?

- Да не дрейфь ты,- успокоил первый.- Ты вот что, когда мы подойдем к
дверям, ты свою кнопочку нажми,- говорил он, а скулы почти не двигались.
Говорил одними губами. Желтокожий такой, как песчаная гадюка.

И, больше не глядя на истекающего соплями Карчека, трое уверенной походкой,
словно не под дождем, а на параде, направились к отмытому до блеска зданию
музея.

Карчек лихорадочно выковырял из кармана подозрительно тяжелый батончик
"Марс". Когда три фигуры слились у музейного входа в одну, он разодрал
упаковку и нажал кнопку на черной, отнюдь не шоколадной поверхности.

Входя в вестибюль, Насибов, Запольский и Тихомиров услышали набирающий силу
утробный ревун и довольно переглянулись. Тихомиров даже слегка повеселел.

- Че рот раскрыл?! - рявкнул, хлопнув дверью, Насибов на растерянного
седобрового вахтера.- Инструкции не знаешь? Смотреть в глаза! Какие
действия положены при воздушной тревоге?.. Куда подсматриваешь?! - Насибов
кулаком ударил по дереву стойки. И сказал, полуобернувшись к Запольскому: -
Записывай, старшина: вахтер Оружейной палаты не знает, что делать при
воздушной тревоге. Хромову выговор с занесением! Ничему его, видать, Матиус
Руст не научил.

Вахтер, пытаясь по инерции скосить глаза на вопиющую о незыблемости
противоналетных мер инструкцию, вертикально притороченную к внутренней
стороне стойки, понял, что невольно подставляет самого товарища Хромова,
коменданта Кремля, и жалобно запричитал:

- Знаю! Знаю! Положено следовать в бомбоубежище!

Единственное, что краем глаза вахтер успел зацепить в инструкции,- это
входящее в его обязанности требование "опустить затемнение[12]".

- Так почему не следуем?! - насел в свою очередь Запольский.- Смотреть в
глаза! А если б это была не учебная тревога?!

И предъявил удостоверение. Краснокожее, как лососевая икра. Вроде бы
свидетельствующее о том, что вахтер перед обладателем такого мандата и
пикнуть не смеет. Пост сдал - пост принял. Не до рассматривания
удостоверений было вахтеру. Не был он уже той рыбой-иглой, как в юности.
Худо было вахтеру. Ревматизм угрем ерзал в его костях.

По ступеням сверху, оставляя на ковровой дорожке носовые платочки и
художественные буклеты, уже ниспадала шуршащей волной толпа благообразных
старушек, в центре которой бурунами гарцевали итальянцы во главе с Яковом
Михайловичем Цехановичем. Колонну беспорядочно отступающих иноземцев
замыкала тургруппа горластых немцев в шортах, из которых торчали худые,
незагорелые, обросшие оранжевым пухом ноги. В пестрых гавайках навыпуск.
Обвешанные фотоаппаратами и видеокамерами. Среди них мелькали три блеклые
девицы - не пользующиеся косметикой и мужским вниманием.

Вахтер, с молоком матери впитавший экстракт субординационных требований
Школы красных курсантов НКВД, не решился посмотреть в глаза насевшего
инспектора. Кроме того, обрушившийся снаружи ливень нажал на самую
тревожную кнопку в организме вахтера. Свое здоровье старик потерял, когда в
сорок шестом в крымских камышовых плавнях выслеживал скрывавшихся от
депортации татар. Ревматизм, туды его в КПЗ. Попробуй вытянуться по стойке
смирно перед ревизором, когда с тылу ревматизм инспектирует твои косточки.

- Товарищи! - старорежимно выкрикнул нашедший выход из ревматизного
эндшпиля вахтер и кинулся навстречу людскому потоку.- Без паники! Это
тревога учебная!

За стеной раздался мощный, глухой удар - то сработала автоматическая
блокировка входов-выходов "Алмазного фонда".

Синьор Ринальдо Витали, итальянский турист, примкнувший к группе директоров
обувных фабрик, кое-как уразумел смысл происходящего, и тут же в его голове
возник план: узнать кремлевский код сигнала воздушной тревоги, купить на
черном рынке соответствующий приборчик и сыграть воздушную тревогу. А когда
все убегут, спокойно достать сокровища из-под каменного льва.

Это был прекрасный план. Жаль, не обойтись без помощника. Синьор Ринальдо
принялся искать глазами местного партийного функционера из какой-то там
ЛДПР, одетого, как признал ушлый итальянец, в костюм от Ferretti. Но тот
как сквозь землю провалился. Может быть, он уже снаружи? Однако и снаружи
бойкий функционер замечен не был. Щурясь под дождем, синьор позволил толпе
увлечь себя в бомбоубежище. И Санта-Лючия с ним, с синьором.

Было в лицах незваных инспекторов что-то от голодных, дождавшихся своего
часа мурен.

Среди хаотично бегущих туристов господина Сумарокова не оказалось. Значит,
наверху где-то господин Сумароков. Значит, в прятки решил поиграть.
Давай-давай, кто не спрятался, я не виноват.

Боевые пловцы переглянулись. Тихомиров молча кивнул Запольскому на
вахтерский стул. Тот безропотно проследовал за стойку. Сел, камбалообразно
пошевелив задом, проверяя, насколько надежно ветхое сиденье, и отгородился
от окружающего мира газетой с двумя проткнутыми пальцем дырочками. На
запястье наколка - морской змей обвил подводную лодку. (По контурам рубки
специалист узнал бы в лодке несколько устаревшую "Золотую рыбку".) Глаза
сквозь газету - красные, настороженные глаза морского окуня.

А Тихомиров с Насибовым по носовым платочкам и художественным буклетам
метнулись ступенями наверх.

Одна дверь - никого.

Вторая...

Вот он, голубчик, затаился возле экспозиции.

Брызнули осколки витрины, запульсировала сирена сигнализации и тут же
заглохла, отключенная предусмотрительно оставшимся внизу сотоварищем. Это
Андрюша по-молодецки кулаком разнес ближайшую витрину, хранящую старинное,
позапрошлого времени оружие, схватил старинный шестопер[13] и кинулся на
господина Сумарокова, меланхолично рассматривающего сокровища московских
правителей; господина Сумарокова, поправляющего грубый серый с малиновой
ниткой чесучевый галстук; наглого господина Сумарокова, не подозревающего,
что его час настал.

А Сумароков, казалось, только и