о, Черяга вел бы себя так же? Ирина помотала головой. Почему  ей
все время вспоминался этот  человек  с  васильковыми  глазами?  Он  зам  у
Извольского. Зам по безопасности. Штатный палач. "Мозги  обрызгали  пальто
Сляба, и он снял пальто". А где в это время был Денис Черяга? И что бы  он
сделал в подобной ситуации? Не стал бы снимать пальто?
   Ирина торопливо расставила закуски и села на стул близ дивана. - У  вас
неприятности? - спросила она, подпирая рукой щеку и глядя  на  Извольского
озабоченными большими глазами.
   - У директора каждый день неприятности, - усмехнулся Извольский.  Глаза
его слегка ожили, распахнулись, и он глядел на Ирину жадным и  откровенным
взглядом, в значении которого невозможно было ошибиться.
   - Это из-за этой истории с ахтарским СОБРом?
   - Что, уже по ящику показывали?
   - Да, говорили, что ваш СОБР стрелял в  спецназовцев,  охранявших  дачу
какого-то бизнесмена...
   Ирине больше всего хотелось спросить, был ли  сам  Извольский  на  этой
даче, и правда ли, что перед ним застрелили человека.
   - Бизнесмена, - сказал Извольский, - хорош бизнесмен по кличке  Лось...
У вас в Москве все продается. Столько всего продается, что  никаких  денег
не хватит всю Москву купить. Потому что если купил кого один раз, то через
неделю надо покупать по новой...
   Ирина с некоторой тревогой наблюдала, как Извольский  скрутил  горлышко
бутылке с водкой, набулькал почти половину стакана, в котором  на  донышке
еще теплился коньяк, и заглотил получившуюся смесь одним глотком.
   В кармане брошенного пиджака зачирикал  телефон.  Извольский,  подумав,
ответил. Голос в трубке был  тягуч  и  звучен  -  обладатель  его,  бывший
цековский работник, долго упражнял голосовые связки в  парламенте,  прежде
чем въехать в Белый дом на  черном  коне  кризиса.  В  парламентский  свой
период обладатель звучного голоса не раз и не два грозился  разобраться  в
особенностях приватизации Ахтарского металлургического комбината.
   - А, Вячеслав Аркадьевич, - зарокотал в трубке уверенный басок,  -  что
это вы там за моей  спиной  об  экспортных  пошлинах  договариваетесь?  Я,
понимаешь, докладываю премьеру о росте доходной части, цифры называю, а он
мне: "На металлургов пошлин  не  будет!  Вон,  Сляб  с  Дерипаской  уже  с
ребятами перетерли..." Я прямо как  дурак  стою,  вроде  ответственный  за
промышленную политику, а таких вещей не знаю...
   Извольский упрямо сжал челюсть. Звонившего  действительно  не  было  на
вчерашнем  совещании,  которое  Извольский  благополучно  пропустил  и  на
котором  слетевшиеся   со   всех   концов   России   металлурги   убеждали
правительство не  вводить  экспортные  пошлины.  Был  Починок,  был  Боос,
Драганов был, - а этого деятеля не было, хотя пошлины он предложил ввести.
И что о совещании он знал, это ясно.
   Отчего ж не пришел? Хотел потом в частном порядке взять за услугу?
   - Так куда ж нам еще пошлины вводить? - сказал Сляб,  -  во  всем  мире
рентабельность меткомбинатов  под  семь  процентов,  а  пошлины  у  вас  -
двадцать. По миру пойдем. И так кризис, у меня десять  миллионов  в  банке
зависли...
   -  Кстати,  о  десяти  миллионах,  -  сказал   по   телефону   защитник
промышленности, - ты, говорят, там  рогом  упираешься?  Ну  если  у  людей
ничего нет, то чего с  них  возьмешь?  Согласился  бы  ты  на  их  схемку,
глядишь, и с пошлинами нашли бы взаимопонимание...
   "Схемка" предполагала, что из десяти миллионов комбинату отдадут  пять,
и то через полгода.
   - Подъезжай завтра, переговорим, - донеслось из  трубки,  -  российскую
промышленность надо защищать, на то мы тут и поставлены, -  часика  в  три
тебя устроит?
   - Устроит, - мрачно сказал Извольский и захлопнул телефон.
   - Что случилось? - тревожно спросила Ирина, глядя на резко помрачневшее
лицо директора.
   - Оно тебе надо? Не хватало еще с тобой о дерьме разговаривать.
   Настроение его внезапно испортилось, и он еще раз хлебнул коньяка.
   - Чистый рэкет, - сказал Извольский.
   - Как, настоящий рэкет? - с изумлением спросила Ирина, глядя на трубку.
   - Ага, настоящий, - Извольский слегка сполз с кресла и  глядел  на  нее
пьяными смеющимися глазами, - знаешь, как это  бывает?  Сначала  приезжает
бригада отморозков на пробивку, шум, гам, стволами в нос тычут,  стекла  в
магазине бьют, директор магазина  бросается  искать  приличную  крышу.  Та
приедет, порядок  наведет,  отморозкам  по  ушам  даст,  наш  директор  не
нарадуется: "какие у меня славные защитники". А  защитники  отморозкам  за
прикрученную точку заплатят...
   - Я не поняла, - нахмурилась  Ирина,  -  к  вам  действительно  бандиты
приехали? Стекла били? Вот в этом вашем особняке?
   - Нет, стекол не били. Сказали - введем экспортные пошлины.
   Ирина удивленно наморщила лобик.
   - Так это были не рэкетиры? А правительство?
   - А что, есть разница? - осклабился Извольский. Он говорил механически,
на  автопилоте.  В  глубине  комнаты  стояла  кровать,  очень  чистенькая,
полутораспальная, застеленная гладеньким шерстяным покрывалом, и  директор
все время переводил взгляд с Ирины на кровать и обратно.
   - А что же хотели взамен? Ну, чтобы стекла не били?
   - Банчок есть один. У нас в нем десять лимонов пропало  из-за  кризиса.
Расчеты за руду. Он  больше  половины  не  хочет  возвращать,  вот  мне  и
позвонили, чтобы я соглашался.
   - Так ведь кризис же, - удивилась Ирина, - у них, наверное,  и  вправду
денег нет.
   - У нас, Иришка, - усмехнулся Извольский, -  кризис  вот  какого  рода:
пришел грабитель, то есть государство, и грабанул киоск на остановке, унес
десятку... А утром продавщица, то есть банки, говорит вкладчикам: пропало,
мол, два ящика водки, упаковка дорогих конфет и двадцать тысяч рубчиков...
   И тут телефон зачирикал снова.
   - Да, - сказал Извольский.
   - Добрый вечер, Вячеслав Аркадьич. Эк вас Китайчиков-то пропесочил...
   - Кто говорит? - удивился Извольский.
   - Не узнали, Вячеслав Аркадьич? Богатым будете.
   Извольский внезапно узнал голос, хотя живьем говорил с человеком только
два раза, совершенно мельком. Это  было  то  самое  значительное  лицо  из
Минобороны, которому  в  свое  время  приглянулся  Конгарский  вертолетный
завод.
   - Узнал, - сказал Извольский безо всякого выражения.
   - Что ж вы так, а? На чужой территории застрелили спецназовца... Я  вам
прямо скажу - Китайчиков подписал ордер на арест этого вашего Алешкина.  И
посмотрим, кто еще там отдавал ему приказы -  ваш  Черяга,  наверное?  Мне
насилу удалось его удержать.  Чисто  по  старой  дружбе.  Говорю:  "Сергей
Васильич, не может быть так, чтобы Ахтарск совсем уже от Москвы отделиться
задумал. Вячеслав Аркадьич умный человек, он поймет, что перегнул палку".
   В переводе речь известного лица значила следующее: отдай мне Конгарский
завод, или я посажу Алешкина и Черягу.
   - Никакой я палки не перегибал, -  сказал  Извольский,  -  если  вашему
Китайчикову хочется поднять вопрос, отчего  спецназ  охраняет  бандита,  я
могу поднять этот вопрос.
   - А Ми-38 "Ястреб"? - спросило значительное лицо.
   - Какой Ми?
   - Который в Тушино летал за запчастями. Вам не  кажется,  что  к  этому
полету тоже могут быть вопросы? И звучать они могут так:  не  противоречит
ли национальной безопасности передача военного завода в руки лица, которое
использует передовую военную технику, еще  не  поступившую  на  вооружение
российской армии, в бандитских разборках?
   Извольский хмыкнул. Это уж его явно на понт брали  -  с  вертушкой  все
было чисто, комар носу не подточит...
   - А задавайте ваши вопросы сколько  хотите,  -  пьяно  сказал  Сляб,  -
найдите Камаза и снимите с него показания, как его охально изобидели...
   - Зря вы так, Вячеслав Аркадьич, - сказала трубка, -  вы  бы  лучше  до
утра подумали. Нельзя иметь слишком много врагов...
   Извольский захлопнул телефон и отключил его.
   - Кто это был? - тревожно спросила Ирина.
   - Я же говорю, все в Москве продается.
   - А в Ахтарске все уже продано? Вам?
   Извольский внезапно соскользнул с дивана и оказался на корточках  перед
Ирой. Ирина теперь ясно видела и складки рубашки, вылезшие из-под брючного
ремня, как это обычно бывает у полных людей, и едва  заметные  капли  пота
там, где в  течение  дня  безупречно  свежий  воротничок  касался  шеи,  и
небольшое пятно на галстуке: видно, обедая, Извольский капнул туда  соусом
или что-то в этом роде. От Извольского отчаянно пахло хорошим  коньяком  и
водкой: было видно, что директор пьян и не может себя контролировать  или,
во всяком случае, не считает нужным.
   - Ира, - сказал Извольский, - ну какого черта ты мне "вы" говоришь?
   Он начал ее целовать - грубо  и  жадно,  дрожащими  руками  расстегивая
кофточку, запах спиртного был невыносим, и Ире казалось ужасным,  что  все
будет вот так, сразу, она была не против, но ведь в конце концов,  она  не
проститутка, не секретарша, которую зовут на диван в обеденный  перерыв  и
за это платят зарплату...
   Она попыталась отпихнуть Извольского.
   - Погоди, - проговорила она, - там мясо в духовке...
   - Плевать, - совершенно искренне сказал Сляб.
   Он потащил ее на кровать и тут же сам навалился сверху.
   Ирина постаралась его оттолкнуть, но куда там! Грубые,  тяжелые  пальцы
без обручального кольца (что кольца нет,  Ирина  заметила  только  сейчас)
рванули  кофточку,  губы  Извольского  впились  в  тонкий  розовый  сосок,
окруженный несколькими ресничками-волосками.
   - Пусти, пусти, - бормотал Сляб, - господи, я так хочу тебя, все  будет
хорошо...
   Внизу его живота уже пылала раскаленная жаровня, смесь водки, страха  и
неуверенности в собственных силах подгоняла  директора,  и  крыша  у  него
отъехала как-то разом и бесповоротно. Теперь Ира билась уже по-настоящему,
ей было безумно обидно, у нее было мало опыта, но никакого опыта  не  было
нужно, чтобы понять, что то, что происходит, уже не называется любовью,  а
целиком подпадает под действие 117-й статьи Уголовного кодекса  Российской
Федерации.
   Ирина выскользнула было из-под Извольского, но  директор  был  тяжел  и
невероятно силен.
   - Не надо! - пискнула Ирина.
   Извольский уже пыхтел, как паровой  молот.  У  бедер  Ирины  ворочалось
что-то твердое, горячее, она отпихнула эту штуку  рукой.  Сляб  перехватил
руку и сжал так, что Ирине показалось, что он ее сейчас раздавит.
   "Он может убить меня, и за это ему ничего не будет, -  вдруг  мелькнула
безумная мысль, - если он может приказать расстрелять спецназовцев,  и  за
это ему ничего не будет, то за меня - тем более".
   Она перестала сопротивляться и только тихо плакала.  Ирине  показалось,
что она похожа на заготовку, на которую с  размаху  опускается  гигантский
пышущий  жаром  пресс.  Стальная  пряжка  от  ремня  (директор  так  и  не
удосужился снять брюки, только расстегнул) немилосердно врезалась в бедро,
прижатая тяжелым грузным телом. Ира закрыла глаза.
   Кошка Маша, испуганная непривычной возней в спальне, сначала  жалась  у
дверей, а потом вскочила на  заставленный  закусками  стол  и  с  урчанием
вцепилась в кусок белобокого осетра. На кухне исходила ароматом скворчащая
в духовке свиная вырезка.
   Потом Извольский как-то переполз с Ирины на кровать, раскинул руки -  и
захрапел. Белая его рубашка была измята, под мышками желтели пятна пота, и
под отлетевшими пуговицами была  видна  странно  белая,  почти  безволосая
грудь  с  жесткой  черной  дорожкой  волос,  спускающейся  к   пупку.   Из
расстегнутых штанов болтался член директора, похожий  на  длинный  увядший
лист салата. Из глупо раскрытого рта ползла струйка слюны.
   Ирина лежала некоторое время, не смея шевелиться.  Но  пьяный  директор
действительно спал, и, может быть,  от  этого  и  было  страшнее  всего  и
тоскливей. Ахтарский  хан  показал  свое  истинное  лицо.  Знатный  сеньор
некоторое  время  держался  почти  совсем   как   человек,   ухаживая   за
понравившейся ему девушкой из простонародья, даря цветы,  конфеты  и  даже
красную, как помидор, "тойоту".  Потом  ему  надоело  ломать  комедию,  он
надрался и поступил с ней, как  всегда  поступали  сеньоры  с  отданной  в
услужение хорошенькой служаночкой.
   Ирина  тихонько  сползла  с  кровати,  выключила  духовку,  в   которой
потихоньку дотлевала вырезка, и прошла в  ванную.  На  ней  еще  болтались
остатки  одежды  -  разорванная  кофточка,  пропахшая  потом  Извольского.
Почему-то эта кофточка ужасно рассердила Ирину - она была у нее любимой  и
нарядной, привезенной из Англии, и было совершенно ясно, что вторую  такую
кофточку Ирина не скоро купит, а от Извольского в подарок - не возьмет.
   Ирина залезла в душ и долго  и  тщательно  мылась,  отскребывая  каждый
кусочек своего тела, внутри и снаружи, от того, что произошло между ней  и
насильником двадцать минут назад. Когда она вышла из  распаренной  ванной,
Извольский по-прежнему спал, только  уже  перевернулся  на  бок  и  сладко
сопел, обняв подушку.
   Ирина прошла на кухню, включила свет и задумалась.  Что  делать  -  она
совершенно не представляла. Можно было бы, конечно, подать на  Извольского
в суд, но Ирина все же не была настолько наивна, чтобы полагать,  будто  в
сегодняшней России миллионера можно засадить за изнасилование.
   Ирина вдруг представила, как завтра к ней приходит Черяга - симпатичный
Черяга с васильковыми глазами,  -  и  предлагает  деньги.  Или,  наоборот,
начинает угрожать. Потому что Черяга - начальник  службы  безопасности,  и
наверняка в его компетенцию входит и  решение  подобных  проблем...  Ирина
подумала, что ее случай -  конечно  не  первый.  Просто  там,  у  себя,  в
Ахтарске, где директор по кличке Сляб царь и бог, к нему девиц привозят на
дом, целыми автобусами...
   Но даже не будь у Извольского сухощавого Черяги с васильковыми глазами,
что скажут в милиции?
   Ухаживал? Ухаживал. Цветы дарил? Ах, целую  "тойоту"  дарил?  Пришел  в
одиннадцать ночи с коньяком и закусками? И после  этого  вы,  гражданочка,
утверждаете, что навалился пьяный и изнасиловал форменным образом?  А  вам
не кажется, Ирина Григорьевна, что вы наглейшим образом пытаетесь  сорвать
куш с соблазненного вами человека?
   Ирина села за стол на кухне, сжала голову руками и  невидящими  глазами
уставилась на обои в розовый  поблекший  цветочек.  Часы  над  ее  головой
пробили  двенадцать.  В   комнате   заворочался   Извольский,   всхрапнул,
перевернулся на живот и умолк. "Убить бы  тебя",  -  отстранение  подумала
Ирина. Ее голова была как гироскоп, мысли  болтались  как-то  отдельно  от
мозга.
   В кухню прошла кошка Маша, вспрыгнула на колени  хозяйки  и  свернулась
клубком. Маша довольно урчала: ей понравилась осетрина и понравился гость,
который осетрину принес.
   Ира выпила чаю, вытерла непонятно как выступившую слезу, и тихо  начала
одеваться. Спустя пятнадцать минут дверь  квартиры  защелкнулась,  оставив
где-то далеко, на развороченной кровати, одиноко сопящего Извольского.
   На улице было холоднее, чем она ожидала. Нехорошая снежная поземка дула
прямо в лицо, кошка Маша в сумке начала жалобно мяукать, и Ирина побежала,
спрямляя дорогу,  через  сквер,  чтобы  успеть  на  метро,  пока  не  ушел
последний поезд.
   В припаркованной за углом дома машине водитель ткнул локтем  дремлющего
седока:
   - Слышь, Мишун! Смотри, соска эта побежала!
   - Какая соска?
   - Та, которую Сляб в кабак водил. Поехать за ней, что ли?
   - Отхлынь. Тебе не за соской велели смотреть. Вот сейчас объект за  ней
выскочит, тогда и поедем...
   - Ну, как знаешь, - невозмутимо сказал водитель, откидываясь в кресле.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ИЛИ ПРАВИЛА ИГРЫ БЕЗ ПРАВИЛ

   Вячеслав Извольский проснулся от настойчивого чириканья мобильника.  Он
буркнул что-то и перевернулся на другой бок, отмахиваясь от телефона,  как
от мухи, но тот звонил, не переставая, и наконец Извольский,  не  открывая
глаз, нашарил и взял трубку. Телефон зачирикал голосом Черяги.
   - Слава...
   - Который час? - простонал Извольский.
   - Уже десять, Слава! Нам в одиннадцать надо быть в банке!
   - Я приеду, - пробормотал Извольский, - или нет, пришли водителя.
   - Куда?
   -  Сам  знаешь  куда,  -  хмыкнул  Извольский.  Он  бросил   трубку   и
окончательно открыл глаза. Башка болела невыносимо, лучи  солнца  били  по
постели прямой наводкой, и Вячеслав долго не мог вспомнить, где он и  что.
Потом он вспомнил, что он у  Иры,  и  что  вчера...  Он,  кажется,  ужасно
боялся, но все было хорошо. Господи, как все  было  хорошо.  Черяга  может
утереться. Теперь не придется думать о том, что он,  Вячеслав  Извольский,
может только с проституткой, и только, извините, в общем, неважно как...
   Память медленно колыхалась, как снулый  карп  в  приправленной  хлоркой
воде. Десять утра. Два пополудни по  ахтарскому  времени.  Кошмар...  Нет,
кажется, все было не так уж хорошо. Он был  пьян...  где  она?  Извольский
пошарил рукой, почти уверенный, что Ирина спит рядом, но никого  рядом  не
было, и простыни с другой стороны неширокой постели были холодные и  почти
не смятые. "Встала, - подумал Извольский, - кажется,  я  как-то  не  очень
себя..."
   Извольский  окончательно  разлепил   глаза   и   уставился   на   ворох
развороченных простынь. С ворохом что-то было не так. Нет, не с ворохом. С
ним... Сляб помотал головой  и  уставился  на  собственное  тело.  Он  был
почему-то одет. Белая рубашка была смята от сна, из-под  задравшихся  брюк
торчали ноги в носках с синими строками. Ни фига себе! Память стремительно
возвращалась. "Боже мой, - мелькнуло в  голове,  -  да  она  меня  тряпкой
отхлестает и права будет..."
   - Ира! - позвал он. - Ира!
   Ни звука в ответ.
   Извольский поднялся с дивана и принялся оправлять рубашку. В ванне  Иры
не было и на кухне тоже. Часы пробили десять. Ну да, она пошла в институт.
У нее же лекция. Черт возьми, какая лекция! Какая, на хрен, лекция...
   Он прошлепал по пустой квартире, открыл в ванной кран  и  сунул  голову
под  холодную  воду.  Голова  потихоньку  прояснялась,  а  вот  настроение
оставалось прежним, гадким. Что-то было ужасно не  так  -  в  этой  пустой
залитой солнцем квартире. В прошлой ночи. Ирины нет. Но ведь кот...  кошка
же здесь?
   Извольский опрометью кинулся на кухню.
   Под батареей, там, где раньше стояли все три  мисочки  для  кота,  было
пусто. И самого кота не было. Извольский, похолодев, кинулся к  окну.  Его
собственный "БМВ" стоял внизу, поблескивая  темно-вишневыми  отсветами.  А
рядышком стояла канареечно-красная "тойота". Если она уехала в университет
- почему она уехала не на ней?
   Извольский трясущейся рукой схватил телефон. На кафедре было занято, он
дозванивался минут пять, прежде чем ленивый женский голос сказал:
   - Алло!
   - Мне Ирину, - закричал в трубку Извольский.
   - А ее нет.
   - Где она?
   - Она утром передала, что заболела, - сообщил ленивый голос. - Вы домой
звоните, если что...
   Извольский захлопнул телефон и бросился в переднюю.
   И только там он заметил то, что должен был заметить с самого  начала  -
разорванный техпаспорт от "тойоты" и записку: "Вячеслав Аркадьевич! Уходя,
захлопните дверь". И все.
   Извольский опоздал на встречу на пятнадцать минут, и, по мнению Черяги,
он смотрелся не так, как положено выглядеть счастливому любовнику: глаза у
него были растерянные, как у школьника,  получившего  двойку  по  любимому
предмету, щеки отливали нехорошей желтизной, и  вообще  выглядел  директор
так, словно он вчера не много трахался, а много пил. Лицо Извольского было
неожиданно некрасивым и потухшим. "Е-мое, - обеспокоенно подумал Черяга, -
если у него с ней как с секретаршами ничего не вышло..."
   Кроме того, гендиректор был облачен во вчерашнюю мятую рубашку и  мятый
же костюм, с отворотами брюк, запачканных грязью, что резко отличало его и
от улыбающегося президента "Росторгбанка" г-на Ростиславцева,  и  даже  от
безукоризненно выглаженных банковских