кадра,  а  мертвые  глаза
Камаза  на  экране  сменил  рекламный  ролик  ахтарского   магазина   "Мир
дубленок", - красиво сделали Витю. Так что же там все-таки произошло?
   - Что-что, - процедил сквозь зубы Калягин, - медленней на вызовы ездить
надо, вот что. Классно его  развели.  Наняли  какого-то  зэка,  из  бывших
премьеровских ребятишек, он полез в "Золотую Ниву",  Витька,  естественно,
бросился на выручку...
   - И кто же его нанял? - голос Черяги был сух и неприятен.
   Калягин как можно натуральней пожал плечами.
   - Да кто ж теперь скажет? Пили они  часа  за  два  с  каким-то  хмырем,
белобрысым, невысокого роста. Всего вероятней, что хмырь этот  уже  восемь
часов как поменял цвет волос.
   - И хмыря, разумеется, не задержали  и  не  задержат,  так?  -  спросил
сквозь зубы Черяга.
   - Денис, у тебя к кому конкретные претензии? - спросил  сбоку  командир
СОБРа Алешкин. - У меня ребята не спали ночью ни минутки.
   - У меня претензии к  промполиции  города,  -  развалившись  в  кресле,
сказал Денис. -  Нас  уверяют,  что  Вова  Калягин  обеспечил  в  Ахтарске
порядок, как  в  военном  поселении.  А  у  него  мочат  его  собственного
заместителя. Которого он очень не любил. Я извиняюсь, получается  одно  из
двух. Либо когда мне вкручивают о порядке в Ахтарске,  -  это  все  туфта.
Либо...
   Черяга многозначительно не продолжил фразу.
   Вовка Калягин подался вперед.
   - Мой так называемый заместитель был долголаптевский бригадир. С  точки
зрения его шефа, он продал лично Коваля - раз, и  воровскую  идею  -  два.
Может, я и промполиция, а не РУОП, но по мнению долголаптевских, Камаз был
бандитом, а стал ментом. Такое не прощают.
   Денис развел руками.
   - Ну хорошо, а завтра долголаптевские решат, что я там кого-то  предал.
Они что - тоже приедут в город и среди бела  дня  меня  убьют?  В  городе,
который из-за беспорядков почти на военном положении?
   - У вас какие-то конкретные предложения,  Денис  Федорович?  -  спросил
Калягин.
   - У меня такие  предложения,  что  если  человек  не  может  обеспечить
безопасность собственного зама, он не должен возглавлять промполицию.
   Все замерли. Со своего кресла поднялся Федякин.
   - Денис! То, что ты делаешь,  -  это  грубая,  непростительная  ошибка!
Прости за аналогию - когда стреляли в Славку, ты тоже был рядом. И  ты  не
предотвратил покушения. И не поймал киллеров. Тебя что, за это  тоже  надо
уволить?
   Денис взглянул на лежавший перед ним листок.
   - Миша? У тебя  вопрос,  кажется,  по  финансированию  коксохимического
производства? Номер третий? Так вот и погоди, пока мы  твой  вопрос  будем
обсуждать, а пока не вякай.
   Члены совета директоров переглянулись.
   - Денис Федорович, - умоляюще сказал главный инженер, -  ну  нельзя  же
так! Если тебе что-то не нравится, скажи конкретно, а если только  оттого,
что убили бандита...
   - Мне многое не нравится, - сказал Денис, - мне, например, не нравится,
когда на могиле Юры  Брелера,  который  вляпал  нас  всех  в  это  дерьмо,
начальник промполиции ставит плачущего ангела в три метра высотой. На свои
собственные деньги - слава богу, что не на деньги комбината.  Это  наводит
на определенные мысли.
   Вовка Калягин встал, с грохотом отодвигая стул.
   - Я очень рад, Дениска, что я тебе не  нравлюсь.  А  то  представляешь,
какая была бы несправедливость - я тебе нравлюсь, а ты мне -  нет.  Только
по счастью, ты у нас не хозяин, а только шавка хозяйская. Скажет Сляб меня
уволить - уволишь. А до этого закрой хлебало и не вмешивайся в то,  чем  я
занимаюсь. С тебя достаточно, что ты плохой финансист и хреновый  инженер.
Еще не хватало тебе по поводу уголовного расследования давать  руководящие
указания.
   Хлопнул дверью - и был таков.
   После конца совещания командир СОБРа, Алешкин, подошел к прощающемуся с
заместителями Черяге.
   - Извини, Денис, - сказал он, - но я тебя не понимаю. И потом - лично я
беседовал со Свенягиным впервые на даче Лося, когда  ему  морду  на  кухне
бил. Зачем ты  бандита  Вовкиным  замом  назначил?  Нас  теперь  областное
телевидение каждый день иметь будет. Денис в упор повернулся к  начальнику
СОБРа.
   - Что такое "бандит"? - спросил он, - ты можешь мне объяснить, что  это
слово в России сейчас конкретно значит?
   Алешкин замялся, подыскивая ответ. В  уме  его  промелькнуло  множество
определений,  но  как-то  ни  одно  из  них  внезапно  не  оказалось   без
исключающего изъяна.
   - Бандит, - сказал Денис, - это такой человек, который держит данное им
слово не больше трех  минут  после  того,  как  оно  дано.  Витя  Свенягин
бандитом не был.



ГЛАВА ПЯТАЯ, О НЕСТАНДАРТНЫХ СПОСОБАХ СНИЖЕНИЯ ЭНЕРГЕТИЧЕСКИХ ТАРИФОВ

   2 февраля генеральный  директор  АМК  Вячеслав  Извольский  вернулся  в
Ахтарск. Об этом никто вроде бы и не знал заранее, но  весть  о  том,  что
Сляб прилетает утром, распространилась как-то  необыкновенно  быстро.  Как
впоследствии выяснилось, у вести  было  два  источника  -  авиадиспетчеры,
встрепенувшиеся, когда пустой самолет  Извольского  вылетел  в  Москву,  и
рабочие, которые спешно готовили дом к приезду  хозяина:  ставили  лифт  и
делали вместо ступеней широкий пандус.
   К трем часам дня, несмотря на 30 градусов мороза, у аэропорта собралась
огромная толпа. Вся площадь перед  аэровокзалом  была  забита  машинами  и
людьми с портретами Извольского. Народ плескался  у  решетки,  ведущей  на
летное поле. Неутомимый Сенчяков вещал с импровизированной трибуны. Служба
безопасности комбината тихо сходила с ума.
   Самолет прилетел в четыре пятнадцать, но надежды демонстрантов  пропали
втуне - Извольского они не увидели.
   Четырехчасовой перелет утомил больного. Вдобавок  при  посадке  самолет
попал в жестокую болтанку, степной ветер мел в этот день со  скоростью  до
30 метров в секунду, в воздухе мотало так, что и здоровый человек  мог  бы
позеленеть. Ни о каком приветственном адресе и думать не приходилось.
   Едва заводской ЯК-40 с изюбрем на хвосте коснулся  колесами  полосы,  к
нему, вереща, полетел микроавтобус "скорой помощи" в сопровождении джипов.
Извольского,  прикрытого  спинами  охранников  от   возможных   снайперов,
затерявшихся среди восторженной толпы,  спустили  по  трапу  на  носилках,
носилки впихнули в микроавтобус, и "скорая помощь", закрякав и  взверещав,
покатилась по полю в сопровождении ГАИ и джипов с охраной.
   Сенчяков и  парочка  заместителей  Извольского  остались  на  аэродроме
сказать слова благодарности встречающим. Те вскоре разошлись, но  наиболее
упертые поехали в Сосновку и там стали в поле табором, развернув  плакаты:
"Мы с тобой. Сляб!"
   Сосновка располагалась километрах в десяти от Ахтарска. Это был элитный
поселок, огороженный каменной стеной и охранявшийся не хуже любых Бутырок.
Месяца два назад, до начала конфликта, охрана довольствовалась КПП у ворот
да колючкой-"егозой", натянутой поверх  стены.  Теперь  к  ним  добавились
видеокамеры по периметру да высоковольтная проволока, на которой время  от
времени гибли птицы, привыкшие прилетать за кормом к роскошным особнякам.
   Спустя тридцать минут после посадки бледный, как лист  финской  бумаги,
Извольский лежал в светлой спальне на третьем этаже собственного особняка.
Он был, наконец, дома. За раздернутыми занавесями пылала  алмазным  светом
белая равнина, полого спускающаяся к замерзшему озеру, по берегам которого
торчали голые метелки  камышей.  За  озером  начиналась  светлая  сосновая
тайга, редкая в здешней степной зоне. Сосновку построили близ  реликтового
бора, о чем областные экологи не уставали  плакать  второй  год.  Впрочем,
областные экологи были те еще мудрецы - в дни  перестройки  они  неустанно
предлагали  закрыть  комбинат,  а  город  Ахтарск   превратить   в   центр
международного туризма и жить с местных целебных источников.
   Лучи заходящего солнца были похожи на струны, натянутые на розовые арфы
сосен. А у окна, в теплом  платке,  накинутом  поверх  пушистого  свитера,
стояла Ирина и смотрела на сосны и поле внизу.
   - Как тебе Сибирь? - спросил Извольский.
   - Там на поле люди, - сказала Ирина, - с твоими портретами. Тебе видно?
   - Видно, - сказал Извольский. - Они весь вид  из  окна  портят.  Я  два
месяца мечтал на свой бор посмотреть. А тут эти  -  с  плакатами.  Дениска
сейчас, наверное, с ума сходит, - а вдруг среди них киллер затесался?
   Уголки губ Ирины слегка вздернулись.
   - Слава, - сказала она, -  это  нехорошо.  Эти  люди  стоят  на  жутком
морозе, чтобы тебе было веселее. А ты говоришь, что  они  мешают  смотреть
тебе на сосны.
   Извольский коротко рассмеялся.
   - Солнышко, ну что же я могу поделать? Я ведь не могу к ним выйти, а?
   - Пригласи их сюда.
   Извольский озадаченно посмотрел на  Ирину.  Было  видно,  что  подобная
мысль даже близко не приходила директору в голову.
   - Извини, - сказал он, - это мой дом. И моя спальня. Я не  хочу,  чтобы
здесь грязные валенки ковер топтали. Я их не люблю. Как  кошек  и  музыку.
Мне вполне достаточно, что я плачу им зарплату.  В  нынешней  России  это,
вероятно, считается за подвиг.
   Рука Извольского неуверенно шевельнулась  и  заскребла  по  одеялу.  Он
вспотел под двумя одеялами, Ирина заметила это и  тут  же  сняла  верхнее,
пуховое. Одеяло она аккуратно сложила и пристроила на стул рядом с  окном.
И выпрямилась. Извольский  глядел  на  нее.  Она  стояла,  вся  освещенная
закатным  зимним  солнцем,  крупным  и   красным,   как   спелое   яблоко,
полупрозрачная в пушистом мохеровом свитере и узких джинсах.
   - Тебе же жарко, - сказал Извольский, - сними свитер.
   Пушистая  наэлектризованная  шерсть  слегка  затрещала,   когда   Ирина
послушно сняла свитер и положила его поверх одеяла. Теперь  Ира  стояла  у
окна и смотрела на директора немного искоса, склонив голову.
   Волосы ее немного растрепались, потому что она не причесывала их  после
того, как сняла шапку, и на фоне заходящего солнца горели красным.
   - Господи, Ирка, какая ты у меня красивая, - проговорил директор.
   Ира нерешительно улыбнулась.
   - Слушай, сними рубашку,  а?  -  неожиданно  хриплым  шепотом  попросил
Извольский.
   Ирина, не сводя с него глаз, медленно расстегнула пуговички на батнике.
Потом все так же медленно выскользнула из туфелек и сняла  джинсы.  Теперь
она осталась в одних прозрачных трусиках  и  лифчике,  и  белых  хлопковых
носочках.
   - Сними это все к черту, - тихо сказал Извольский.  Его  взгляд  был  и
отчаянный, и жадный одновременно. Так лисенок смотрит  на  свежий  кусочек
мяса, который лежит в соседней клетке.
   Ира, словно зачарованная, расстегнула бретельки  лифчика.  Про  носочки
она просто забыла, и, тихо переступая  по  ковру,  подошла  к  лежащему  в
постели человеку. Они стали жадно целоваться, слабые,  неуверенные  пальцы
Извольского на мгновение коснулись маленьких грудей с розовыми сосками.
   Потом Ирина откинула одеяло, и губы ее скользнули ниже, к груди,  туда,
где под недавно снятыми повязками краснели два свежих  хирургических  шва.
Один, большой, чуть правее и ниже сердца, другой у самого живота.
   Извольский тяжело, прерывисто задышал.
   Внезапно острое, почти неконтролируемое желание охватило Иру. Она давно
уже любила Извольского. Любила его тяжелый характер, его слегка ернический
цинизм, и ей давно казалось немыслимым жить отдельно  от  этого  человека,
который впервые научил ее понимать, в какой стране она живет и что в  этой
стране происходит. Она завороженно слушала его  рассказы  и  временами  ей
становилось  жутко,  когда,  увидев  на   экране   известную   физиономию,
Извольский  вдруг  походя  упоминал,   кому   заплатил   новый   начальник
Госналогслужбы два миллиона долларов за назначение,  или  сколько  получил
российский вице-премьер от продажи Кипру зенитных комплексов.
   Она запретила себе вспоминать то, что произошло между  ними  на  второй
вечер знакомства, но подсознательно она помнила, чем может обернуться сила
и самоуверенность Извольского. Может быть, поэтому она была очарована тем,
что говорил Извольский, тем, как он думал, как  спокойно  он  себя  вел  в
ситуации, когда любой другой на его месте давно бы  сломался.  Но  она  не
любила собственно мужчину, то большое  желтоватое  тело,  за  которым  она
ухаживала, которое обмывала и кормила последние полтора месяца.
   Теперь, внезапно, в ее сознании щелкнул выключатель, и через нее словно
пошел электрический ток. Она хотела Извольского как мужчину. Она  целовала
слегка исхудавшее, но все  еще  грузное  тело  с  обвисшей  кожей,  словно
надеясь на чудо, на то, что оно вдруг  оживет,  перекатится  со  спины  на
живот и снова раздавит под собой Ирину. Губы ее скользнули ниже, от живота
к редким завиткам в паху, к сморщенной красной головке, болтавшейся  между
безвольных бедер.
   Она не поняла даже, что произошло. Но только головка под прикосновением
ее губ  внезапно  расправилась  и  начала  наливаться  силой.  Извольский,
кажется, и сам слегка вскрикнул от изумления. Ни он, ни она не думали, что
это возможно.  Ирина  была  уверена,  что  у  парализованного  ниже  пояса
парализовано все: и теперь она молча, исступленно  целовала  просыпающийся
член Извольского.
   Потом она сняла трусики и  села  на  него  сверху.  Она  была  довольно
неопытна, и Извольский ничем не  мог  ей  помочь.  На  губах  его  бродила
глупая, совершенно счастливая улыбка, неуверенные пальцы отыскали и  сжали
руки Ирины.
   Спальня Извольского была отделена от коридора двумя  дверьми:  внешней,
тяжелой, и внутренней стеклянной дверью, с муслиновой занавеской  за  ней.
Ни Ирина, ни  Извольский,  разумеется,  не  заметили,  как  внешняя  дверь
открылась, и в стенной проем шагнул  Денис  Черяга,  которому  нужно  было
посоветоваться с шефом.
   Денис взялся за ручку стеклянной двери и замер. Закатное солнце било  в
комнату, хорошо освещая белую кровать и двоих на ней, а сам он,  благодаря
тому же солнцу, был совершенно невидим. Руки Черяги мгновенно вспотели. Он
знал, что ему надо повернуться и уйти  как  можно  тише.  Но  ноги  словно
кто-то приклеил к полу. Денис стоял, не  двигаясь,  и  смотрел  на  тонкую
обнаженную фигурку в белых носочках, которая сидела на бедрах  Извольского
и тихо раскачивалась взад и  вперед.  В  голове  Дениса  огненной  шутихой
вертелась какая-то фраза, и когда Денис поймал эту  фразу  за  хвост,  она
оказалась: "разве это возможно?"
   Но это наверное было возможно.
   Денис стоял и смотрел, как ему показалось, целую вечность. Потом тонкая
фигурка перестала качаться и легла на Славку, животом на живот. Извольский
расслабленно поцеловал  Иру.  Они  оба  замерли,  удивительно  похожие  на
обычных здоровых любовников. Секундная стрелка на больших комнатных  часах
проделала еще два или три оборота, а потом Извольский счастливо и  немного
глупо хихикнул и проговорил:
   -  Ну  вот,  солнышко,  теперь  мы  квиты.   Ирина   что-то   полусонно
пробормотала.
   -  Согласись,  солнышко,  -  тихо  проговорил  Извольский,  -  что   ты
бессовестно воспользовалась моим  беспомощным  состоянием  и  изнасиловала
меня, а?
   Ира засмеялась, и они снова начали целоваться.
   Денис тихо приотворил наружную дверь и выскользнул  из  спальни.  Слава
богу, в коридоре никого не было. Денис  прошел  в  кабинет  Извольского  и
отыскал там в шкафу подаренный кем-то  коньяк.  Выпивку,  куда  в  большем
количестве, можно было найти и внизу  в  столовой,  но  в  столовой  Денис
наверняка бы напоролся на охранников или гостей,  а  сейчас  Денис  меньше
всего хотел напороться на кого-нибудь.
   Он  сидел  в  чужом  кабинете,  спиной  к  окну,  и  время  от  времени
прикладывался губами к бутылке. Он сидел так, пока  в  кабинет  не  забрел
Володя Калягин. После этого Денис  очень  натурально  улыбнулся,  отставил
коньяк и спустился вниз.
   За морозным окном, освещенная красным закатным солнцем, на  льду  перед
реликтовым бором мерзла демонстрация.  Никто  из  обитателей  Сосновки  не
обращал на нее особого внимания. Только  первый  заместитель  Извольского,
Миша Федякин, сел в машину и подъехал к пикетчикам.  К  этому  времени  их
оставалось всего семь или восемь человек, и Федякин повез их всех  к  себе
домой пить чай. Про Извольского  Федякин  сказал,  что  тот  наверняка  бы
позвал к себе демонстрантов, но очень устал и сразу после дороги заснул.
   С  этого   времени   Вячеслав   Извольский   неожиданно   быстро   стал
поправляться. Вопреки всем прогнозам врачей, пугавших больного  сибирскими
морозами и диким степным ветром, директор  креп  день  ото  дня  и  спустя
неделю уже появился на заводе, где и провел почти два часа.
   Особого смысла в его появлении не было, и Денис Черяга даже не переехал
обратно  к  себе:  оперативное  руководство   предприятием   было   просто
невозможно осуществлять ниоткуда, кроме как из кабинета Извольского.
   Врачи,  наблюдавшие  за  директором,  дивились  и   говорили   о   силе
самовнушения. Денис при их  словах  все  время  вспоминал  одну  и  ту  же
картинку: обнаженную женскую фигурку в белых хлопчатых носочках  и  глупую
улыбку на лице директора. Впрочем, вскоре это стало известно и  врачам,  и
охранникам. Спальни Ирины и Извольского находились рядом, и многие  знали,
что хорошенькая москвичка проводит ночи не у изголовья больного, а  именно
в его постели. Правда, теперь Ирина была  осторожнее  и  двери  в  спальню
Извольского неизменно в подобных случаях запирались на замок.
   Спустя десять дней по возвращении Сляба в  Сосновке  состоялось  что-то
вроде Совета директоров.  Так  можно  было  именовать  это  мероприятие  с
некоторой натяжкой, ибо в совещании  участвовал  и  начальник  промполиции
Володя Калягин, и Сенчяков, и мэр города,  и,  само  собой,  формально  не
являвшийся членом СД Денис Черяга, - всего тринадцать человек.
   Извольский председательствовал  на  совещании,  восседая  в  инвалидной
коляске, в теплом свитере и укрытый  клетчатым  пледом.  Совет  начался  с
отчетов о положении дел на заводе и, конечно, хорошего в этих отчетах было
мало.
   Реконструкция АМК  практически  прекратилась.  О  строительстве  нового
прокатного стана не вспоминали третий месяц.
   Отношения  с  губернатором  испортились  до  предела.  Завод  прекратил
платежи в областной бюджет, а губернатор вызвал из Москвы две следственных
группы, одну от ФСБ и другую - от  налоговой  полиции.  В  отместку  завод
активно  скупал  долги  самой  области,  а  группа  депутатов   областного
собрания, находящихся на содержании у АМК, громко хаяла губернатора.
   Областной  бюджет  не  единственный  имел  зуб  на  Извольского.  Купив
недостроенную Белопольскую АЭС, Извольский покусился на монопольное  право
директора энергосистемы продавать электроэнергию по цене, порог которой не
определялся ничем, кроме его некомпетентности, и класть себе из этой  цены
в карман столько, сколько позволит его  жадность.  Теперь,  после  команды
"фас", энергетики встали на дыбки  и  отказались  принимать  от  завода  в
уплату что-либо, кроме денег.
   Требование это было  сколь  законно  по  форме,  столь  и  абсурдно  по
существу, ибо означало, что завод должен расплачиваться за товар, цена  на
который завышена втрое, не другим  товаром,  цена  на  который  опять-таки
завышена втрое, а деньгами,  которые  стоят  ровно  столько,  сколько  они
стоят.
   - Они грозили отключить завод, - сказал Денис, - недели две назад.
   - Но не отключили? - уточнил Извольский.
   - Там с человеком,  который  собирался  это  сделать,  с  замдиректора,
случилась неприятность, - бесцветным голосом сказал Миша Федякин. - Его  в
подъезде хулиганы избили.
   Извольский слегка поднял брови. Взгляд его пропутешествовал по  комнате
и остановился сначала на Черяге, а потом на Володе Калягине.
   - Сильно избили? - справился Извольский.
   - Он недели через две поправится, - безразлично ответил Черяга.
   За столом на мгновение