их
покоях, на шумной парижской улице или в горах, где прошло его детство?  Кого
увидит, с кем обменяется словом или ударом шпаги? Кто улыбнется ему?
   "Констанция,  -  подумал  он  с   внезапной   тоской,   -   Констанция!..
Глаза-фиалки, ямочки на щеках, рот,  созданный  для  поцелуев,  и  локоны  -
темные, как зрелый плод каштана??
   Его ладони коснулись гладкой коры, но, против ожидания, Констанция  -  ни
та, земная, ни рожденная на Анхабе - ему не явилась. Он заметил,  что  стены
дворика будто раздвинулись, что меняются запахи и звуки и темное небо  стало
еще темней. Не из-за туч, скрывавших  солнце,  -  тучи  остались  в  Лиловых
Долинах вместе с мутно-серыми небесами, с деревом туи и камнем, дремавшим  у
его корней. Небо, которое видел Дарт,  было  глубоким,  бархатисто-черным  и
полнилось звездами, а на востоке, за его спиной, висела ущербная луна. Ночь,
топот копыт, скалы, застывшие у дороги, и соленый ветер, задувающий с моря?

Глава 15

   Он мчался в ночном сумраке, и трое друзей скакали рядом, будто призрачные
тени, оседлавшие ветер. Дорога тянулась мимо утесов; их черные  бесформенные
громады казались сгустками тьмы, ведущими в ад вратами, украшенными  блеском
звездных диадем. Они неслись  вперед,  они  спешили;  волны,  рокотавшие  за
скалами,  и  мерный  топот  копыт  слагались  походным  маршем  и  торопили,
торопили? Жизнь  -  смерть,  мир  -  война,  честь  -  позор?  Вот  дилемма,
назначенная к решению. Вращалось колесо судьбы,  грозя  сокрушить  владык  и
владычиц, и, чтобы замедлить поступь рока, его с друзьями бросили под тяжкий
обод. Их жизни и шпаги, их верность и честь?
   Лица друзей были спокойны. Их имена не вспоминались Дарту, но в  этом  не
было нужды; он слышал их голоса и, кроме имен,  знал  о  них  все.  Силач  с
грубоватой  физиономией  отличался  любовью  к  пышности  и  склонностью   к
хвастовству; черноглазому юноше мечталось о сане аббата,  что,  впрочем,  не
мешало ему волочиться за женщинами; самый старший, суровый мужчина с бледным
лицом, был скрытен  и  неразговорчив.  Такие  разные,  такие  непохожие?  Но
верные, как фамильный клинок толедской стали.
   - Опасное предприятие, черт возьми! - заметил  силач.  -  Каждый  из  нас
рискует жизнью, и мне хотелось бы по Крайней мере знать, во имя чего.
   - Должен признаться, что я с тобой согласен, - улыбнулся  юноша.  -  Если
наш поход свершается с благочестивой целью, мы попадем в  божьи  чертоги,  в
противном случае? - Он оборвал фразу  и  передернул  плечами.  -  Сатана  не
дремлет, и очень не хотелось бы очутиться в его лапах!
   Старший мужчина повернул к черноглазому спокойное бледное лицо.
   - Я заменил бы. слово ?благочестивая? на ?благородная?, и в  этом  случае
все будет ясно. Можем ли мы сомневаться, что наш друг, - он кивнул в сторону
Дарта, - призвал нас для дела, грозящего уроном чести? Это было бы нелепо  и
оскорбительно! А раз так, к чему вопросы?
   Наступило молчание, затем Дарт услышал собственный голос.
   - Вы правы. Разве король отчитывается перед  нами?  Разумеется,  нет!  Он
просто говорит: господа, в Гаскони или  во  Фландрии  дерутся  -  так  идите
драться! И мы идем. Во имя чего? Мы даже не задумываемся над этим.
   - Наш друг прав, -  поддержал  бледный.  -  Мы  идем  умирать,  куда  нас
посылают, без сожалений и лишних вопросов. Да и стоит ли жизнь  того,  чтобы
так много спрашивать?
   Подул ветер, всадники взмыли над дорогой,  закружились,  разлетелись?  Но
грусть расставания не  коснулась  Дарта;  он  знал,  что  их  встреча  -  не
последняя, что друзья вернутся и что они  -  каким-то  странным  мистическим
образом - пребывают в собственной его душе, а  если  не  в  ней,  то  где-то
рядом, совсем поблизости. Он размышлял  о  другом,  о  драгоценном  подарке,
сделанном памятью, о словах, которые вырвались у него только что.
   Разве король отчитывается перед нами? Разумеется, нет! Он просто говорит:
   Господа, в Гаскони или во Фландрии дерутся?.
   Гасконь! Трепет листвы под ветром, налетевшим с горных пиков,  каменистые
кручи, дуб у обрыва - огромный, величественный, с черной морщинистой  корой,
синее небо и облако, похожее на птицу, парившую над  неприступной  вершиной?
Гасконь, родина! Крохотная частичка воспоминаний, подаренная ему? Что же еще
он сможет вспомнить?
   Он  пожелал  возвратиться  в   Гасконь,   но   налетели   другие   слова,
названия-призраки, слившиеся не  с  первой,  со  второй  его  жизнью.  Эйзо,
Растезиан, Лу-гут,  Буит-Занг,  Конхорум,  Йелл  Оэк?  Теперь  они  не  были
бестелесными; они наполнились смыслом и содержанием,  звуками  и  ароматами,
воем пустынных  ветров,  грохотом  горных  обвалов,  пеной,  вскипающей  над
водопадами, чувством стремительного полета над плоской  серой  равниной  или
парения в облаках, густых и белоснежных, скрывающих спрятанный под ними мир.
   Сосредоточившись, он пронизал облачные покровы.  Внизу  -  ни  земли,  ни
воды, а странная смесь того и другого;  огромное  болото,  раскинувшееся  от
полюса до полюса под белым, будто мрамор, небом. Жидкая грязь,  черные  окна
трясин,  мутные  желтые  протоки,   зелень   островов,   сплетенных   буйной
растительностью,  гигантскими  травами  или  водорослями,  поднимающимися  с
болотистого дна? Кое-где - клочки настоящей суши: с останками древних скал -
у полюсов, заросшие деревьями - у экватора? Нет городов, но есть поселения -
хижины, крытые тростником, пристани, лодки и маленькие плоты; они  мельтешат
в протоках у деревень, словно муравьи вокруг  муравейника.  В  лодках  и  на
плотах - существа с голубовато-смуглой кожей, подобные людям, но  невысокие,
с тонкими хрупкими конечностями; в руках - остроги,  на  чреслах  -  скудная
одежда, передники и юбочки из трав.
   Тири? Буит-Занг? Он не нашел там ничего. Легенды поглотило время,  а  все
остальное - огромное болото.
   Новая  картина:  ярко-зеленые  небеса,  серые  безбрежные   пески,   поля
застывшей лавы, безжизненные впадины морей, соединенные извилистыми  рубцами
- руслами пересохших рек? Гарь и  дым  вулканов,  едкий  сернистый  запах  и
постоянное колыхание почвы, словно под ногами  не  земля,  а  палуба  судна,
которое то поднимается, то опускается на мелкой зыби. Жизни нет, однако есть
ее следы.
   Йелл Оэк? Там, под бывшим речным берегом, гравиметры Марианны  обнаружили
город, засыпанный пеплом и залитый лавой, а Голем его раскопал:  дома-загоны
без крыш, осколки глиняной утвари, груды костей и черепов, окаменевшие  яйца
и отпечатки каких-то предметов в застывшей лаве -  возможно,  металлических,
но рассыпавшихся в прах. Черепа были с тремя глазницами, на костях рук и ног
- по  пять  суставов,  как  выяснилось  в  ходе  реконструкции,  проделанной
Марианной. В общем, бесполезные сведения, ибо этих  трехглазых  яйцекладущих
никак нельзя было спутать с Ушедшими Во Тьму - слишком примитивная культура.
А вот на тьяни они походили как родные братья.
   Другой мир, богатый и щедрый, подобный Земле и Анхабу. В меру  воды  и  в
меру суши; материки, океаны, моря, холмы  и  горные  хребты,  пышная  щедрая
растительность  синих,  серых,  голубых  оттенков.   Животных   мало,   зато
разнообразие древесных форм, выведенных с неподражаемым искусством:  деревья
плодоносящие и декоративные, деревья с  корой,  заменяющей  мех  или  ткань,
деревья с ровным прямым стволом и скудной кроной или, наоборот, приземистые,
с очень длинными ветвями,  похожие  на  шатры.  Лианы  -  готовые  канаты  и
веревки, синий бамбук - жерди на изгородь, мох  -  густой  и  мягкий  ковер,
светящийся лишайник - факел, а кроме того  -  корнеплоды  и  нежные  фрукты,
гроздья сочных ягод, тростник, истекающий сладким соком, орехи  с  мучнистой
мякотью или полные меда  и  молока?  На  экваторе  -  степь,  и  в  ней,  на
расстоянии трех-четырех лье друг от друга, растут деревья чудовищной толщины
и высоты; у их корней - древесные дупла-пещеры со стенами и потолками, будто
натертыми воском.
   Лугут? Чарующее лесное  изобилие,  птицы,  звери,  и  ни  единого  живого
существа из тех, что можно было бы счесть разумными? Однако Джаннах и другие
балары  считали,  что  совершилось  важное  открытие  -   возможно,   найден
материнский мир Ушедших. Правда, после трех-четырех экспедиций и проведенных
иразами раскопок это мнение признали ошибочным. На Лугуте обитали  одаренные
разумом племена,  к  которым  Темные  явились  из  космических  пространств;
явились, облагородили их мир и, вероятно, жили  в  дружбе  с  ними  не  одно
тысячелетие. Затем исчезли, взяв с  собой  всех  местных  обитателей.  Куда?
Зачем? Теперь эти вопросы не вставали - по крайней мере, первый из них.
   Еще вспоминался Дарту Конхорум, мертвый мир,  глыба  оплавленного  камня,
сожженного сверхновой. Труп, а не планета! Но у нее был спутник -  полый,  в
нарушение  всех  законов  космологии,  и  эта  полость,  располагавшаяся   в
пятидесяти лье от почерневших скал, имела форму  правильного  шара.  Видимо,
пустого, если судить по данным гравиметров, но главной загадкой была не  эта
зияющая на экранах пустота, а то,  как  проникали  в  подземное  сооружение.
Конечно, лучевой удар, оплавивший  поверхность  сателлита,  закрыл  наружные
каналы, но в глубине, у  самой  сферы,  им  полагалось  сохраниться.  Однако
Марианна ничего не обнаружила - ни отверстий в стенках шара, ни  подходивших
к ним тоннелей, ни рыхлой породы, изъятой при строительстве.
   Высадившись вместе с Големом, Дарт распорядился смонтировать стационарный
дисперсор и пробить канал - такой, чтоб  в  нем  разместились  прожектора  и
видеодатчики; Затея эта кончилась печально: в тот  момент,  когда  до  сферы
было рукой подать, перемычка  лопнула,  и  из  полости  хлынул  под  сильным
давлением газ. Дисперсор вместе со станиной разлетелся на куски, Дарт угодил
под рой обломков, и хоть скафандр выдержал, ему сломало два ребра и  руку  и
врезало по голове. Голем втащил его в корабль, так что на Анхаб он  все-таки
добрался, но не в пилотском кресле, а в  саркофаге  реаниматора  и  в  самом
скверном настроении?
   Хлынул дождь, пробился сквозь плотную крону туи, заставил  его  очнуться.
Дарт  отступил  под  защиту  стен,  вытер  мокрое  лицо  ладонью  и   замер,
всматриваясь в полумрак. Дерево темнело перед  ним,  шелестя,  подрагивая  и
стряхивая дождевые капли; корни, ствол, ветки и веточки, усеянные  листьями,
- вроде бы простое дерево, а не источник волшебства. Но второе прикосновение
к нему было еще поразительней первого.
   - Тысяча чертей! - пробормотал Дарт. - Чтоб мне  попасть  в  погребальный
орех! Чтоб меня, фря, объел водяной червь!
   Он был потрясен - не столько  фактом  вернувшихся  воспоминаний,  столько
тем,  что  было  ему  возвращено.  Казалось,  их  разговор  со  старцем  был
подслушан, и дерево вмешалось в диалог,  желая  намекнуть:  слова  Нараты  -
шутка или заблуждение. Рами, тири, тьяни  и  прочие  аборигены  -  вовсе  не
искусственные существа, не бхо и не иразы, а дети  матери-природы,  подобные
ему; их привезли сюда с разных планет, многие из которых он посетил за время
космических странствий. Наверняка он побывал не всюду  и  знал  не  все,  но
дерево  нашло  и  оживило  подходящие  картины,  наполнив  жизнью   призраки
воспоминаний. ?И даже добавило к ним награду и  философский  комментарий,  -
подумалось ему. - Наградой было  имя  родины,  а  комментарием  -  речь  его
бледнолицего друга. Как там он сказал?..?
   "Мы идем умирать, куда нас посылают, без сожалений и лишних вопросов?  Да
и стоит ли жизнь того, чтобы так много спрашивать??
   Но с этим Дарт не мог согласиться. Он дорожил жизнью, его  прагматический
ум не принимал  идею  слепой  нерассуждающей  жертвенности,  его  врожденное
любопытство не позволяло отказаться от вопросов. Он считал себя  рыцарем  и,
несомненно, был им, однако склонялся  к  тем  вариантам,  когда  героическое
вознаграждалось, а будущий подвиг был оценен и вписан  в  условия  договора.
Так, как с Джаннахом: вторая жизнь - в обмен на верную службу,  ферал  -  за
возвращение на родину. И так, как с Наратой. Что бы старик ни думал  о  нем,
Дарт исполнял договор и в  той  его  части,  которая  не  обсуждалась  и  не
высказывалась вслух, а была как бы  предметом  негласного  соглашения  между
шир-до  и  пришельцем-маргаром:  один  спускается  в   дыру,   другой   дает
информацию. В этом смысле двадцать зерен бхо, обещанных за помощь,  являлись
для Дарта скорей символической, чем реальной платой.
   Шелест крыльев заставил  его  обернуться.  Брокат,  маленький  летун?  Он
опустился прямо в руки, как молчаливое напоминание о Нерис. Он даже  пахнул,
как Нерис, и на мгновение Дарт почувствовал, что хочет прикоснуться  к  ней.
Когда они лежали рядом, сердца их были так близки? ближе, чем если бы  Нерис
была земной женщиной? ближе, чем сердце Констанции?
   Прогнав эту мысль, он погладил мягкую шерстку зверька. Бхо, ставший живым
существом, если верить Нарате? И дерево туи - бхо, и этот бугристый  камень,
и очистительный туман, и даже  водяные  черви?  Неудивительно,  что  старику
привиделось, будто и сам он - бхо! Не такая уж странная мысль? Были времена,
когда и ему, Дарту, казалось то же самое?
   Он невесело усмехнулся, подумав о тех временах. Забавная штука -  память!
Горести в ней хранятся дольше радостей, злое слово - прочнее слов  любви,  а
более всего запоминаются сомнения? Сомнения, которые мучили  его,  когда  он
восстал из праха?

***

   Трокар, летающая лодка, падала из  космической  тьмы  в  теплые  ласковые
объятия планеты. Вверху - вернее, в том месте, которое мнилось Дарту верхом,
- остался космический остров магов-реаниматоров, вернувших его к  жизни;  он
все еще кружился в темных  пространствах  над  трокаром  и  блистал  огнями,
затмевая сияние звезд. Там - все, что было известно Дарту о чистилище -  или
о рае? - куда послал его милосердный господь; там  -  бесконечные  коридоры,
кельи без окон, но светлые, с мягкой, будто слепленной из пены мебелью;  там
- большой прозрачный саркофаг, где он пробудился,  где  спал  и  бодрствовал
среди стеклянных глаз, мерцавших огоньков  и  трубок,  наполненных  цветными
жидкостями; там - машина, творившая звуки, образы и картины,  чтобы  научить
его словам, множеству слов, которых не было ни в одном из земных языков; там
- ангелы, подобные или отличные от людей, и их помощники-иразы, то ли живые,
то ли, как он сам, ожившие мертвецы.
   Последняя мысль слишком тревожила Дарта, не покидая ни  на  миг.  Кто  он
такой? Конечно, не бестелесная душа;  даже  тут,  в  небесном  царстве,  его
наделили плотью со всеми ее отправлениями и желаниями.  Плоть  подсказывала,
что он - человек, и он ощущал себя человеком,  но  это  не  значило  ничего;
причастность к роду людскому была  обманчивой  в  горних  высях,  где  облик
жителей  менялся,  словно  карнавальные  маски,  и  где  иразы-слуги   могли
оказаться больше похожими на людей, чем их изменчивые господа.
   Возможно, и сам он - такой же слуга? Искусственная  плоть,  искусственные
воспоминания, смутные и зыбкие, будто отлетевший сон?  Искусственный  разум,
который считает, что он - человек?
   Правда, Джаннах - Джаннаходривелисахара-набалар - пытался разубедить его.
Он не скрывал, что Дарту  предстоит  служение,  но  эта  служба,  по  словам
Джаннаха, есть служба воина и разведчика, почетная и  трудная,  связанная  с
риском, дальними странствиями среди звезд и поиском сокровищ. Каких,  о  том
предстояло узнать в грядущие дни, а в настоящем Дарт усвоил,  что  труд  его
будет вознагражден и что аванс он уже получил - плоть,  молодость  и  вторую
жизнь. Ни риск, ни предстоящая служба его  не  пугали;  сколько  он  помнил,
служение и риск  были  для  него  привычным  делом,  благословенным  троицей
владык: земным, небесным и королевой удачей. Последнее было особенно важным,
ибо, по утверждению Джаннаха, иразу не снискать милостей Фортуны  -  а  если
так, то он, конечно, не ираз.
   Впрочем, сомнения оставались, хотя он верил Джаннаху, находившемуся рядом
с ним с самого момента пробуждения. Собственно, первое, что  явилось  Дарту,
когда он очнулся в своем  саркофаге,  было  знакомое  лицо  с  остроконечной
бородкой, властные темные глаза,  алый  камзол  и  аметистовый  перстень  на
пальце. Увидев их, он вздрогнул. Кажется, этот человек и здесь, в чистилище,
считался важной персоной! Память об этом лице преследовала  Дарта  в  первой
жизни, и, вероятно, вторая не станет исключением? Но все же  при  виде  этих
глаз он успокоился и  решил,  что,  разумеется,  в  чертогах  господа  среди
спасенных душ должен царить привычный порядок: есть высшие  и  низшие,  есть
пастыри и овцы, есть те, кто звонит  в  колокольчик,  и  те,  кому  положено
склонять колени. На первых порах эта мысль его ободрила.
   Падение лодки замедлилось; теперь она неторопливо плыла под  облаками,  и
сквозь прикрывавший ее прозрачный купол Дарт мог любоваться чарующим  видом:
сооружениями из хрусталя  и  серебра,  парившими  в  воздухе,  полной  света
небесной полусферой и зелеными холмами внизу, к  которым  ласкались  морские
волны. Море выглядело нешироким - возможно,  не  море,  а  пролив,  и  Дарт,
попытавшись разглядеть  далекий  берег,  вдруг  увидел,  как  он,  повинуясь
невысказанному желанию, стремительно  приближается  и  вырастает  на  куполе
кабины.
   Очередное волшебство! Однако он не был испуган;  он  уже  знал,  что  эта
прозрачная субстанция способна приближать  и  отдалять  точно  так  же,  как
зрительная  труба.  Имелись,  само  собой,  и  кое-какие  отличия:  в  трубу
необходимо заглянуть с того или другого конца, а купол и подобные ему полы и
стены, перегородки и окна  повиновались  мысленным  приказам.  Удивительная,
потрясающая магия!
   Тем не  менее  лицо  Дарта  было  спокойным,  и  сидевший  рядом  Джаннах
одобрительно  кивнул.  Трокар  опустился  ниже,  медленно   облетел   вокруг
хрустального замка, будто подвешенного со всеми своими башнями, балконами  и
галереями  к  серебряному  выпуклому  зеркалу;  солнце  отражалось   в   его
поверхности,  лучи  дробились  радугой  в  замковых  стенах,  и   Дарт,   не
удержавшись в этот раз,  восторженно  вздохнул.  Поистине  чертоги  господа,
обитель ангелов!
   - Это мой дом, - произнес Джаннах. - Здесь вы будете жить.
   - Мои благодарности, сир. Ценю ваше гостеприимство,  но  я  предпочел  бы
что-то менее великолепное и более  основательное.  -  Дарт  зажмурил  глаза,
ослепленный висевшими в воздухе радугами.
   - Вам неприятна высота? Или  прозрачность  стен?  Или  же  слишком  яркий
свет?
   - Ни то, ни другое, ни третье. Я вырос в горах,  монсеньор,  и  не  боюсь
высоты и света. Но вы говорили - там, наверху, -  он  поднял  взгляд  к  уже
исчезнувшей космической станции, - что мне придется  провести  здесь  долгие
годы? Раз так, я хотел бы иметь место,  где  буду  не  гостем,  а  хозяином.
Сдаются ли у вас комнаты внаем? И можно ли найти слугу? И каковы на все  это
цены в райской обители? В пистолях, экю или ливрах?
   Джаннах рассмеялся.
   - О, уверяю вас, Дарт, у вас будут комнаты и будет верный слуга - причем,
друг мой, абсолютно бесплатно! Это входит в наше соглашение? И  если  вы  не
хотите принять мое гостеприимство, то, быть может, вам понравится дворец,  в
который мы летим. Древнее здание с каменными стенами,  прочно  укоренившееся
на земле? так прочно, что перед ним бессильно даже время.
   - Это внушает надежды, сир - возможно, в древних стенах ко  мне  вернется
память. - Дарт склонился к собеседнику. - Воспоминания мои о  прошлой  жизни
расплывчаты и смутны? Почему? Вы называете меня Дартом - однако мое  ли  это
имя? Вы говорите, что я погиб под  пушечным  ядром  -  но  так  ли  это?  Не
обессудьте, монсеньор, я сомневаюсь  не  из-за  того,  что  чувствую  к  вам
недоверие? Дело в ином. Если я - творение господа, то  должен  помнить  свое
имя и свой титул - равным образом как имена родителей,