шла
еще одна ночь, которую он провел в холодном, сыром месте,  и  ему  стало
еще хуже; когда наутро он тронулся в путь, то едва волочил ноги.
   Он подождал у подножия крутого холма, пока приблизится почтовая каре-
та, и попросил милостыню у пассажиров, сидевших снаружи, но мало кто об-
ратил на него внимание, да и те сказали, чтобы  он  подождал,  пока  они
поднимутся на вершину холма, а тогда они посмотрят, так ли он быстро по-
бежит, чтобы получить полпенни. Бедный Оливер старался не  отставать  от
кареты, но потерпел неудачу: он очень устал, и у него болели  ноги.  На-
ружные пассажиры спрятали в карман свои полпенни, заявив, что он - лени-
вый щенок и ровно ничего не заслуживает. И карета  с  грохотом  укатила,
оставив за собой только облако пыли.
   В некоторых деревнях были прибиты большие цветные доски с  предупреж-
дением всем, кто просит милостыню в этой округе, что им  грозит  тюрьма.
Оливера это всякий раз очень пугало, и он спешил поскорее  покинуть  эти
места. В других деревнях он стоял у гостиниц и горестно смотрел на  про-
хожих; обычно это кончалось тем, что хозяйка гостиницы приказывала одно-
му из форейторов, слонявшихся поблизости, прогнать мальчишку, потому что
- в этом она уверена - он хочет что-нибудь стащить. Если он  просил  ми-
лостыню у двери фермера, в девяти случаях из десяти грозили натравить на
него собаку, а когда он просовывал нос в лавку, заходила речь  о  бидле,
после чего у Оливера от страха пересыхало во рту, а ведь частенько у не-
го во рту ничего, кроме слюны, не бывало.
   В конце концов не будь добросердечного сторожа у заставы и  милосерд-
ной старой леди, страдания Оливера закончились бы гораздо скорее, так же
как и страдания его матери, - иными словами, он упал бы мертвым на коро-
левской большой дороге. Но сторож у заставы накормил его хлебом и сыром,
а старая леди, внук которой, потерпев кораблекрушение, скитался босой  в
какой-то далекой стране, пожалела бедного сироту и дала ему то немногое,
что могла уделить; и самое главное, она подарила  ему  добрые,  ласковые
слова и слезы сочувствия и сострадания, запавшие в душу Оливера  глубже,
чем все перенесенные им доселе мучения.
   На седьмой день после ухода из родного  города  Оливер,  прихрамывая,
медленно вошел рано утром в городок Барнет. Ставни на окнах были  закры-
ты, улицы пустынны: никто еще не просыпался для повседневных дел. Солнце
вставало во всем своем великолепии,  но  свет  заставил  Оливера  только
сильнее почувствовать свое полное одиночество и заброшенность, когда  он
с окровавленными ногами, покрытый пылью, сидел на ступеньках  у  какойто
двери.
   Постепенно начали открываться ставни; поднялись шторы на окнах, и  на
улице появились прохожие. Иные на минутку приостанавливались и  смотрели
на Оливера или на ходу оборачивались, чтобы взглянуть на него; но  никто
не пришел ему на помощь и не спросил, как он сюда попал. У него не  хва-
тало духу просить милостыню. И он по-прежнему сидел у двери.
   Долго он сидел, съежившись, на ступеньке, удивляясь количеству  трак-
тиров (в каждом втором доме города Барнета помещалась  таверна,  большая
или маленькая), равнодушно посматривая на проезжающие мимо кареты и раз-
мышляя о том, как странно, что им ничего не стоит проделать в  несколько
часов то, на что ему понадобилась целая неделя,  в  течение  которой  он
проявил мужество и решимость, несвойственные его возрасту. Вдруг он  за-
метил мальчика, который, безучастно пройдя мимо него несколько минут на-
зад, вернулся и теперь очень пристально следил за ним с  противоположной
стороны улицы. Сначала он не придал этому значения, но мальчик так долго
Занимался наблюдением, что Оливер поднял голову и тоже посмотрел на него
в упор. Тогда мальчик перешел улицу и, подойдя к Оливеру, сказал:
   - Эй, парнишка! Какая беда стряслась?
   Мальчик, обратившийся с этим вопросом к  юному  путешественнику,  был
примерно одних с ним лет, но казался самым удивительным из всех  мальчи-
ков, каких случалось встречать Оливеру. Он был курносый, с плоским лбом,
ничем не примечательной физиономией и такой грязный, каким только  можно
вообразить юнца, но напускал на себя важность и держался  как  взрослый.
Для своих лет он был мал ростом, ноги у него были кривые, а глазки  ост-
рые и противные. Шляпа едва держалась у него на макушке, ежеминутно гро-
зя слететь; это случилось бы с ней не раз, если бы ее владелец  не  имел
привычки то и дело встряхивать головой, после чего шляпа водворялась  на
прежнее место. На нем был сюртук взрослого мужчины,  доходивший  ему  до
пят. Обшлага он отвернул до  локтя,  выпростав  кисти  рук  из  рукавов,
по-видимому с той целью, чтобы засунуть их с вызывающим видом в  карманы
плисовых штанов, ибо руки он держал в карманах.  Вообще  это  был  самый
развязный и самоуверенный молодой джентльмен, ростом около четырех футов
шести дюймов и в блюхеровских башмаках.
   - Эй, парнишка! Какая беда стряслась? - сказал сей  странный  молодой
джентльмен Оливеру.
   - Я очень устал и проголодался, - со слезами на глазах  ответил  Оли-
вер. - Я пришел издалека. Я иду вот уже семь дней.
   - Семь дней! - воскликнул молодой джентльмен. - Понимаю.  По  приказу
клюва, да? Но, кажется, - добавил он, заметив удивленный взгляд Оливера,
- ты не знаешь, что такое клюв, приятель?
   Оливер скромно ответил, что, по его сведениям, упомянутое слово обоз-
начает рот у птиц.
   - До чего же он желторотый! - воскликнул  молодой  джентльмен.  -  Да
ведь клюв - это судья! И если идешь по приказу клюва, то идешь не  прямо
вперед, а к петле, и с нее уж не сорваться. Ты никогда не бывал на  сту-
пальном колесе?
   - На каком колесе? - спросил Оливер.
   - На каком? Да, конечно, на ступальном, на том самом, которое занима-
ет так мало места, что может вертеться в каменном кувшине. И  чем  лучше
оно работает, тем хуже приходится людям, потому что, если  людям  хорошо
живется, для него не найти рабочих... Но послушай, -  продолжал  молодой
джентльмен, - тебе нужно задать корму, и ты его получишь. Я и сам теперь
на мели - только и есть у меня, что боб да сорока, но уж коли на то пош-
ло, я раскошелюсь. Вставай-ка! Ну!.. Вот так!.. В путь-дорогу!
   Молодой джентльмен помог Оливеру подняться и повел  его  в  ближайшую
мелочную лавку, где купил ветчины и половину четырехфунтовой булки, пли,
как он выразился, "отрубей на четыре пенса"; ветчина сохранялась от пыли
благодаря хитроумной уловке, заключавшейся в том, что из булки  вытаски-
вали часть мякиша, а вместо него запихивали ветчину. Взяв хлеб под  мыш-
ку, молодой джентльмен свернул в небольшой трактир  и  прошел  в  заднюю
комнату, служившую распивочной. Сюда, по распоряжению таинственного  юн-
ца, была принесена кружка пива, и Оливер, воспользовавшись  приглашением
своего нового друга, принялся за еду и ел долго и много, а в  Это  время
странный мальчик посматривал на него с величайшим вниманием.
   - Идешь в Лондон? - спросил странный мальчик, когда Оливер,  наконец,
покончил с едой.
   - Да.
   - Квартира есть?
   - Нет.
   - Деньги?
   - Нет.
   Странный мальчик свистнул и засунул руки в карманы так  глубоко,  как
только позволяли длинные рукава.
   - Вы живете в Лондоне? - спросил Оливер.
   - Да, когда бываю у себя дома, - ответил мальчик. - Ты  бы  не  прочь
отыскать какое-нибудь местечко, чтобы переночевать там сегодня, верно?
   - Очень хотел бы, - ответил Оливер. - Я не спал под крышей с тех пор,
как ушел из своего городка.
   - Нечего тереть из-за этого глаза, - сказал молодой джентльмен. - Се-
годня вечером я должен быть в Лондоне, а там у меня есть знакомый,  поч-
тенный старый джентльмен, который приютит тебя даром и сдачи не потребу-
ет, - конечно, если ему тебя представит джентльмен, которого он знает. А
разве он меня не знает? О нет! Совсем не знает! Нисколько! Разумеется!
   Молодой джентльмен улыбнулся, давая понять, что  последние  замечания
были шутливо-ироническими, и допил пиво.
   Неожиданное предложение дать приют было слишком соблазнительно, чтобы
его отклонить. К тому же за ним тотчас же последовало уверение, что упо-
мянутый старый джентльмен несомненно подыщет Оливеру хорошее место в са-
мое ближайшее время. Это повело к более дружсской и  задушевной  беседе,
из которой Оливер узнал, что его друга  зовут  Джек  Даукинс  и  что  он
пользуется особой любовью и  покровительством  вышеупомянутого  пожилого
джентльмена.
   Наружность  мистера  Даукинса  вряд  ли  свидетельствовала  в  пользу
удобств, какие его патрон предоставлял тем, кого брал под свое  покрови-
тельство. Но так как он вел довольно легкомысленные и развязные  речи  и
вдобавок признался, что среди близких своих друзей больше  известен  под
шутливым прозвищем "Ловкий Плут", Оливер заключил, что это беззаботный и
беспутный малый, на которого поучения его благодетеля до сей поры не во-
зымели действия. Находясь под этим впечатлением, он втайне решил  поско-
рее заслужить доброе мнение старого джентльмена, и  если  Плут  окажется
неисправимым, что было более чем вероятно, он уклонится от чести поддер-
живать с ним знакомство.
   Так как Джек Даукинс не хотел войти в Лондон, пока  не  стемнеет,  то
они ждали одиннадцати часов и только тогда подошли к заставе у Излингто-
па. От "Ангела" они свернули на Сент-Джон-роуд, прошли  маленькой  улич-
кой, заканчивающейся у театра Сэдлерс-Уэлс, миновали  Элут-стрит  и  Ко-
пис-Роу, прошли по маленькому дворику около  работного  дома,  пересекли
Хокли-интеХоул, оттуда повернули к  Сафрен-Хилл,  а  затем  к  ГрейтСаф-
рен-Хилл, и здесь Плут стремительно помчался  вперед,  приказав  Оливеру
следовать за ним по пятам.
   Хотя внимание Оливера было поглощено тем, чтобы не упустить  из  виду
проводника, однако на бегу он изредка  посматривал  по  сторонам.  Более
гнусного и жалкого места он еще не видывал. Улица  была  очень  узкая  и
грязная, а воздух насыщен зловонием. Много было маленьких лавчонок,  но,
казалось, единственным товаром являлись дети, которые даже в такой позд-
ний час копошились в дверях или визжали в доме. Единственными заведения-
ми, как будто преуспевавшими в этом обреченном  на  гибель  месте,  были
трактиры, и в них орали во всю глотку отпетые люди - ирландские подонки.
За крытыми проходами и дворами, примыкавшими к главной улице,  виднелись
домишки, сбившиеся в кучу, и здесь пьяные мужчины  и  женщины  буквально
барахтались в грязи, а из некоторых дверей крадучись  выходили  какие-то
дюжие подозрительные парни, очевидно отправлявшиеся по делам не особенно
похвальным и безобидным.
   Оливер подумал, не лучше ли ему улизнуть, но  они  уже  спустились  с
холма.  Проводник,  схватив  его  за  руку,  отворил  дверь  дома  около
Филд-лепп, втащил его в коридор и прикрыл за собой дверь.
   - Эй, кто там? - раздался снизу голос в ответ па свист Плута.
   - Плутни и удача! - был ответ.
   По-видимому, это был пароль или сигнал, возвещавший о том, что все  в
порядке, так как на стену в дальнем конце  коридора  упал  тусклый  свет
свечи, а из-за сломанных перил старой лестницы, ведущей в кухню,  выгля-
нуло лицо мужчины.
   - Вас тут двое, - сказал мужчина, вытягивая руку со свечой, а  другой
рукой заслоняя глаза от света. - Кто Этот второй?
   - Новый товарищ, - ответил Джек Даукинс, подталкивая вперед Оливера.
   - Откуда он взялся?
   - Из страны желторотых... Феджин наверху?
   - Да, сортирует утиралки. Ступайте наверх!
   Свечу убрали, и лицо исчезло. Оливер, одной рукой шаря в  темноте,  в
то время как товарищ крепко сжимая в своей другую его  руку,  с  большим
трудом поднялся по темной ветхой  лестнице,  по  которой  его  проводник
взбирался с легкостью и быстротой, свидетельствовавшими о том,  что  она
ему хорошо знакома. Он открыл дверь задней комнаты  и  втащил  за  собой
Оливера.
   Стены и потолок в этой комнате совсем почернели от  времени  и  пыли.
Перед очагом стоял сосновый стол, а на столе - свеча, воткнутая в бутыл-
ку из-под имбирного пива, две-три оловянные кружки, хлеб, масло и тарел-
ка. На сковороде, подвешенной на проволоке к полке над очагом,  поджари-
вались на огне сосиски, а наклонившись над ними, стоял с вилкой для под-
жаривания гренок очень старый, сморщенный еврей с всклокоченными  рыжими
волосами, падавшими на его злобное, отталкивающее лицо. На нем был заса-
ленный фланелевый халат с открытым воротом, а внимание  свое  он,  каза-
лось, делил между сковородкой и вешалкой, на  которой  висело  множество
шелковых носовых платков. Несколько  дрянных  старых  мешков,  служивших
постелями, лежали один подле другого на полу.  За  столом  сидели  четы-
ре-пять мальчиков не старше Плута и с видом солидных мужчин курили длин-
ные глиняные трубки и угощались спиртным. Все они столпились вокруг сво-
его товарища, когда тот шепнул несколько слов еврею, а затем повернулись
и, ухмыляясь, стали смотреть на Оливера. Так поступил и еврей, не выпус-
кая из рук вилки для поджаривания гренок.
   - Это он самый и есть, Феджин, - сказал Джек Даукинс, - мой друг Оли-
вер Твист.
   Еврей усмехнулся и, отвесив Оливеру низкий поклон, подал ему  руку  и
выразил надежду, что удостоится чести познакомиться с ним  ближе.  Вслед
за этим Оливера окружили молодые джентльмены с трубками и  очень  крепко
пожали ему обе руки - в особенности ту, в которой он держал свой узелок.
Один из молодых джентльменов очень заботливо повесил его шапку, а другой
был столь услужлив,  что  засунул  руки  в  его  карманы,  чтобы  Оливер
вследствие своего крайнего утомления не трудился вынимать вещи из карма-
нов, когда будет ложиться спать. Вероятно, их любезность простерлась  бы
еще дальше, если бы еврей не пустил в ход вилку, колотя  ею  предупреди-
тельных юношей по голове и по плечам.
   - Мы очень рады познакомиться с тобой, Оливер, очень рады... - сказал
еврей. - Плут, сними сосиски и придвинь ближе к огню бочонок для  Оливе-
ра. Ты смотришь на носовые платки, да, миленький? Их много,  правда?  Мы
их только что разобрали, приготовили к стирке. Вот и все, Оливер, вот  и
все. Ха-ха-ха!
   Заключительные фразы вызвали шумное одобрение всех многообещающих пи-
томцев веселого старого джентльмена. И среди этого шума они принялись за
ужин.
   Оливер съел свою порцию, а затем еврей налил ему стакан горячего джи-
на с водой, приказав выпить залпом,  потому  что  стакан  нужен  другому
джентльмену. Оливер повиновался. Тотчас после этого он почувствовал, что
его осторожно перенесли на один из  мешков,  потом  он  заснул  глубоким
сном.
 
 
   ГЛАВА IX, содержащая различные сведения о приятном старом джентльмене
и его многообещающих питомцах
 
   На следующий день Оливер проснулся  поздно  после  долгого,  крепкого
сна. В комнате никого не было, кроме  старого  еврея,  который  варил  в
кастрюльке кофе к завтраку и тихонько насвистывал, помешивая его  желез-
ной ложкой. Он то и дело останавливался и прислушивался к малейшему  шу-
му, доносившемуся снизу, а затем, удовлетворив свое  любопытство,  снова
принимался насвистывать и помешивать ложкой.
   Хотя Оливер уже не спал, но он еще не совсем проснулся. Бывает  такое
дремотное состояние между сном и бодрствованием, когда вы лежите с полу-
закрытыми глазами и наполовину сознаете все, что происходит  вокруг,  и,
однако, вам за пять минут может пригрезиться больше, чем за пять  ночей,
хотя бы вы их провели с плотно закрытыми глазами  и  ваши  чувства  были
погружены в глубокий сон. В такие минуты смертный  знает  о  своем  духе
ровно столько, чтобы составить себе смутное представление о его  великом
могуществе, о том, как он отрывается от земли и отметает время и  прост-
ранство, освободившись от уз, налагаемых на него телесной его оболочкой.
   Именно таким было состояние Оливера. Из-под полуопущенных век он  ви-
дел еврея, слышал его тихое посвистывание и догадывался  по  звуку,  что
ложка скребет края кастрюли, и, однако, в то же самое  время  мысли  его
были заняты чуть ли не всеми, кого он когда-либо знал.
   Когда кофе был готов, еврей снял кастрюльку с подставки на очаге, где
она нагревалась. Постояв несколько минут в раздумье, словно не зная, чем
заняться, он обернулся, посмотрел на Оливера и окликнул  его  по  имени.
Тот не отозвался - по-видимому, он спал.
   Успокоившись на этот счет, еврей потихоньку подошел к двери  и  запер
ее. Затем он вытащил - из какого-то тайника под  полом,  как  показалось
Оливеру, - небольшую шкатулку, которую осторожно поставил на стол. Глаза
его блеснули, когда он, приподняв крышку,  заглянул  туда.  Придвинув  к
столу старый стул, он сел и вынул из шкатулки великолепные золотые часы,
сверкавшие драгоценными камнями.
   - Ого! - сказал еврей, приподняв плечи и скривив лило в омерзительную
улыбку. - Умные собаки! Умные собаки! Верные до конца! Так и не  сказали
старому священнику, где они были. Не донесли на старого Феджина! Да и  к
чему было доносить? Все равно это не развязало бы узла и ни на минуту не
отсрочило бы конца. Да! Молодцы! Молодцы!
   Бормоча себе под нос эти слова, еврей снова спрятал часы в то же  на-
дежное место. По крайней мере еще с полдюжины часов он извлек по очереди
из шкатулки и рассматривал их с не меньшим удовольствием, так же  как  и
кольца, брошки, браслеты и другие драгоценные украшения, столь же искус-
но сделанные, о которых Оливер не имел ни малейшего представления и даже
не знал, как они называются.
   Положив обратно эти драгоценные безделушки, еврей  достал  еще  одну,
умещавшуюся у него на ладони. Очевидно,  на  ней  было  что-то  написано
очень мелкими буквами, потому что он положил ее на стол и, заслонясь ру-
кой от света, разглядывал очень долго и внимательно. Наконец, он спрятал
ее, словно отчаявшись в - успехе, и, откинувшись на спинку  стула,  про-
бормотал:
   - Превосходная штука - смертная казнь!  Мертвые  никогда  не  каются.
Мертвые никогда не выбалтывают неприятных вещей. Ах, и славная это штука
для такого ремесла! Пятерых вздернули, и ни одного  не  осталось,  чтобы
заманить в ловушку сообщников или отпраздновать труса!
   Когда еврей произнес эти слова, его блестящие темные глаза, рассеянно
смотревшие в пространство, остановились на лице Оливера. Глаза  мальчика
с безмолвным любопытством были прикованы к  нему,  и,  хотя  их  взгляды
встретились на одно мгновение - на кратчайшую долю секунды, - этого было
достаточно, чтобы старик понял, что за ним следят. Он с треском  захлоп-
нул шкатулку и, схватив хлебный нож,  лежавший  на  столе,  в  бешенстве
вскочил. Но он трясся всем телом, и Оливер, несмотря на  ужасный  испуг,
заметил, как дрожит в воздухе нож.
   - Что это значит? - крикнул еврей. - Зачем ты подсматриваешь за мной?
Почему не спишь? Что ты видел? Говори! Живей, живей,  если  тебе  дорога
жизнь!
   - Я больше не мог спать, сэр, - робко ответил Оливер. - Простите, ес-
ли я вам помешал, сэр.
   - Ты уж час как не спишь? - спросил еврей, злобно глядя на мальчика.
   - Нет! О нет! - ответил Оливер.
   - Это правда? - крикнул еврей, бросив еще более злобный взгляд и при-
няв угрожающую позу.
   - Клянусь, я спал, СЭР, - с жаром ответил Оливер. - Право же, сэр,  я
спал.
   - Полно, полно, мой милый, - сказал еврей,  неожиданно  вернувшись  к
прежней своей манере обращения, и поиграл ножом, прежде чем положить его
на стол, словно желая показать, что нож он схватил просто для забавы.  -
Конечно, я это знаю, мой милый. Я хотел только напугать тебя. Ты храбрый
мальчик. Ха-ха! Ты храбрый мальчик, Оливер!
   Еврей, хихикая, потер руки, но тем не менее с беспокойством посмотрел
на шкатулку.
   - Ты видел эти хорошенькие вещички, мой мальчик? - помолчав,  спросил
еврей, положив на шкатулку РУКУ.
   - Да, сэр, - ответил Оливер.
   - А! - сказал еврей, слегка побледнев. - Это... это мои вещи, Оливер.
Мое маленькое имущество. Все, что у меня есть, чтобы прожить на старости
лет. Меня называют скрягой, мой милый. Скрягой, только и всего.
   Оливер подумал, ч