га, из старых воров. В  ментовскую  свою
пору Брелер никогда с Барсуком не встречался,  а  вот  на  стрелке  как-то
пришлось перетирать вопрос. Брелер даже знал, за что  Барсука  взяли:  его
кололи на предмет участия в вооруженном налете на обменный пункт.
   - Ну здравствуй, Юра, - сказал смотрящий.
   - Здравствуй, Барсук.
   - Что ж ты так, в дом заходишь, не здороваешься, к  старым  друзьям  не
идешь?
   - Вы меня позвали - я пришел.
   - Загордился ты, Юра, в  своей  Москве.  Правда,  что  ты  комбинат  на
миллиард кинул?
   - Неправда, - сказал Брелер. -  Миллионов  на  восемьсот.  По  нынешним
ценам.
   Смотрящий заулыбался, повернулся к свите.
   - Вот, - сказал он, - ребятки, учитесь, как дела делать. А  тут  триста
штук тебе шьют, и пятнадцать лет светит...
   И тут же глаза его опять вонзились в Брелера.
   - А что, - сказал он, - давно ты Ирокеза в последний раз видел?
   - Давно, - ответил Брелер, - а вот венок он  мне  посылал.  Похоронный.
Месяца два назад.
   Барсук осклабился, показывая желтые, изъеденные тюрьмой зубы.
   - А на веночке этом ленточки от Моцарта не было?
   - Моцарт с Ирокезом не ладят с тех  пор,  как  Ирокез  себе  автосервис
северный взял, - с усмешкой ответил Брелер.
   - Образованный ты человек, Юра, - вздохнул  смотрящий,  -  один  только
недостаток, что мент.
   Брелер промолчал.
   - Что же тебя твой кореш Каляга сюда засадил?  Или  это  промеж  ментов
такая дружба?
   Брелер молчал по-прежнему.
   - Ну,  что  столбом  стоишь?  Язык  проглотил?  Не  любят  тебя  менты,
Брелер...
   Усмехнулся, неожиданно кивнул на порезанную колбасу, лежащую на газете.
   - Ладно, садись, потрапезничай с нами. Авось завтра малявка придет, что
с тобой делать да как...
   Брелер скосил глаза на колбасу.  Прием  был  довольно  старый.  Колбаса
лежала себе на газетке, никто из  свиты  к  ней  не  притрагивался,  очень
возможно, что положил ее туда по приказу опущенный. Коснешься такой вещи -
и все, сам зачушкаришься...
   - Спасибо, я сытый, - сказал Брелер. Барсук неожиданно засмеялся,  взял
круг колбасы, жадно запихал его в рот.
   - Опасливый ты человек, Юра. Кто с тобой шутки  шутить  станет?  Ладно.
Иди на место. Я тебя трогать не буду, как малява про тебя  придет,  так  и
поступим...
   Когда Брелер подошел к своей шконке, она была занята:  сбросив  на  пол
узелок с его вещами, на одеяле лежал старый  хозяин  нар,  кувалдообразный
Репей.
   - А ну слезай, - сказал Брелер.
   - Ты, ментяра! Твое место у параши...
   Брелер молча схватил Репья правой рукой - за локоть, и левой - за ворот
рубашки. На мгновение на него пахнуло кислым потом и табаком. Потом  Репей
описал дугу в воздухе и хряпнулся позвоночником о пол.
   Все обитатели камеры повскакали с мест.
   - Мочить мента! - заорал кто-то.
   - Кто мент?!
   - Вон, жидок!
   Репей поднялся с пола. Взгляд его не выражал ничего  хорошего.  Брелер,
не оглядываясь, шагнул назад.  Теперь  у  него  за  спиной  была  шершавая
кирпичная стена,  от  которой  тянуло  едким  холодом,  а  перед  ним  уже
крутилась толпа из полутора десятков раззявленных рож. Первым стоял  Репей
и по бокам его еще два каких-то лба.
   Брелер не стал дожидаться, пока на  него  нападут.  Он  ударил  первым.
Репей схлопотал пяткой в межреберье, и в его грудной клетке что-то  тяжело
хрустнуло. Его сосед получил короткий и болезненный тычок  в  живот.  Юрка
развернулся, ставя по пути блок, и добавил в то же место  локтем.  Третий,
легкий и ловкий урка по кличке Червонец, выхватил было  заточку,  но  Юрка
сшиб его на пол подсечкой, заточка бесполезно плеснула по рукаву, и тут же
Юрка наклонился, чтобы выхватить  оружие  из  рук  извивающегося  на  полу
Червонца. Это оказалось ошибкой. Червонец перекатился,  полоснув  Юрку  по
ноге, и в ту же секунду  сзади  на  спину  прыгнули  и  вцепились  мертвой
хваткой.
   Через минуту Брелер лежал на полу,  придавленный  урками,  но,  как  ни
странно, живой. Затем вокруг наступила странная  тишина,  кто-то  вздернул
его за шиворот и поставил на колени, и,  разлепив  залитые  кровью  глаза,
Брелер увидел перед собой широко расставленные ноги Барсука.
   - Ты что же, мент, в хате беспредельничаешь? Или это твой дом?
   Брелер поднял голову.
   - Я е...л твою хату и твои понятия, - сказал Юрка.
   Барсук неторопливо стал расстегивать свисающие мешком брюки.
   - Держите его, - сказал смотрящий.
   Два десятка  рук  вцепились  в  бывшего  мента  так,  что  тот  не  мог
пошевельнуться.
   В следующую секунду Юрка плюнул в глаза Барсуку.
   Свое последнее оружие Брелер приберег на крайний случай.  Как-то  давно
еще друзья показали ему фокус уголовников, которые умеют держать за  щекой
половинку  безопасной  бритвы.  Лезвий  у  Брелера  не  было,  но  Калягин
передавал ему в камеру хорошие сигареты - любимые юркины "Мальборо".  Если
поджечь фильтр от таких американских сигарет, и сделать все правильно,  то
пористая  масса  превратится  в  блестящую  пластинку  с  острыми  краями,
которыми легко вскрыть себе вены. Или - использовать вместо бритвы.
   Барсук коротко вскрикнул и схватился за глаз, из которого торчала белая
матовая полоска. Перепуганные урки чуть ослабили хватку. Брелер  скинул  с
себя сокамерников, вцепившихся в него, как пиявки, перекатился через спину
и, вскочив, нанес первой же кинувшейся на него  роже  удар  кулаком.  Зубы
полетели в одну сторону, рожа кувыркнулась в другую.
   Ему удалось продержаться минут пять, но соперников было слишком  много,
и после того, как кто-то изловчился и воткнул  Юрке  заточку  чуть  повыше
печени, все было очень скоро кончено. Брелер ослабел и повалился  на  пол.
Его били долго и старательно, не намереваясь оставлять в живых, и наверное
бы убили тут же, если бы вертухай не  привел  в  тридцать  восьмую  камеру
новенького.
   Однако сделать уже было ничего нельзя.  Тюремная  больничка,  благодаря
хлопотам местного фонда реабилитации заключенных, содержавшегося  на  счет
средств областного общака, была снаряжена если и хуже швейцарской клиники,
то  уж  точно  лучше  областного  госпиталя,  но   травмы   были   слишком
значительны.
   Брелер  умер  в  реанимационном  отделении,  через   два   часа   после
четырехчасовой операции. Все это время глава промышленной  полиции  города
Ахтарска Вовка Калягин сидел возле бывшего друга, не шевелясь и  время  от
времени покусывая, по детской привычке, ногти.
   Брелер так и не пришел в сознание, и последними  его  словами,  которые
слышал Вовка Калягин, были слова в приемном покое: "Ты меня сдал".



ГЛАВА ВТОРАЯ, О ТОМ, КАК КРЫСЫ БЕЖАЛИ С ТОНУЩЕГО КОРАБЛЯ

   Отсрочка заседания арбитражного суда стала первым звоночком, показавшим
публике,  что  союз  между   Ахтарским   металлургическим   комбинатом   и
губернатором области Александром Дубновым не  так  прочен,  и,  во  всяком
случае,  нуждается  в  серьезных  материальных   поощрениях   со   стороны
комбината.
   Намеченное на 7 января  заседание  областного  арбитражного  суда  было
сначала отложено на неделю, а потом  еще  на  две,  по  просьбе  адвокатов
противоположной стороны.
   В областной газете, финансируемой из бюджета, появилась длинная и  злая
статья о миллионах рублей налогов, украденных  Ахтарским  меткомбинатом  у
вдов, сирот и пенсионеров области. Было там и о скандале с пропажей акций,
и  все  описывалось  довольно  подробно,  но  примерно  в   таком   ключе:
ген-директор Извольский украл восемнадцать миллионов у банка,  поручившись
за них акциями, а потом,  чтобы  не  платить  эти  деньги,  куда-то  акции
спрятал.
   И хотя тотчас же в  газете  появилась  другая  статья,  где  проклинали
Москву, федеральное правительство и банк "Ивеко", все  высшее  общество  в
губернии насторожилось. Ибо было известно, что хотя "Сунженское  знамя"  и
печатает за деньги все, начиная от рекламы подгузников и кончая гнуснейшей
заказухой, но все же оно не печатает ничего без одобрения губернатора.
   Зашевелилась одна шавка, другая. Прокуратура подкатилась к комбинату  с
просьбой   отремонтировать   здание.   Председатель   Пенсионного    фонда
пожаловался, что его дочке в Америке негде  по-человечески  жить.  Местная
энергосистема отказалась принимать собственные векселя непосредственно  от
вексельного центра "Металлург", раньше платившего за АМК,  и  потребовала,
чтобы векселя принимались уже упоминавшимся в повествовании "Фениксом".
   Черяга договорился о встрече с губернатором,  но  когда  он  приехал  в
администрацию, оказалось, что  губернатор  полчаса  как  срочно  улетел  в
Москву. Спустя день Черяга тоже улетел в  Москву,  и  тоже  договорился  о
встрече с Дубновым, но за двадцать минут до начала встречу  отменили,  так
как губернатор спешно вылетел обратно в область. "Стрелку ему забить,  что
ли?" - мрачно поинтересовался Витя Камаз, когда  Черяга  рассказал  ему  о
губернаторе-путешественнике. Надобно сказать, что вот  уже  полмесяца  как
Витя Камаз был не Витей Камазом, долголаптевским  бригадиром,  а  Виктором
Семенычем Свенягиным, первым заместителем начальника промышленной  полиции
города Ахтарска.
   Больше Черяга Дубнову не звонил. Настаивать после такого на встречах  -
значило самому потерять лицо.
   Как-то вечером, когда Денис сидел  в  полуопустевшем  заводоуправлении,
уже отпустив секретаршу, в  дверь  кабинета  тихо  поскреблись.  Пришедший
оказался  Гера  Черезов  -  друг  детства  Извольского,  ныне  торговавший
иномарками. У него было два салона - в Ахтарске и в  Сунже,  и  деньги  на
обзаведение выделил Извольский.
   По унылому виду Герки Денис мгновенно понял, что у него проблемы, и что
проблемы эти не могут быть не связаны со стремительной потерей  комбинатом
влияния. Так оно и оказалось: три дня  назад  таможня  арестовала  у  Геры
партию японских "мазд" на двести тысяч долларов. Машины были  конфискованы
и тут же проданы за копейку дочерней фирмочке при таможне, а та уж продала
их за половинную цену конкуренту Геры, некоему Ващенко.
   Ващенко поставил  цену  на  "мазду"  в  девять  тысяч  вместо  законных
двенадцати и успел уже продать несколько машин.
   - Где ж ты раньше чухался? - с досадой спросил Черяга.
   Гера пожал плечами.
   - Они все это в один день провернули, - начал объяснять он.
   - Все, Гера, я понял. Иди.
   Когда  печальный  Черезов  ретировался  из  кабинета,  и.о.гендиректора
поднял трубку:
   - Витя, ты еще в здании? Зайди.
   Витя Камаз  явился  через  две  минуты.  Денис  вкратце  обрисовал  ему
ситуацию.
   - Это твоя тема. Работай.
   Витя Камаз вышел из директорского кабинета задумчивый. Задача,  которую
поставил перед ним Черяга, на самом деле была  довольно  сложна.  С  одной
стороны, пример Черезова должен был доказать всем шакалам,  сбежавшимся  к
логову умирающего льва, что они несколько недооценили ситуацию.  С  другой
стороны, не следовало ни  в  коем  случае  давать  повода  областному  УВД
раскричаться по поводу беззаконий, чинимых ахтарской службой безопасности.
Оба этих условия в корне противоречили друг другу и  исключали  простые  и
очевидные ходы типа тыканья "козой" в лицо таможенникам,  выдавливания  из
господина Ващенко денег с помощью вставленного в задний проход паяльника и
тому подобных хорошо знакомых Камазу методов.
   Поразмыслив, Витя Камаз нашел изящный выход из положения.
   Через неделю у господина Ващенко обчистили автомобильный салон.  Темной
январской  ночью  товарищи  в  черных  шерстяных  шапочках  нейтрализовали
сторожа и отключили сигнализацию,  после  чего  к  задним  воротам  салона
подъехала самая обычная автовозка. На нее загрузили восемь тачек, и машина
бесследно растаяла в темноте.
   Спустя три дня, явившись в свой кабинет, Денис обнаружил в  предбаннике
невысокого худощавого человека лет сорока в щегольской  кожаной  куртке  и
черных брюках-слаксах. Лично Денис с ним  никогда  не  встречался,  но  по
фотографии прекрасно знал. Звали его Моцарт, и был  он  одним  из  крупных
сунженских авторитетов и "крышей" пострадавшего Ващенко.
   - Слышь, начальник, базар есть, - сказал Моцарт, не вставая с дивана, и
Денис коротко бросил:
   - Подождите.
   И, повернувшись к секретарше:
   - Позови Свенягина.
   Витя Свенягин, он же  Камаз,  появился  в  директорском  предбаннике  с
похвальной быстротой, и в кабинет Камаз с Моцартом вошли вместе.
   - Какие проблемы? - спросил Денис, после того как  гости  расселись,  а
секретарше по селектору были заказаны три чашечки кофе с коньяком.
   - Такие проблемы, что ваши по беспределу моего барыгу обнесли. Ващенко.
Тачками торгует. Денис невозмутимо улыбался.
   - Я слыхал об этом случае, Моцарт. Но с чего это ты решил,  что  служба
безопасности Ахтарского меткомбината грабит по ночам автомобильные салоны?
Нам сейчас, что - чем-нибудь другим нечем заняться?
   Моцарт пожал плечами:
   - Он у вашего Герки партию японок увел. Это все знают.
   Денис развел руками.
   - Вот видишь, Моцарт. Получается,  ты  сам  признал,  что  Ващенко  был
неправ. И что первым беспредел начал он. Забрать чужие тачки по половинной
цене, это как - не беспредел?
   О том, что тачки мог забрать не столько  сам  Ващенко,  сколько  именно
Моцарт, захотевший прощупать нынешние возможности АМК, Денис пока не  стал
говорить.
   Моцарт помолчал. Получалось, что он довольно неудачно  начал  разговор,
попавшись в простенькую ловушку Черяги,  и  теперь  сделать  вид,  что  не
признаешь вины за своим барыгой, было нельзя.
   - Хорошо, - сказал Моцарт, - Ващенко упорол косяк, за это  он  по  ушам
получит. Но он у Герки увел тачек на двести штук, а ты, Камаз, на сколько?
   Витя Свенягин оскалил зубы.
   - Так тачки-то теперь паленые, - объяснил он, - ну, увел  бы  я  те  же
"мазды". Они в таком виде семьдесят  штук  вместо  двухсот  стоят.  Вот  и
пришлось возместить - во-первых, чтобы Герке отдать  столько,  сколько  он
потерял, во-вторых, ребятам за работу...
   - Возместить? Ты салон  дочиста  выставил,  четыре  "мерса"  взял,  два
"чероки", один "мерс", между прочим, мой был - мне его  спецом  из  Кельна
гнали...
   - Погоди-погоди! - даже подскочил Камаз. - Какие четыре "мерса"? Я  три
"мерса" взял, два вишневых, один белый, а джипов я ваще  не  брал,  они  в
автовозку по габаритам не лезли... Моцарт аж вылупил глаза.
   - Ты сколько, говоришь, тачек увел?
   - Восемь тачек. У меня же машина была, на нее больше не влазит.
   Ващенко уверял, что у него угнали одиннадцать машин.
   - За базар ответишь?
   - Отвечу.
   Моцарт смерил Дениса с Камазом внимательным  -  очень  внимательным,  -
взглядом поднялся и вышел из кабинета.
   Тачки люди Моцарта отыскали на следующий же день: два  джипа  стояли  в
просторном гараже на  летней  даче  Ващенко,  а  темно-коричневый  "мерс",
предназначавшийся в подарок "крыше", обнаружился под холстом  на  стоянке,
где всегда парковался приятель Ващенко. К вечеру  бизнесмена  привезли  на
дачу к Моцарту.  Там  его  завели  в  подвал,  приторочили  наручниками  к
водопроводной трубе и избили до состояния промокашки.
   - Ты меня дебилом перед  ахтарскими  выставил!  -  орал  Моцарт,  пиная
ногами рыхлое, податливое тело коммерсанта.
   Ващенко не убили. Но  в  тот  же  вечер  бизнесмену  пришлось  отписать
бандитам принадлежащий ему салон, а в качестве  компенсации  за  моральный
ущерб Моцарт забрал себе и летнюю дачку,  и  новую  квартиру  Ващенко.  За
несколько часов преуспевающий барыга превратился в нищего.
   Только спустя месяц Моцарт понял по некоторым несомненным деталям,  что
Черяга с Камазом развели его втемную. И  что  у  Ващенко  украли  все-таки
одиннадцать машин, а не восемь. Восемь  вывезли  автовозкой  и  продали  в
Новосибирске, а  остальные  три  расставили  по  ващенковским  точкам.  Но
переигрывать он, разумеется, ничего не стал - не отдавать же барыге  салон
обратно?
   Как ни странно, этого оказалось мало. Умные  люди,  конечно,  услышали,
что преуспевающий сунженский  бизнесмен  Ващенко  попытался  поставить  на
бабки структуру, близкую к АМК, и через неделю  после  того,  как  он  это
сделал,  Ващенко  лежал  в  больнице,  а  его  автосалон  больше  ему   не
принадлежал. Однако помимо умных людей в области было очень много дураков,
а глупость - это штука опасней, чем граната Ф-1.
   Не прошло и трех дней после истории с Ващенко,  как  неизвестно  откуда
взявшиеся  отморозки  попытались  наехать  на   компьютерный   магазинчик,
тридцать  процентов  акций  которого  принадлежало  одной  из  дочек  АМК.
Пробивка была жесткой, со стволами, с криками "ща  я  тебя  урою!",  глава
отморозков, некто Курт, напоследок сбил наземь владельца  магазинчика,  и,
помочившись на его окровавленное лицо, предложил  приготовить  к  завтрему
три штуки баксов. "Комбинату не до  тебя,  у  них  забот  выше  крыши",  -
объяснил он.
   Бандюков  расстреляли  на   следующий   день,   прямо   перед   дверьми
магазинчика. Три "кипариса", высунувшиеся из двух припаркованных у обочины
джипов, превратили Курта с подручными в кровавую кашу, которую долго потом
отскребывали от тротуара. Промышленная полиция, не моргнув глазом, списала
происшествие как очередной "висяк".
   А еще через два дня, когда на комбинат пожаловала  налоговая  проверка,
Черяга очень радушно распорядился выделить мытарям кабинет и  предоставить
им всю документацию, а потом доверительно сказал, склоняясь к  самому  уху
замначальника налоговой инспекции:
   - Только, знаете ли, жадность до добра никого не доводит, как Курта...
   Извольский, в Москве, выслушал и про Курта и про налоговиков и  остался
недоволен.
   - Ты меня в уголовника  превращаешь,  -  пробормотал  директор.  -  Это
плохо. Если человек показывает силу, значит, есть повод в ней сомневаться.
   Но так или иначе, налоговая проверка почла за благо ничего на комбинате
не найти.
   Удивительным образом обнаружились  у  комбината  и  союзники,  и  самым
неожиданным и полезным из них  оказался  Сенчяков  -  тот  самый  директор
вертолетного  завода,  который  добровольно  стал  вассалом   Извольского.
Услышав, что АМК,  а  стало  быть,  и  его  вертолетный  завод  отходят  к
московскому банку, Сенчяков встал на дыбки, а разгневанный  железобетонный
коммунист - это та еще сила, доложу я вам.
   Сенчяков принялся собирать  митинги,  на  которых  клеймил  сионистский
московский режим, вывозил рабочих в автобусах в областной центр, и в конце
концов принялся за организацию похода ахтарских металлургов в Сунжу. Поход
должен был продолжаться  две  недели  и  завершиться  миллионным  митингом
протеста на площади перед областной администрацией.
   Область была бедная, угольная,  электорат  в  ней  был  преимущественно
протестный, и усилия Сенчякова быстро разожгли из  искры  пожар  четвертой
категории сложности. В скором времени о том, что прихвостни Международного
валютного фонда по заданию западных конкурентов  намерены  разорить  самое
крупное в области предприятие, знали в каждом рабочем поселке и  в  каждой
шахте. У Черяги волосы дыбом вставали, когда он читал статьи, напечатанные
в диких марксистских листках, в изобилии рассовываемых по почтовым ящикам.
Там не хватало только обвинений в том,  что  в  банке  "Ивеко"  служат  по
пятницам "черную мессу", а на работу  туда  нельзя  поступить  иначе,  как
растоптав ногами крест и поцеловав председателя правления банка в  срамное
место. Черяга на месте "Ивеко" немедленно подал бы в суд на автора статьи,
редактора и корректора, но банк не снисходил до таких мелочей. И напрасно.
Листки пользовались бешеной  популярностью,  а  содержание  их  совершенно
бесплатно пересказывалось пенсионерами в очередях, собесах и  за  бутылкой
водки.
   Сам Извольский, который всегда считался типичным "новым русским"  и  на
коммуниста глядел примерно как на дохлую крысу, невзначай  обнаруженную  в
ящике стола, никогда бы не смог организовать такой эффективной кампании  в
защиту завода. Максимум, что бы он мог - э