громкий.
   - Выломайте дверь! - кричал мальчик; - Говорю вам: они никогда ее  не
откроют! Бегите прямо в ту комнату, где горит свет! Выломайте дверь!
   Когда он умолк, удары, частые и тяжелые, обрушились на дверь и ставни
нижнего этажа и громовое "ура" вырвалось у толпы, впервые давая слушате-
лю возможность составить более или менее правильное представление о том,
как велика эта толпа.
   - Откройте дверь в какую-нибудь комнату, где бы я мог запереть  этого
визгливого чертенка! - в бешенстве крикнул Сайкс, бегая взад и вперед  и
волоча за собой мальчика с такой легкостью, словно это был пустой мешок.
- Вот эту! Живее! - Он швырнул мальчика в комнату, заложил засов  и  по-
вернул ключ. - Нижняя дверь Заперта?
   - На два поворота ключа и на цепь.
   - А створки прочные?
   - Обшиты листовым железом.
   - И ставни тоже?
   - Да, и ставни.
   - Будьте вы прокляты! - крикнул отъявленный негодяй, поднимая оконную
раму и угрожая толпе. - Делайте что хотите! Я вам еще покажу!
   Из всех устрашающих воплей, когда-либо касавшихся человеческого  слу-
ха, ни один не был громче рева этой взбешенной толпы. Одни кричали  тем,
кто стоял ближе, чтобы они подожгли дом; другие орали полисменам,  чтобы
они его застрелили. В толпе никто, не проявлял такой ярости, как человек
верхом на лошади, который, соскочив с седла и прорвавшись сквозь  толпу,
словно сквозь воду, крикнул под самым окном голосом, заглушившим все ос-
тальные:
   - Двадцать гиней тому, кто принесет лестницу!
   Стоявшие ближе подхватили этот крик, и сотни повторили его. Одни тре-
бовали лестниц, другие - молотов; третьи метались с факелами,  возвраща-
лись и снова кричали; иные  надрывались,  выкрикивая  беспощадные  прок-
лятья; другие с исступлением сумасшедших  пробивались  вперед  и  мешали
тем, кто работал; смельчаки пытались взобраться по водосточной  трубе  и
выбоинам в стене. И все волновались в темноте, словно колосья в поле под
гневным ветром, и время от времен" сливали вопли в едином громком, неис-
товом реве.
   - Прилив! - крикнул убийца, отпрянув в комнату и опуская оконную  ра-
му. - Был прилив, когда я пришел. Дайте мне  веревку,  длинную  веревку!
Все они толпятся у фасада. Я спущусь в Фолли-Дитч и  улизну.  Дайте  мне
веревку, а не то я совершу еще три убийства и покончу с собой!
   Охваченные паническим страхом, люди указали,  где  хранятся  веревки.
Убийца второпях схватил самую длинную и крепкую веревку и  бросился  на-
верх.
   Все окна в задней половине дома были давно заложены кирпичом, за иск-
лючением одного оконца в той комнате, где  заперли  мальчика.  Оно  было
слишком узко, чтобы он мог пролезть. Но через это отверстие мальчик  все
время кричал стоявшим на улице, чтобы они охраняли дом  сзади,  и  когда
убийца выбрался, наконец, через дверцу чердака на  крышу,  громкий  крик
возвестил об Этом собравшимся перед фасадом дома, и они тотчас же непре-
рывным потоком пустились в обход, напирая друг на друга.
   Сайкс так крепко припер дверцу доской, которую нарочно  захватил  для
этой цели, что изнутри очень трудно было ее открыть, и, пробираясь полз-
ком по черепицам, взглянул через низкий парапет.
   Вода схлынула, и рев превратился в илистое русло. На несколько  мгно-
вений толпа притихла, следя за его движением, не зная его намерений, но,
угадав их и увидев, что его постигла неудача, она разразилась таким тор-
жествующим и бешеным ревом, по сравнению с которым все прежние вопли ка-
зались шепотом. Снова и снова раздавался рев. К нему присоединялись  те,
кто стоял слишком далеко, чтобы уловить его  значение;  казалось,  будто
город изрыгнул сюда всех своих обитателей, чтобы проклясть этого челове-
ка.
   Со стороны фасада спешили люди - вперед и вперед, -  могучий,  бурный
поток яростных лиц, то там, то сям озаряемых пылающими факелами. В  дома
по ту сторону канала ворвалась толпа; в каждом окне виднелись лица; люди
гроздьями лепились на каждой крыше. Каждый мостик (а отсюда  видно  было
три моста) прогибался под тяжестью толпы. А поток людей асе  катился,  -
отыскивая какое-нибудь местечко, откуда можно было хоть на секунду  уви-
деть негодяя и выкрикнуть какое-нибудь проклятье.
   - Теперь они его поймают! - крикнул кто-то на ближайшем мосту. - Ура!
   В толпе размахивали шапками. И снова поднялся крик.
   - Я дам пятьдесят фунтов тому, кто захватит его живым! - крикнул ста-
рый джентльмен, появившийся на том же мосту. - Я  останусь  здесь,  пока
этот человек не придет ко мне за деньгами.
   Опять раздался рев. В эту минуту в толпе пронесся  слух,  что  дверь,
наконец, взломали и тот, кто первый потребовал лестницу, поднялся в ком-
нату. Как только это известие стало переходить из уст в уста, поток кру-
то повернул назад; а люди у окон, видя, что народ на мостах  хлынул  об-
ратно, выбежали на улицу и влились в толпу, которая беспорядочно рвалась
теперь к покинутому ею месту. Толкаясь и напирая друг на друга, они неу-
держимо стремились к двери, чтобы взглянуть на преступника, когда полис-
мены будут выводить его из дома. Крики и вопли тех, кого чуть не задуши-
ли или сбили с ног и топтали в давке,  были  устрашающи;  узкие  проходы
оказались запруженными; и в это время, когда одни ломились вперед, чтобы
вернуться к фасаду дома, а другие тщетно пытались  выбраться  из  толпы,
внимание было отвлечено от убийцы,  хотя  всеобщее  желание  видеть  его
схваченным возросло, если только это было возможно.
   Убийца, съежившись, присел, совершенно подавленный  яростью  толпы  и
невозможностью спастись, но, подметив эту внезапную перемену,  он  вско-
чил, решив сделать последнее усилие в борьбе за жизнь - спуститься в ров
и, рискуя захлебнуться, ускользнуть в темноте и суматохе.
   Обретя новую силу и энергию и подгоняемый шумом в доме,  возвещавшим,
что туда ворвались, он оперся ногой о дымовую трубу, крепко обвязал вок-
руг нее один конец веревки и руками и зубами чуть ли не в  одну  секунду
сделал прочную подвижную петлю на другом ее конце. Он мог спуститься  по
веревке так, чтобы от земли его отделяло расстояние меньше его собствен-
ного роста, и - в руке он держал наготове  нож,  намереваясь  перерезать
затем веревку и прыгнуть.
   В тот самый момент, когда он накинул петлю на шею, собираясь  пропус-
тить ее под мышки, а упомянутый старый джентльмен (который  крепко  вце-
пился в перила моста, чтобы его не смяла толпа) взволнованно  предупреж-
дал стоявших вокруг, что человек готовится спуститься в ров,  -  в  этот
самый момент убийца, бросив взгляд назад, на крышу, поднял руки над  го-
ловой и вскрикнул от ужаса.
   - Опять эти глаза! - вырвался у него нечеловеческий вопль.
   Шатаясь, словно пораженный молнией, он потерял равновесие и упал  че-
рез парапет. Петля была у него на шее. От его  тяжести  она  натянулась,
как тетива; точно стрела, сорвавшаяся с нее, он пролетел  тридцать  пять
футов. Тело его резко дернулось, страшная судорога свела руки и ноги,  и
он повис, сжимая в коченеющей руке раскрытый нож.
   Старая труба дрогнула от толчка, но доблестно устояла.  Убийца  висел
безжизненный у стены, а мальчик, отталкивая раскачивающееся тело, засло-
нявшее ему оконце, молил ради господа выпустить его.
   Собака, до той поры где-то прятавшаяся, бегала с заунывным воем  взад
и вперед по парапету и вдруг прыгнула на плечи мертвеца.  Промахнувшись,
она полетела в ров, перекувырнулась в воздухе и,  ударившись  о  камень,
размозжила себе голову.
 
 
   ГЛАВА LI, дающая объяснение некоторых тайн и включающая брачное пред-
ложение без всяких упоминаний о закреплении части имущества за женой и о
деньгах и булавки
 
   Всего лишь два дня спустя после событий, изложенных в предыдущей гла-
ве, в три часа пополудни Оливер сидел в дорожной карете, быстро  мчавшей
его к родному городу. С ним ехали миссис Мэйли,  Роз,  миссис  Бэдуин  и
добряк доктор, а в почтовой карете следовал мистер Браунлоу в  сопровож-
дении еще одного человека, чье имя не было названо.
   Дорогой они разговаривали мало, ибо от волнения и неизвестности  Оли-
вер не мог собраться с мыслями и почти лишился дара  речи;  по-видимому,
его спутники в равной степени разделяли это  волнение.  Мистер  Браунлоу
очень осторожно ознакомил его и обеих леди с показаниями,  вырванными  у
Монкса, и хотя они знали, что целью их настоящего  путешествия  является
завершение дела, так удачно начатого, однако все происходящее было  нас-
только окутано таинственностью, что  они  испытывали  сильнейшее  беспо-
койство.
   Тот же добрый друг с помощью мистера Лосберна  позаботился,  чтобы  к
ним не просочилось никаких сведений о случившихся недавно ужасных  собы-
тиях. "Разумеется, - сказал он, - в скором времени им придется узнать  о
них, но, пожалуй, лучше будет, если они узнают не теперь; хуже, во  вся-
ком случае, быть не может".
   Итак, ехали они молча. Каждый был погружен в размышления о  том,  что
свело их вместе, и ни один не был расположен  высказывать  вслух  мысли,
осаждавшие всех.
   Но если Оливер под влиянием таких впечатлений молчал, пока они  ехали
к месту его рождения дорогой, которую он никогда не  видел,  зато  какой
поток воспоминаний увлек его в былые времена и какие чувства  проснулись
у него в груди, когда они свернули на ту дорогу, по которой он шел  пеш-
ком, бедный, бездомный мальчик-бродяга, не имеющий ни друга, который  бы
помог ему, ни крова, где можно приклонить голову.
   - Видите, вон там! Там! - воскликнул Оливер, с волнением  схватив  за
руку Роз и показывая в окно кареты. - Вон тот перелаз, где я перебрался;
вон та живая изгородь, за которой я крался, боясь, как бы кто-нибудь ме-
ня не догнал и не заставил вернуться. А там тропинка через поля, ведущая
к старому дому, где я жил, когда был совсем маленьким. Ах, Дик, Дик, мой
милый старый друг, как бы я хотел тебя увидеть!
   - Ты его скоро увидишь, - отозвалась Роз, ласково сжимая его  стисну-
тые руки. - Ты ему скажешь, как ты счастлив и каким стал  богатым;  ска-
жешь, что никогда еще не был так счастлив, как  теперь,  когда  вернулся
сюда, чтобы и его сделать счастливым!
   - О да! - подхватил Оливер. - И мы... мы увезем  его  отсюда,  оденем
его, будем учить, пошлем в какоенибудь тихое местечко в деревне, где  он
окрепнет и выздоровеет, да?
   Роз ответила только кивком: мальчик так радостно улыбался сквозь сле-
зы, что она не могла говорить.
   - Вы будете ласковы и добры к нему, потому что со всеми вы  такая,  -
сказал Оливер. - Я знаю, вы заплачете, слушая его  рассказ;  но  ничего,
ничего, все это пройдет, и вы опять начнете улыбаться - я это тоже знаю,
- когда увидите, как он изменится... Так отнеслись вы и ко мне... Он мне
сказал: "Да благословит тебя бог", - когда я решился бежать! - с  умиле-
нием воскликнул мальчик. - А теперь я скажу: "Да благословит тебя  бог",
- и докажу ему, как я люблю его.
   Когда они достигли, наконец, города и ехали узкими его улицами,  ока-
залось нелегко удержать мальчика в пределах благоразумия. Здесь было за-
ведение гробовщика Сауербери, точь-в-точь такое же, как и в прежние вре-
мена, только не такое большое и внушительное, каким оно ему запомнилось;
здесь были хорошо знакомые лавки и дома, - чуть ли не с каждым из них он
связывал какое-нибудь маленькое происшествие; здесь была повозка Гэмфил-
да - та самая, что и прежде, - и стояла она у  двери  старого  трактира;
здесь был работный дом, мрачная тюрьма его детства,  с  унылыми  окнами,
хмуро обращенными к улице; здесь был все тот же тощий привратник  у  во-
рот, при виде которого Оливер отпрянул, а потом сам засмеялся над  своей
глупостью, потом заплакал, потом снова засмеялся. В дверях  и  окнах  он
видел десятки знакомых людей; здесь почти все осталось попрежнему, слов-
но он только вчера покинул эти места, а та жизнь, какую он вел последнее
время, была лишь счастливым сном. Однако это была  подлинная,  радостная
действительность.
   Они подъехали прямо к подъезду главной гостиницы (на  которую  Оливер
смотрел, бывало, с благоговением, считая ее великолепным дворцом, но ко-
торая утратила часть своего великолепия  и  внушительности).  Здесь  уже
ждал их мистер Гримуиг, поцеловавший молодую леди,  а  также  и  старую,
когда они вышли из кареты, словно приходился дедушкой всей  компании,  -
мистер Гримуиг, расплывавшийся в улыбках, приветливый  и  не  выражавший
желания съесть свою голову, - да, ни разу, даже когда поспорил  с  очень
старым форейтором о кратчайшем пути в Лондон и уверял, что он лучше зна-
ет, хотя только один раз ехал этой дорогой, да и то крепко спал. Их ждал
обед, спальни были приготовлены, и все устроено, словно по волшебству.
   И все же, когда по прошествии получаса суматоха улеглась, снова  нас-
тупило то неловкое молчание, которое сопутствовало  их  путешествию.  За
обедом мистер Браунлоу не присоединился к ним и оставался в своей комна-
те. Два других джентльмена то приходили торопливо, то уходили с взволно-
ванными лицами, а в те  короткие  промежутки  времени,  пока  находились
здесь, беседовали друг с другом в сторонке.
   Один раз вызвали миссис Мэйли, и после часового отсутствия она верну-
лась с опухшими от слез глазами. Все это породило беспокойство и  расте-
рянность у Роз и Оливера, которые не были посвящены в новые тайны. В не-
доумении они сидели молча либо, если обменивались  несколькими  словами,
говорили шепотом, словно боялись услышать звук собственного голоса.
   Наконец, когда пробило девять часов и они начали подумывать, что  се-
годня вечером им ничего больше не придется узнать, в комнату вошли  мис-
тер Лосберн и мистер Гримуиг в сопровождении мистера Браунлоу и  челове-
ка, при виде которого Оливер чуть не вскрикнул от изумления: его предуп-
редили, что придет его брат, а это был тот самый  человек,  которого  он
встретил в городе, где базар, и видел, когда тот вместе с Феджином  заг-
лядывал в окно его  маленькой  комнатки.  Монкс  бросил  на  пораженного
мальчика взгляд, полный ненависти, которую даже теперь не мог скрыть,  и
сел у двери. Мистер Браунлоу, державший в руке какие-то бумаги,  подошел
к столу, у которого сидели Роз и Оливер.
   - Это тягостная обязанность, - сказал он, - но заявления, подписанные
в Лондоне в присутствии многих джентльменов, должны быть в основных чер-
тах повторены здесь. Я бы хотел избавить вас от унижения, но  мы  должны
услышать их из ваших собственных уст, прежде  чем  расстанемся.  Причина
вам известна.
   - Продолжайте, - отвернувшись, сказал тот, к кому он обращался. - По-
торопитесь. Думаю, я сделал почти все, что  требуется.  Не  задерживайте
меня здесь.
   - Этот мальчик, - сказал мистер Браунлоу, притянув к себе  Оливера  и
положив руку ему на голову, - ваш единокровный брат, незаконный сын  ва-
шего отца, дорогого моего друга Эдвина Лифорда, и бедной юной Агнес Фле-
минг, которая умерла, дав ему жизнь.
   - Да, - отозвался Монкс, бросив хмурый взгляд на трепещущего  мальчи-
ка, у которого сердце билось так, что он мог услышать его биение. -  Это
их незаконнорожденный ублюдок.
   - Вы позволяете себе оскорблять тех, - сурово сказал мистер Браунлоу,
- кто давно ушел в иной мир, где бессильны наши жалкие осуждения. Оно не
навлекает позора ни на одного живого человека, за исключением вас,  вос-
пользовавшегося им. Не будем об этом говорить... Он родился в этом горо-
де.
   - В здешнем работном доме, - последовал угрюмый ответ. -  У  вас  там
записана эта история. - С этими словами он нетерпеливо указал на бумаги.
   - Вы должны сейчас ее повторить, -  сказал  мистер  Браунлоу,  окинув
взглядом слушателей.
   - Ну так слушайте! - воскликнул Монкс. - Когда его отец заболел в Ри-
ме, к нему приехала жена, моя мать, с которой он  давно  разошелся.  Она
выехала из Парижа и взяла меня с собой - мне кажется, она  хотела  прис-
мотреть за его имуществом, так как сильной любви она к  нему  отнюдь  не
питала, так же как и он к ней. Нас он не узнал, потому что был без  соз-
нания и не приходил в себя вплоть до следующего дня, когда он умер. Сре-
ди бумаг у него в столе мы нашли пакет,  помеченный  вечером  того  дня,
когда он заболел, и адресованный на ваше имя, - повернулся он к  мистеру
Браунлоу. - На конверте была короткая приписка, в которой он просил  вас
после его смерти переслать этот пакет по назначению. В  нем  лежали  две
бумаги - письмо к этой девушке - Агнес - и завещание.
   - Что вы можете сказать о письме? - спросил мистер Браунлоу.
   - О письме?.. Лист бумаги, в котором многое было Замарано, с  покаян-
ным признанием и молитвами богу о помощи ей. Он одурачил  девушку  сказ-
кой, будто какаято загадочная тайна, которая в конце концов должна раск-
рыться, препятствует в настоящее время его бракосочетанию с ней,  и  она
жила, терпеливо доверяясь ему, пока ее доверие не зашло слишком далеко и
она не утратила то, чего никто не мог ей вернуть. В то время ей  остава-
лось всего несколько месяцев до родов. Он поведал ей обо всем, что наме-
ревался сделать, чтобы скрыть ее позор, если будет жив, и умолял ее, ес-
ли он умрет, не проклинать его памяти и не думать о том, что последствия
их греха падут на нее или на их младенца, ибо вся вина лежит на нем.  Он
напоминал о том дне, когда подарил ей маленький медальон  и  кольцо,  на
котором было выгравировано ее имя и оставлено место для того имени,  ка-
кое он надеялся когда-нибудь ей дать; умолял ее хранить медальон  и  но-
сить на сердце, как она это делала раньше, а затем снова и снова  повто-
рял бессвязно все те же слова, как будто лишился  рассудка.  Думаю,  так
оно и было.
   - А завещание? - задал вопрос мистер Браунлоу.
   Оливер заливался слезами. Монкс молчал.
   - Завещание, - заговорил вместо него мистер Браунлоу, - было  состав-
лено в том же духе, что и письмо. Он писал о несчастьях, какие  навлекла
на него его жена, о строптивом нраве, порочности, злобе, о том, что  уже
с раннего детства проявились дурные страсти у вас, его единственного сы-
на, которого научили ненавидеть его, и оставил вам и вашей матери по во-
семьсот фунтов годового дохода каждому. Все остальное свое имущество  он
разделил на две равные части: одну для Агнес Флеминг, другую для  ребен-
ка, если он родится живым и достигнет совершеннолетия. Если бы  родилась
девочка,  она  должна  была  унаследовать  деньги  безоговорочно;   если
мальчик, то лишь при условии, что до  совершеннолетия  он  не  запятнает
своего имени никаким позорным, бесчестным, подлым или  порочным  поступ-
ком. По его словам, он сделал это, чтобы подчеркнуть свое доверие к  ма-
тери и свое убеждение, укрепившееся с приближением смерти,  что  ребенок
унаследует ее кроткое сердце и благородную натуру. Если бы он  обманулся
в своих ожиданиях, деньги перешли бы к вам; ибо тогда - и только  тогда,
когда оба сына были бы равны, - соглашался он признать, что права притя-
зать на его кошелек в первую очередь имеете вы, который никогда не  при-
тязал на его сердце, но еще в раннем детстве оттолкнул его своей  холод-
ностью и злобой.
   - Моя мать, - повысив голос, сказал Монкс, - сделала то, что  сделала
бы любая женщина. Она сожгла это Завещание. Письмо  так  и  не  достигло
места своего назначения; но и письмо и другие доказательства она  сохра-
нила на случай, если эти люди когда-нибудь попытаются скрыть пятно позо-
ра. Отец девушки узнал от нее правду  со  всеми  преувеличениями,  какие
могла подсказать ее жестокая ненависть, - за это я люблю ее теперь.  Под
гнетом стыда и бесчестья он бежал со своими детьми  в  самый  отдаленный
уголок Уэльса, переменив даже свою фамилию, чтобы друзья не могли  отыс-
кать его убежище; и здесь, спустя некоторое время, его нашли  мертвым  в
постели. За несколько недель до этого девушка тайком ушла  из  дому;  он
искал ее, бродя по окрестным городам и деревням. В ту самую ночь,  когда
он вернулся домой, уверенный, что она покончила с  собой,  чтобы  скрыть
свой и его позор, его старое сердце разорвалось.
   Наступило кор