на
голого Черягу и на девочку, копошащуюся у  его  бедер.  Это  продолжалось,
наверное, мгновение, потом Ирина опомнилась и вылетела вон из номера.
   Испуганная Тома подняла голову. Теперь,  в  свете  дня,  синяк  казался
все-таки невероятно большим.
   - Убирайся, - сказал Денис.
   - Что случилось? Кто эта...
   - Убирайся. Бумажник в гостиной на столе, деньги в бумажнике. Убирайся.
   Декабрь и  январь  стали  самыми  безумными  месяцами,  которые  помнил
Черяга. Практически на него были возложены  все  обязанности  Извольского.
Плюс  -  собственные  обязанности  Дениса.  Плюс  -  оборона   осажденного
комбината. Плюс  -  переговоры  с  губернатором,  судом,  банком,  митинги
протеста, интервью с журналистами и прочая, и прочая, и прочая. К тому  же
Денис не был самостоятельной фигурой. За всю стратегию отвечал Извольский.
За все финансовые операции комбината тоже отвечал  Извольский.  Извольский
был прикован к постели в Москве и думал, думал,  думал.  По  телефону  они
никаких стратегических проблем  не  обсуждали  -  подслушают.  Только  при
личных встречах.  Денис  метался  между  Ахтарском  и  Москвой,  отсыпаясь
исключительно в  самолете.  Сначала  он  летал  на  "Яке",  принадлежавшем
комбинату, но однажды летчик, уже  поднявший  самолет  в  воздух,  спинным
мозгом почувствовал неполадки и  успел  посадить  машину  прежде,  чем  та
развалилась над сибирской равниной.
   По городу прошел слух, что неполадки в  моторе  были  делом  рук  банка
"Ивеко", и это было похоже на правду.
   После этого Денис стал летать рейсовым самолетом, который в  результате
то и дело задерживался, дожидаясь окончания внезапно свалившейся  встречи.
Извертевшиеся пассажиры матерились сквозь зубы,  когда  к  трапу  подлетал
бронированный "мерс",  и  из  него  выскакивал  замдиректора  комбината  в
сопровождении четырех шкафов, прикрывавших шефа  от  случайного  снайпера.
Черяга со свитой занимал два ряда в первом салоне и тут же проваливался  в
глубокий беспамятный сон.
   Формально Денис не  был  назначен  и.о.  генерального  директора  и  не
являлся членом совета директоров. Он просто приказывал  -  и  приказы  его
должны были исполняться без разговоров. При  этом  компетентность  бывшего
следователя оставляла желать лучшего.
   У Дениса был недостаток, который на заводах не прощают нигде и  никому:
Денис совершенно не разбирался в производстве. Он беззаботно  путал  марки
углей и ставки налогов, ему приходилось втолковывать  на  совещаниях,  чем
отличается кокс, идущий на аглофабрику, от кокса,  который  идет  прямо  в
домну, и однажды он  дико  удивился,  узнав,  что  комбинат,  оказывается,
производит еще и  минеральные  удобрения  -  из  отходов  коксохимического
производства.
   Рекорд он поставил  9  января,  прилюдно  поинтересовавшись  на  совете
директоров, почем  на  LME  [London  Metal  Exchange  -  Лондонская  биржа
металлов; главный центр  торговли  цветными  и  черными  металлами]  нынче
слябы. Вокруг наступила озадаченная тишина, а потом зам по финансам Михаил
Федякин несколько саркастическим тоном известил и.о.  гендиректора  пятого
по величине в мире металлургического гиганта, что  сляб,  а  также  рельс,
швеллер, гнутый профиль и скрепка канцелярская на LME не котируются.
   Денис был достаточно ровен - и  с  главным  инженером,  и  с  замом  по
производству, и с главбухом, и с мэром города, и с  кучей  людей,  которые
никоим образом не могли претендовать на первое место на комбинате.
   Но два человека оказались неизбежными жертвами его  возвышения.  Первый
был  уже  упоминавшийся  в   повествовании   Володя   Калягин,   начальник
промышленной полиции,  человек  достаточно  сомнительных  нравов,  некогда
работавший замом начальника ахтарского УВД, а по увольнении создавший свою
собственную структуру, именовавшуюся "федерацией дзюдо  города  Ахтарска".
Федерация если и не опустилась  до  жесткого  бандитизма  -  с  грабежами,
торговлей  наркотиками  и  прочим,  -  то  уж  мягким  рэкетом  занималась
наверняка. Калягин оказал Извольскому  большую  услугу  в  августе,  когда
комбинат чуть не встал из-за перекрывших рельсы  шахтеров,  и  гендиректор
приложил все силы к тому, чтобы он сменил на посту начальника  УВД  своего
бывшего босса Александра Могутуева, который, напротив, во время  заварушки
показал себя далеко не с лучшей для комбината стороны.
   Но губернатор со страшной силой уперся рогом, Могутуева так и не сняли,
а Извольский сделал  финт  ушами  и  добился  создания  в  городе  некоего
забавного подразделения, именуемого "промполицией". Официально промполиция
должна была наблюдать за порядком на  комбинате,  отлавливать  несунов,  а
также патрулировать состоявшие на балансе  комбината  дома,  пансионаты  и
объекты соцкультсферы. Но так как половина города  была  выстроена  именно
комбинатом, промполиция завелась везде, при каждом  отделении  милиции,  и
именно ее-то и возглавил Володя Калягин.
   Промышленная  полиция,  разумеется,  тут  же  оказалась  на  довольстве
комбината, ее работников  обеспечивали  квартирами,  служебными  машинами,
новыми рациями и, само собой, стабильными и вполне пристойными зарплатами.
Напротив,  старую  милицию,  возглавляемую  Могутуевым,  комбинат   совсем
перестал  поддерживать,  и  единственным  официальным  источником  средств
существования оказался для  нее  федеральный  бюджет,  каковой  не  платил
зарплат  вот  уже  пятый  месяц.  Старая  милиция  стремительно   беднела,
сотрудники целыми отделами уходили к Калягину,  с  районных  ОВД  сыпалась
известка,  оперативные  машины  стояли  без  бензина  и  запчастей.  Ввиду
безрадостной бедности могутуевские менты ударились  в  самый  разнузданный
разбой; Извольский только того и ждал.  По  городу  прокатилось  несколько
громких скандалов, связанных  с  задержанием  рэкетиров  в  форме,  всякий
лавочник понял, что князь города гарантирует ему  защиту  от  Могутуева  и
полное разоблачение  милицейского  рэкета,  и  вскоре  после  официального
пересох и неофициальный источник милицейских доходов.
   Могутуев первое время еще пытался мириться, просиживал штаны в приемной
Извольского, а когда начались  скандалы,  плавно  переросшие  в  уголовные
дела, махнул рукой, сдался и по-черному  запил.  Самое  удивительное,  что
уголовные процессы Могутуева никак не затронули, место свое он сохранил и,
по неясным слухам, Извольский был крайне  этим  доволен.  Ему  важно  было
продемонстрировать всем не просто одномоментный гнев, а целое  федеральное
ведомство, поверженное в прах гневом ахтарского хана.
   Более чем нестандартный способ, примененный ханом Извольским для  того,
чтобы  покончить  с  преступностью  в  городе  Ахтарске,  дал   совершенно
блестящие результаты. Вовка Калягин (и его друг Юра Брелер), лично знавшие
каждого областного авторитета, быстро разъяснили браткам, что  в  Ахтарске
им ловить нечего. Владельцы ларьков и магазинов были избавлены от  рэкета,
в том числе и со стороны самой промполиции. У Сляба  существовала  твердая
договоренность с Калягиным на предмет того,  что  торговец  платит  только
после того, как влетел в блудняк: потерял товар или деньги, и обратился  к
Калягину за помощью.
   После того, как Калягин выловил банду, промышлявшую грабежом  автобусов
с "челноками" и на пару с Черягой раскрыл, - к изумлению и  досаде  самого
Извольского - организованную шайку, которая крала с комбината ферросплавы,
об "ахтарском феномене" заговорили в Москве. Высокое начальство в МВД даже
созвало совещание и  обсудило  опыт  сибирского  городка.  Итог  дискуссии
подвел председательствовавший генерал: "Никогда этому не  быть,  -  сказал
он, - это что же? Нас всех повыгонять, а на  наше  место  воров  в  законе
назначить, что ли?"
   К тому же в это время в Ахтарске случилась  другая  история,  вызвавшая
довольно неоднозначную реакцию. В городе, где рабочим платили зарплату  до
тысячи долларов и где даже пенсионеры получали  от  комбината  добавку  по
триста рублей в месяц, денег было, понятное дело, много.  В  связи  с  чем
большие люди сочли Ахтарск чрезвычайно перспективным  местом  в  том,  что
касается продажи наркотиков. В скором времени в городе возникло  несколько
дискотек, на которых без малейшего труда можно было получить "экстази",  а
добродушного вида дяденьки зашныряли возле  школ,  предлагая  ребяткам  на
пробу совершенно бесплатную дурь.
   Вскоре после создания промполиции патруль Калягина застрелил одного  из
таких дяденек. "Мы взяли его и стали сажать  в  машину,  -  дал  показания
сержант, - а он вырвался и убежал. Я выстрелил ему по ногам, а он  в  этот
момент поскользнулся и упал". Это был молодой еще  парень,  тридцати  лет,
сын заслуженной в Ахтарске учительницы. Выстрел снес ему пол-лица. У  него
в кармане нашли пять грамм маковой соломки.
   В следующие две недели было убито еще пять пушеров.  Все  они  пытались
бежать и всех их угораздило поскользнуться в момент выстрела.  А  потом  в
городе сгорела любимая молодежная дискотека, вместе со всем  оборудованием
и с хозяином. Два областных авторитета, Моцарт и  Ирокез,  забили  стрелку
Калягину и Черяге. Подробности разговора на стрелке так и  остались  между
этими четырьмя. Было известно, что разговор сначала  велся  на  повышенных
тонах, но закончился тем, что  Моцарт  и  Ирокез  оценили  такт  ахтарской
ментовки,  которая  не  порывалась  бить  себя  в  грудь  и  выкорчевывать
наркоторговлю на всей территории России или хотя  бы  во  всей  Сунженской
области. Было  негласно  решено,  что  Ахтарск  -  это  поляна  комбината,
который, таким образом, вписывался  в  структуру  существующих  понятий  и
окрестными  ворами   воспринимался   как   еще   одно,   равновеликое   им
формирование. Сунженские воры не лезли в Ахтарск  со  своими  наркотиками,
ахтарские авторитеты, хотя бы они и назывались "полковником  Калягиным"  и
"замдиректора Черягой" - не лезли в Сунжу.
   И тем не менее не только в бандитских,  но  и  в  самых  цивилизованных
кругах об этой акции ахтарских изюбрей говорили без всякого восторга.
   Как несложно было  догадаться,  особой  любви  между  "промышленной"  и
обычной милицией не было, но, что гораздо важнее, - не  было  любви  между
Черягой и Калягиным. Функции начальника промышленной полиции и заместителя
директора   по   безопасности   постоянно   пересекались,   и   Извольский
ненавязчиво, но совершенно сознательно поощрял соперничество между  своими
двумя сателлитами.
   Теперь, когда Черяга стал и.о. султана, Калягину пришлось  туго.  Одним
из  первых  своих,  декабрьских  еще  распоряжений  Черяга  отменил   было
согласованную уже покупку десяти новых патрульных "фордов".
   - У комбината сложное положение, - объяснил Черяга при свидетелях прямо
в окаменевшее лицо Калягина, - надо беречь деньги.
   Начальник  промполиции  покачался  с  носка  на  пятку,  смерил  Черягу
рассеянным взором и сказал:
   - Мелкий ты человек, Денис.
   Повернулся и вышел.
   Другой жертвой перемен оказался зам  по  финансам  Михаил  Федякин.  По
финансовой опытности, сроку службы у Извольского, и вообще здравому смыслу
именно он, а не бывший следователь должен  был  принять  на  себя  текущее
финансовое руководство огромным металлургическим хозяйством. Вместо  этого
Федякин  оказался  аккуратно  оттерт  от   рычагов   управления.   Федякин
погрустнел, ходил  злой,  расстроенный,  и  с  некоторых  пор  не  упускал
возможность заочно высмеять некомпетентность Черяги.
   Денису, естественно, высказывания Федякина довольно быстро передали,  и
Черяга начал по понятным причинам все больше  его  отдалять.  Как-тот  так
получилось, что основное бремя технических  решений  теперь  нес  на  себе
бывший зам Федякина, Чарко, и был он этому обстоятельству несказанно  рад.
Денис даже переселил Чарко в свой  собственный  кабинет,  а  сам  он  пока
занимал кабинет Извольского, огромный, роскошный, с целой батареей средств
связи и с двумя  портретами  людей  в  погонах:  Дмитрия  Чернова  [Чернов
Дмитрий (1836-1921) - знаменитый русский ученый, один из  основоположников
науки о металлах] и адмирала Колчака, расстрелянного  неподалеку  от  этих
мест.
   Ситуация складывалась неприятная: чем чаще Денис  поручал  дела  Чарко,
тем язвительней становился Федякин, чем  язвительней  становился  Федякин,
тем больше отдалял его Денис.
   Окончательная драка произошла  где-то  в  середине  января,  на  совете
директоров. Совет состоялся в большом уютном кабинете,  выходившем  окнами
на заставленный машинами заводской двор, и Денис занял за  круглым  столом
место Извольского. Пока обсуждали тактику комбината на  арбитражном  суде,
назначенном на послезавтра, все шло нормально, но минут  через  пятнадцать
Федякин поднял голову и спросил:
   - Денис Федорович, не могли  бы  вы  объяснить,  почему  "Стилвейл"  не
заплатила заводу за прошлую партию?
   "Steelwhale, Ltd." была та самая багамская оффшорка,  которой  комбинат
продавал сталь. "Стилвейл" платила комбинату ниже мировых цен и через  сто
восемьдесят дней  после  поставки,  а  недостающие  для  жизнедеятельности
деньги комбинат брал взаймы у банка "Металлург".
   - У "Стилвейл"  временные  трудности,  -  сказал  Денис,  -  они  скоро
переведут деньги.
   - Но ведь мы по-прежнему остаемся должны "Металлургу", так?
   - Естественно, - пожал плечами Черяга.
   - Я слышал, что банк "Металлург" скупает долги завода.
   - Он всегда этим занимался.
   - Сейчас - больше, чем раньше. И еще завод взял кредит у  "Металлурга".
Семнадцать миллионов, я проверял. Эти деньги тут же куда-то слили! И опять
взяли семнадцать миллионов!
   - Ты меня обвиняешь в финансовой нечистоплотности, Михаил Иваныч?
   - Ты гробишь завод, Денис Федорович, - сказал зам по  финансам,  -  еще
месяц такой жизни, и у нас не будет ни копейки. А долг перед "Металлургом"
перемахнет за пятьсот миллионов.
   Черяга помолчал.
   - Михаил Иванович, - сказал он, - если тебе не нравится, как  управляют
комбинатом, у тебя два пути: пожаловаться директору или  подать  заявление
по собственному желанию.
   Федякин побледнел, потом покраснел  -  и  выбежал  из  зала  заседания,
хлопнув дверью.
   - Есть еще вопросы? - скрестив перед собой пальцы, справился Черяга.
   Если вопросы у кого-то и были, то их решили  приберечь  до  возвращения
Сляба. Все хорошо помнили кадры с трупами расстрелянных рэкетиров, которые
демонстрировали по местному телеканалу. Демонстрировали,  кстати,  гораздо
чаще и дольше, чем это было бы с  обыкновенной  криминальной  разборкой  -
Денис Черяга лично позвонил руководителю  канала  и  намекнул,  что  трупы
неплохо было бы впихнуть в каждую приличествующую передачу.
   Спустя два дня (когда очередное арбитражное слушание было отложено,  на
этот раз оттого, что кто-то позвонил и сообщил, что в здании суда заложена
бомба) Федякин полетел в Москву, к Извольскому.
   Директор  принял  его  после  полуторачасового  ожидания.  О  чем   они
говорили, было неизвестно, но беседа продолжалась всего двадцать  минут  и
Федякин вышел из палаты с таким лицом, будто вот-вот собирался заплакать.
   Из больницы Федякин поехал  по  каким-то  московским  делам,  заехал  в
Центробанк, а потом зашел в Петровский пассаж, расположенный в двух  шагах
от величавого здания за чугунной оградой. Если бы кто-то следил  за  замом
генерального, он бы заметил, что тот провел в Центробанке  (где  ему  надо
было получить для комбината разрешение на операцию по капитальным  счетам)
вдвое меньше времени, чем в торговых рядах, и такое соотношение  было  для
Федякина довольно необычным. Раньше в этой долбаной  Москве  ни  на  какие
магазины времени у зама не оставалось, а теперь, вот поди ж ты...
   Побродив по центру, Федякин купил  билеты  в  Большой  театр,  а  перед
спектаклем забрел поужинать в "Савой". Он  ковырялся  в  тарелке  довольно
уныло и глядел в скатерть рассеянными глазами, и потому даже  не  заметил,
как на стул  напротив  него  опустился  красивый  сорокалетний  человек  с
приятной улыбкой и блещущими искренностью очами.
   - Ба! Михаил Иванович! Какая встреча!
   Федякин  поднял  глаза  и  узрел  пред  собой  малознакомого  человека,
которого, впрочем...
   - Серов. Геннадий Серов, вице-президент "Иве-ко", -  напомнил  человек,
протягивая через столик руку. Рука так и осталась висеть в воздухе, Серов,
чтобы скрыть смущение,  поднял  ее  вверх  и  щелкнул  пальцами,  подзывая
официанта.
   - Коньяка нам! Михал Иваныч - вы что предпочитаете?
   - Что хотите, - буркнул Федякин.
   Однако от пития не  отказался,  проглотил  сначала  одну  рюмку,  потом
другую, а когда прибыл заказанный  Федякиным  молочный  поросенок,  охотно
запил его терпким красным вином.
   Серов оказался прекрасным собеседником. У него была  необычная  судьба,
Геннадий по профессии был не  финансист,  а  военный  летчик,  покалечился
смолоду в Афганистане и как-то от тоски по небу приткнулся  снабженцем  на
Иркутском авиационном заводе. Потом Серов попал в "Росвооружение" и оттуда
- в банк, где  быстро  вырос  от  военспеца  до  начальника  департамента,
курирующего оборонную промышленность и далее  -  до  вице-президента.  Его
связи в российском ВПК были огромны, запас анекдотов неистощим, и он  умел
легко находить общий язык с самыми замшелыми красными директорами, которые
недолюбливали беловоротничковых финансистов и души не чаяли в этом  слегка
прихрамывающем  пилоте,  так   обаятельно   рассказавшем,   как   они   на
транспортном АНе возили из Нигерии  зеленых  крокодильчиков.  Очень  потом
удивлялись директора,  когда  обнаруживалось,  что  душка-пилот  кинул  их
почище   беловоротничкового   жида   и   всякого   прочего    дерьмократа,
ответственного за развал военной промышленности.
   - А садился я на вынужденную с заглохшим движком три раза,  -  говорил,
улыбаясь, Серов, - два в Афгане, а первый раз было так: лечу я на полигон,
ракеты в кассетах, под крыльями бомбы, - и на высоте семьсот метров движок
глохнет. Подо мной река,  вперед  город,  а  "Су"  без  движка,  надо  вам
сказать, обладает аэродинамическими свойствами кирпича. Слава богу,  зима,
мороз минус сорок, Иртыш в этом месте прямой, словно  палку  проглотил,  я
перевожу самолет в пикирование - и на реку.
   Сел на брюхо и скольжу по  реке.  Проскользил  километра  два,  этак  с
ветерком, бесшумно. Остановился. Открываю фонарь - в десяти  метрах  сидит
мужик, закутался по уши и рыбу удит. И не слышит,  натурально,  ничего.  Я
маску отстегнул и как заору: "Слышь, кореш! Ты мою лунку занял!"
   Тут мужик повернулся, и как  увидел,  на  чем  я  на  рыбалку  приехал,
подхватился - и к берегу. На форсаже не догнать. Снасть он свою оставил, я
подхожу, заглядываю в ведро, а там во-от такой сом!
   Серов заглотил кусок осетрины, вытер красивый, немного чувственный  рот
и вздохнул:
   - Ни до ни после мы такого сома не едали, голодно было... А вот еще был
случай: летит "Антей" из Анголы домой...
   Федякин понемногу развеселился. Глаза его заблестели от коньяка, он уже
не отказывался чокаться с неожиданным сотрапезником, и он давно уже так от
души не смеялся, слушая байку о летчике, который отказался  выпить  второй
стакан водки: "Что, боишься машину не посадить?" "Посадить-то я ее посажу,
а вот потом домой через пост ГАИ ехать..."
   Потом Серов вдруг посерьезнел,  попросил  официанта  принести  кофе,  и
внезапно спросил:
   - Вы, говорят, с Черягой чего-то там не поделили?
   - Да что я там не поделил, - с досадой  сказал  Федякин,  -  на  глазах
гробят завод.
   - Как - гробят? Вы уж извините, я в  этих  финансовых  делах  хуже  вас
рублю...
   И хотя было чрезвычайно сомнительно, что вице-президент крупного  банка
понимает в финансах хуже, чем сибирский замдиректор,  сейчас,  при  уютном
свете свечей и за бокалом коньяка, это казалось так естественно: ну что, в
самом деле, взять с бывшего военного пилота...
   - А что объяснять-то? "Стилв