ятому плащу. Мятый
тут же успокоился, конверт взял, пощупал, небрежно сунул во внутренний
карман. Затем прикоснулся пальцем к полям шляпы и неспешно двинулся к
выходу из парка.

Артем посмотрел в глаза подруге. И честно поделился своими подозрениями:

- Может быть, кое-кто думает, что Петр Львович посвятил тебя в свою тайну.

Он снова взглянул на Мятого.

Мятый шел как-то странно: согбенно, медленно, приволакивая ноги и держась
края гравиевой дорожки. А где же Бежевый?

- Но я не знаю никакой тайны!..- вспыхнула Марина.

- Но им-то это неизвестно.

- Кому - им?

Буфетчица на несколько секунд приглушила песню о танцующем тарантеллу
босоногом мальчике, чтобы принять заказ у двух плюгавых мужичков. Судя по
небрежности в одежде, местных. Мужики взяли бутылку водки, два бутерброда
и, простелив газетами не успевшие высохнуть после недавнего дождя белые
пластмассовые стулья, успокоились через столик от Артема и Марины.

Представить, как в такую погоду кто-то босиком танцует тарантеллу...
бр-р-р!

- Что же нам теперь делать? - беспомощно спросила Марина, не дождавшись
ответа на предыдущий вопрос.- Может, в милицию...

- Подожди,- вдруг резко прервал Артем, наклоняясь к девушке поближе.- Эти
двое достали и пьют водку из своей сумки, а купленную в сумку спрятали...

Нет, ничего он не успел предпринять. Ничего. Заболтался, заговорился.
Отвлекся.

А рядом с их столиком возник обладатель бежевого плаща.

- Быть не может! Марина Николаевна? - картинно всплеснул он руками.- Правду
говорят, что если соскучился по старым друзьям, поезжай в Петродворец.

Мужчина развернул и бросил на мокрый стул газетку. Сплюнул под ноги и
уселся, не спрашивая разрешения.

- Кто это? - деланно равнодушно спросил Артем у Марины. Костяшки его сжатых
в кулаки пальцев побелели.

Лицо Марины сразу стало некрасивым. Даже для Артема.

- Это... друг... Петра Львовича. Господин Барышев. Из Москвы,- запинаясь,
едва смогла произнести девушка. И зачем-то добавила: - Петр Львович нас
знакомил в ресторане "Старая крепость". Этот человек приезжал в Киев на
симпозиум по проблемам оспы.

- Что ж вы, девушка,- неожиданно чужим голосом спросил Артем,- не сказали,
что хотите в ресторан? Но только, раз вы одна, без подруги, вам придется
выбирать, со мной вы в ресторан хотите, или с вашим знакомым.

Марина растерялась. Она ничего не поняла. А друг Петра Львовича, очевидно,
сделал из сказанного определенные выводы и более уверенно развалился в
шатком пластмассовом креслице.

- Не думаю, чтобы эта дама,- с явным нажимом начал он,- предпочла ваше
общество.

- Ну, это уж ей решать! - достаточно правдоподобно возмутился Артем.

Наконец Марина уловила, чем отличается новый голос ее спутника от прежнего:
совершенно исчез украинский акцент.

Марина боялась смотреть в лицо сидящего напротив, она смотрела на своего
спутника. И не узнавала. Артем ерзал и глядел куда угодно, только не в
сторону девушки.

Мужчину в бежевом плаще происходящее явно развлекало. Он вдруг резко
наклонился вперед, стукнул локтями о белый влажный пластик и прошипел,
открыто рисуясь:

- Слышь, братан, тебе сказали: сходи погуляй. Значит, сходи погуляй. Хрена
тебе будет дальше везти в жизни, если ты послушаешь наш с ней базар.

- Но я хотя бы имею право допить кофе. Я ведь за него заплатил! - жалко
запротестовал Артем и поднял свою чашечку - вроде как уже сдавшись и
подыскивая благовидный предлог, чтобы ретироваться.

А в следующее мгновение Марина увидела опрокидываемое белое днище столика,
противно скребущего двумя ножками кирпичную крошку. Взвившиеся птичьими
крыльями полы бежевого плаща. Раскоряченные куриными лапами, заштрихованные
венами бледные лодыжки московского знакомого Петра Львовича, далеко
высунувшиеся из брючин... И два опадающих пятна подошв с налипшим мусором.

Первому метнувшемуся к ним мужику Артем выплеснул в оскалившуюся морду
холодный кофе, и пока тот нелепо тряс головой, оставил на лбу второго
лжепьяницы отпечаток своего каблука.

Из-за стойки, заглушая радио "Балтику", истошно завизжала буфетчица, словно
ее медленно резали циркульной пилой. Были еще какие-то звуки, но они тонули
в визге.

Первый мужичок протер рукавом глаза и тут же получил два гулких удара в
живот. Подняться он уже не смог. Как и второй, медленно сползший по
железному столбу парусинового зонта, предназначенного укрывать посетителей
от солнца в жару.

Артем не стал оглядываться, проверяя сокрушительность своих ударов, а с
места подпрыгнул высоко вверх и двумя ногами приземлился на днище
перевернутого стола, под которым возился друг Петра Львовича, освобождая
запутавшийся в кармане плаща шокер.

Пластиковый стол противно, как вафля, хрустнул пополам.

Артем подобрал с земли сумочку, схватил за острый локоть закрывшую лицо
руками девушку и потащил к калитке кафе.

Сквозь перерывы в визге буфетчицы, требуемые для очередного вдоха,
прорывались клочки веселенькой песни от радио "Балтики" про морячек и
моряков.

- Подожди,- вдруг очнулась Марина.- Я потеряла очки! - тяжело дыша,
выкрикнула она.

Он ее не отпустил. Продолжал тащить по дорожке.

- Это мои любимые очки!

Зная, что делает Артему больно, Марина добавила:

- Мне их подарил Петр Львович!

И опомнилась. Истерики как не бывало.

Инстинкт самосохранения подавил волну паники. На щеках проступили красные
пятна стыда. И уже не Артем тянул Марину по раскладываемому ветром пасьянсу
сорванных листьев, а Марина Артема.

- Не туда,- придержал он ее и, опасаясь новой вспышки истерики, попытался
объяснить как можно спокойнее: - Их всего четверо. Значит, не подозревали,
что ты не одна. Где-то есть еще машина. А в ней шофер. Я его, кажется,
видел. Он наверняка вооружен. Нам туда нельзя.

Слова на девушку не подействовали. И не потому, что он неправильные выбрал
- вряд ли какие-нибудь другие возымели бы действие. Наверное, она их и не
услышала, но подействовала интонация. Марина вцепилась, как в спасательный
круг, в протянутую Артемом сумочку. И подчинилась.

Они быстро пошли прочь по аллее к фонтанам. Мимо выкрашенных в зеленый, но
успевших облупиться указателей, одиноко противостоящих ветру среди
всеобщего движения: травы, листьев, воды и посетителей. Мимо группы
горластых, несмотря на красные от холода носы, немцев, безрассудно
отправившихся в Петродворец в продуваемых ветрами гавайских рубахах
навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым
пухом и покрытые синими цыпками ноги. Три принадлежащие группе и не
пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы с высокомерной завистью
проводили глазами пару.

Артем и Марина свернули направо от шипящего змеей фонтана - туда, где за
качаемыми ветром деревьями билась о рябые гранитные валуны кучерявая волна.
Мимо киосков с мороженым, мимо печальных продавцов надувных шаров
кислотного цвета, мимо смеха, доносящегося от еще царем Петром придуманных
водооросительных забав.

Но не доходя до воды, Артем еще раз свернул направо и увлек Марину подальше
от людского говора и шума фонтанов.

К беглецам спустилась от самой кроны белка, надеясь на подаяние. Но
инстинкт тут же подсказал зверьку: что-то в этой паре не так. Опасностью
повеяло от беглецов. И белка взлетела обратно на дерево, обиженно ругаясь.

Деревья заслонили окружающий мир. Осталось лишь небо - с растерзанными
ветром, как старые афиши, облаками, и полоска воды, всхлипывающей у
обкатанных гранитных обломков.

Марина едва не поскользнулась на влажной, прело пахнущей траве, но Артем
поддержал ее, потянул к самой воде, заставил, вскрикивающую и охающую,
перепрыгивать с камня на камень.

За большим валуном обнаружилась лодка, прикованная ржавой цепью к вбитому в
гранитный щебень ржавому колышку.

Пока Марина, брезгливо и зябко ежась, забиралась в лодку, Артем сбил
нехитрый замок и оттолкнул, намочив джинсы по колено, челн от берега.

Ритмично, под вдох и выдох, лопасти весел погружались в зелено-бурую гущу
водорослей, пригнанных волной.

- Ты забрал меня, как вещь,- Марина нашарила в сумочке сигареты и
попыталась прикурить. Дрожащие после пережитого ужаса руки и еще более
свирепствующий на открытом пространстве ветер позволили ей сделать первую
затяжку далеко не сразу.- Неужели думаешь, что я теперь тебе принадлежу?
Что... Что ты себе позволяешь?..- выдохнула она гневно, но вдруг сломалась,
поникла, стыдливо опустила голову в сложенные ладони (Артем все же успел
заметить фарфоровую слезинку на ее щеке) и заплакала - беззвучно,
безнадежно, беспомощно. Узкие ее плечи вздрагивали под теплой салатового
цвета курткой с капюшоном.

У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег
на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась
за облупившейся кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно,
выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую
девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне
воды, погрузить губы в пахнущие омелой локоны... Однако он продолжал
яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время
сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой...
Р-раз, р-раз, р-раз - бицепсы и грудные мышцы вздувались под его
продуваемой кремовой рубашкой.

Он улыбнулся одними уголками губ:

- Ты - маленький, запутавшийся человечек. Для меня ты навсегда останешься
той вздорной девчонкой из параллельного восьмого "Б".

Марина хотела что-то сказать, но по ее лицу текли слезы. Шмыгнув носом, она
все же выдавила:

- У попа была собака, он ее любил...

Артем устало отпустил весла, и те глубоко ушли в желто-черную воду. Здесь,
вдали от берега, волны не пытались швырнуть лодку на камни, а толкали,
толкали вдоль суши.

- Надеюсь, ты не врала,- Артем неожиданно притянул к себе сумку девушки,-
когда говорила, что не успела привыкнуть к таблеткам.

В глазах Марины отразились волны, Артем, сумочка и испуг.

Брошенные за борт три целлофановые упаковки - две нетронутые, одна
наполовину опустошенная - не утонули, но поплыли рядом, вздымаемые и
опускаемые волнами, словно родинки на груди спящего человека.

Лодка мерно двигалась к закату, огромному, как будущая жизнь.

Эпизод десятый. На сцене появляется дама

27 июля, среда, 02.30 по московскому времени.

Долиной, зноем опаленной, По грудь в высоком ковыле, ой ковыле, Семен
Михайлович Буденный Скакал, скакал на рыжей кобыле...

Алиса томно проводит язычком по пухлой вздернутой верхней губе, повинуясь
ритму музыки a-la "городской шансон", обвивает ногой продольный прут
псевдоржавой решетки.

Он был во кожаной тужурке, Он был во плисовых штанах, ой да штанах, Он пел
народну песню "Мурка" Аж со, аж со слезою на глазах...

Нога у Алисы длинная, стройная, загорелая в солярии, шоколадного цвета.
Потом Алиса напрягает широчайшие мышцы спины.

Когда ж дошел до того места, Где Мурка мертвая была, ой да была,
Мокрым-мокра его тужурка, Навзрыд, навзрыд рыдает кобыла...

С едва слышным щелчком расстегивается застежка черного кружевного лифчика
(двести долларов ценой), и последняя деталь туалета падает к ее ногам,
обнажая небольшие, упругие груди, смотрящие на мир острыми пумпочками
сосков.

Когда же и штаны промокли И плакать не было уж сил, да не было сил, Четыре
белых эскадрона Семен, Семен Михалыч зарубил...

Ниже этих заманчивых апельсинчиков, но выше виноградины пупка примостилась
термотатуировка храма Спаса-на-Крови (только с подозрительно большим
количеством куполов). Купола колышутся, как пьяные.

Эх, мало! Еще два белых эскадрона Семен Михалыч зарубил!!!

Достигнув кульминации, музыка стихает.

И тут же, взамен музыке, врубается лай цепных псов. Слава Богу, в записи.
Как утверждает хозяин заведения, клиентам говорить не о чем, поэтому фирма
должна сама заботиться, чтоб их уши "не простаивали".

- Какая баба! - восторженно выкрикнул плюгавенький мужичонка за седьмым
столиком.

Кореша мужичонки сконфуженно потупили взор. Они-то пока соображали, что
находятся в приличном месте.

Завсегдатаи "Крестов" бешено зааплодировали, засвистели, затарахтели
ложками по алюминиевым тарелкам. Полный абзац. Отвесив легкий поклон,
улыбнувшись и помахав ручкой им на прощание, Алиса собрала разбросанное
барахло и неспешно удалилась со сцены за кулисы.

- Нет, ну какая баба! - горячился мужичонка за седьмым столиком.

Его можно было понять - первый день на воле. И богатенькие корефаны решили
отметить возвращение братка кардинально. Показать некоторое время
отсутствовавшему, как изменились житуха и вольный город Питер. Предъявить
самый крутой городской кабак, стилизованный под места не столь отдаленные.

Бдительный вертухай Семенов, по стилю заведения облаченный в форму ВВ с
красными погонами, перестает стучать головой не сумевшего расплатиться
клиента о стену, украшенную плакатами с автографами групп "Петлюра",
"Лесоповал" и "Сектор Газа". Клиент по стене сползает вниз. То-то же.
Небось решил (клиент, в смысле), что раз кабак под тюрягу сработан, то
можно на двести тыщ "деревянных" покутить. Нет, шалишь. Я ради тебя,
засранец, поганить плакат Михаила Круга не стану.

Бдительный вертухай Семенов заступает дорогу собравшемуся войти в элитный
ночной бар "Кресты" потрепанному посетителю в мятом плаще, в низко
надвинутой на глаза жеваной шляпе. Посетитель этот идет спокойно, уверенно,
как к себе домой, но наметанным взглядом Семенов тут же определяет: не наш,
не завсегдатай. Поди, похмелиться тянет после запозавчерашнего.

- Папаня,- бесстрастно говорит бдительный страж,- у нас закрыто. Санитарный
день.

Папаня поднимает голову, и свет неонок, разноцветно мигающих над входом,
освещает его лицо.

- Эй, дед,- вдруг говорит он и оскаливается во весь щербатый рот.- Слухай,
я только откинулся с кичи - среди лепил терся. Когда в пульманы баланы
чалили, из-за одного шланга богоны покурочил, но это фуфло все. Так мне
один делаш на соседней лежке трекал, что у вас тут хавира клевая. Трендел
или взаправду?

- А... Ну да,- отвечает цербер, уже несколько сбитый с толку - никак он не
ожидал, что этот тип окажется из причисленных. И добавляет зачем-то: -
Хавира-то клевая, базара нет, только вход за башли.

Лицо у папани одутловатое, морщинистое, с синеющими на носу прожилками.
Ежиком топорщатся жиденькие усики. Однако взгляд устремленных на охранника
водянистых глаз нагл, молод, вызывающие неподвижен; так смотрят те, кто
имеет право входить, куда им вздумается. В любом, самом секондхэндовском
костюме.

- Неужели? - с нескрываемой издевкой осведомляется посетитель и вынимает
изжеванную спичку изо рта. Короткими, кривыми, с плохо остриженными ногтями
пальцами.- И кто же мздоимец?

- Че? - не понимает Семенов.

- Кто на общаке, толкую,- благодушно поясняет посетитель, поводя спичкой в
такт просачивающейся из заведения музыке.

- А... Так, это, касса, то есть общак направо. А гарде... то есть вошебойка
налево.

- Спасибо... сынуля.

Посетитель легонько и несколько барственно хлопает охранника по плечу,
возвращает спичку на привычное место в пасть и входит внутрь "Крестов".

Семенов поворачивается к не сумевшему расплатиться клиенту. Ах ты, козел...


Под потолком гримерной плавают синие полосы сигаретного дыма, и иногда
кажется, что Вилли Токарев, запечатленный на воткнутой под край зеркала
фотографии под ручку с Алисой, не удержится и наконец чихнет. Алиса
накидывает на плечи черный шелковый пеньюар и, сев у зеркала, принимается
смывать грим с лица и термотатуировку с живота.

- Ну, как там толкотня? - лениво любопытствует Виолетта Быстрицкая. (В миру
ее зовут Таней Куколкиной, и днями работает она каким-то экономистом в
какой-то совместной фирме. Выходить ей в следующий номер.)

- Фуфло, а не публика,- столь же лениво откликается Алиса. На сегодня свое
она уже оттрубила. Промакивает лицо увлажняющей салфеткой, комкает ее и, не
глядя, выбрасывает в мусорное ведро у соседнего стола. Попадает.- Ленивые и
сонные как мухи... Козлы.

- А они всегда такие,- подает голос из-за отороченного лампочками зеркала
Женька Лыкова.- Онанисты хреновы. На голых кралей поглазеть - и больше
ничего не надо. Аль, кинь хрычку.

Перед Женькой на гримерном столике ненавистный "Словарь блатного жаргона":
завтра шеф устраивает экзамен.

Алиса достала из сумочки початую пачку "Жерминаль", сунула в щель между
зеркалами. Зеркала могучими болтами привинчены к стене. Фиг с ним, что зал
- сплошной бетон. У шефа свой бзик насчет стиля. Но уж комнаты для барышень
мог бы по-человечески оборудовать.

- Держи.

- Ага, спасибо... Ниче себе, "Жерминаль"! Ну ты косишь, подруга! Шикуешь. Я
про такие читала только. В "Совершенно секретно".

- Кручусь понемногу,- невнятно отвечает Алиса. Невнятно - потому что в этот
момент бактерицидным полотенцем стирает помаду с губ.

- Ага, как же,- вставляет свое Виолетта/Татьяна.- Как ни крутись, а
туфельки твои новенькие не меньше трехсот "бакинских" тянут. На какие шиши?
Или туловищем по утрам в "Паласе" подхалтуриваешь?

Под столом Лже-Виолетты размякает и уже начинает попахивать купленная перед
работой мороженая камбала. Кельнер, скотина, на просьбу положить в
холодильник предложил перепихнуться.

- Да ладно вам, девчата,- миролюбиво говорит Алиса. И вздыхает.- Я ж одна
живу, без мужа. Мне много не надо, вот и откладываю помаленьку на то, на
се...

- Это точно,- вздыхает в ответ Женька.- С мужиками этими расходы одни,
никто работать не хочет. Козлы. Аль, на сигареты. Спасибо. А слыхали, что
наш бугор нового удумал? В меню поставит услугу "Шмон". Если кто закажет,
мы должны будем этого козла обыскивать и хватать за причинные места.

Алиса скептически хмыкает. Не верит. Вот, например, неделю назад слушок
прошел, что начальство настоящих, тех, что на Арсенальной, "Крестов" подало
в суд на директора "Крестов" понарошных, а судья в иске отказал - дескать,
название это не есть официально зарегистрированное, поэтому Закон об
авторских правах тут не действует. Тогда разъяренное начальство пообещало
водить сюда своих подопечных, для пущей схожести с прототипом... И что?
Липой оказался слушок, самим шефом пущенный в рекламных целях.

- Ладно,- вздыхает в поддержку Женьки Таня-Виолетта и шумно поднимается
из-за стола.- Мне на выход. Телеса оголять перед этими... козлами.

- Удачи,- выдыхают в унисон Алиса и Женька Кравцова.


Официантка Люда, ловко обогнув выставленный локоть какого-то хмыря,
приближается к почти пустующему столику, задвинутому в угол зала. "Почти" -
потому что все же один человек за ним сидит; человек, весьма равнодушный к
происходящему на сцене, ибо отсюда ни шиша не видать.

- Пайку вмазать желаете? - без интереса интересуется официантка Люда у
скучающего хмыря, кладя привычно на столик меню.

Слова "пайку" и "вмазать" даются ей с трудом. Но что делать - фирменный
стиль. Сразу видно, что хмырь - не завсегдатай. Помятый, нечесанный. Даже,
вызлунь, плащ и шляпу снять не удосужился.

Обычно новички меню листают с интересом. Здесь тебе и макароны "Джентльмены
удачи", и баланда "Из общего бачка", и торт, фаршированный напильниками.
Впрочем, новички заказывать подобное не рискуют. Выбирают обычные стейк или
осетрину.

- Желаю,- отвечает хмырь. И вперивает в нее взгляд ничего не выражающих,
водянистых глаз.- Тоник без джина. Для разгона.

- Не канает. На киче тебе тоник фукать будут,- говорит Люда неприязненно.-
Из безалкогольных только коктейль "Чифирь". Шестнадцать кусков.

- Заметано,- нагло ухмыляется хмырь.- А кича без меня пусть побалдеет.

- А вошебойка у нас на выходе,- говорит Люда неприязненно.

- Спасибо,- нагло ухмыляется хмырь.- Буду выходить, обязательно загляну. А
ты пока, девонька, мне Алису Витальевну из гримерной позови. Знаешь такую?

За седьмым столиком дошли до кондиции. Празднующий освобождение увлеченно
лепит корешам горбатого, как спал с женой начальника зоны. Корешам это до
фе