но. Говорю вам, выпустите меня!
   - Выслушайте одно только слово, - возразил Феджин,  положив  руку  на
замок. - Вы не будете...
   - Ну? - отозвался тот.
   - Вы не будете... слишком неистовы, Билл?
   Загорался день, и было достаточно светло, чтобы каждый из них мог ви-
деть лицо другого. Они обменялись быстрым взглядом; у обоих глаза  зажг-
лись огнем, который не вызывал никаких сомнений.
   - Я хочу сказать, - продолжал Феджин, не скрывая, что считает  теперь
всякое притворство бесполезным, - хочу сказать, что быть чересчур  неис-
товым опасно. Будьте хитрым, Билл, и не слишком неистовым...
   Сайкс ничего не ответил и, распахнув дверь, которую отпер Феджин, вы-
бежал на пустынную улицу.
   Ни разу не остановившись, ни на секунду не задумываясь, не  поворачи-
вая головы ни направо, ни налево, не поднимая глаз к небу и  не  опуская
их к земле, но с беспощадной решимостью глядя прямо перед собой, стиснув
зубы так крепко, что, казалось, напряженные челюсти прорвут кожу, граби-
тель неудержимо мчался вперед и не пробормотал ни слова, не  ослабил  ни
одного мускула, пока не очутился у своей двери. Он бесшумно отпер  дверь
ключом, легко поднялся по лестнице и, войдя в свою комнату,  дважды  по-
вернул ключ в замке и, придвинув к двери тяжелый  стол,  отдернул  полог
кровати.
   Девушка лежала на ней полуодетая. Его приход разбудил ее, она припод-
нялась торопливо, с испуганным видом.
   - Вставай! - сказал мужчина.
   - Ах, это ты, Билл! - сказала девушка, по-видимому  обрадованная  его
возвращением.
   - Это я, - был ответ. - Вставай.
   Горела свеча, но мужчина быстро выхватил ее из подсвечника и  швырнул
под каминную решетку. Заметив слабый  свет  загоревшегося  дня,  девушка
встала, чтобы отдернуть занавеску.
   - Не надо, - сказал Сайкс, преграждая ей дорогу рукой. - Света хватит
для того, что я собираюсь сделать.
   - Билл, - сказала девушка тихим, встревоженным голосом, -  почему  ты
на меня так смотришь?
   Несколько секунд грабитель сидел с раздувавшимися ноздрями и вздымаю-
щейся грудью, не спуская с нее глаз; потом, схватив ее за  голову  и  за
шею, потащил на середину комнаты и, оглянувшись на дверь, зажал  ей  рот
тяжелой рукой.
   - Билл, Билл, - хрипела девушка, отбиваясь с силой,  рожденной  смер-
тельным страхом. - Я... я не буду ни вопить, ни кричать...  ни  разу  не
вскрикну... Выслушай меня... поговори со мной... скажи мне, что я сдела-
ла!
   - Сама знаешь, чертовка! - ответил  грабитель,  переводя  дыхание.  -
Этой ночью за тобой следили. Слышали каждое твое слово.
   - Так пощади же, ради неба, мою жизнь, как я пощадила твою!  -  воск-
ликнула девушка, прижимаясь к нему. - Билл, милый Билл, у тебя не хватит
духа убить меня. О, подумай обо всем, от чего я отказалась ради тебя хо-
тя бы только этой ночью. Подумай об этом и спаси себя от преступления; я
не разожму рук, тебе не удастся меня отшвырнуть. Билл, Билл, ради госпо-
да бога, ради самого себя, ради меня, подожди, прежде чем  прольешь  мою
кровь! Я была тебе верна, клянусь моей грешной душой, я была верна!
   Мужчина отчаянно боролся, чтобы освободить руки, но вокруг них  обви-
лись руки девушки, и, как он ни старался, он не мог оторвать ее от себя.
   - Билл! - воскликнула девушка, пытаясь положить голову ему на  грудь.
- Джентльмен и эта милая леди предлагали мне сегодня  пристанище  в  ка-
кой-нибудь чужой стране, где бы я могла доживать свои дни в уединении  и
покое. Позволь мне повидать их еще раз и на коленях молить, чтобы они  с
такой же добротой и милосердием отнеслись и к тебе, и тогда мы оба поки-
нем это ужасное место и далеко друг от друга начнем лучшую жизнь,  забу-
дем, как мы жили раньше, вспоминая об этом только в молитвах,  и  больше
не встретимся. Никогда не поздно раскаяться. Так они  мне  сказали...  я
это чувствую теперь... но нам нужно время... хоть немножко времени.
   Взломщик освободил одну руку и схватил пистолет.  Несмотря  на  взрыв
ярости, в голове его пронеслась мысль, что он будет  немедленно  пойман,
если выстрелит. И, собрав силы, он дважды ударил им по обращенному к не-
му лицу, почти касавшемуся его лица.
   Она пошатнулась и упала, полуослепленная кровью, стекавшей из  глубо-
кой раны на лбу; поднявшись с трудом на колени, она вынула из-за  пазухи
белый носовой платок - платок Роз Мэйли - и, подняв его в сложенных  ру-
ках к небу, так высоко, как только позволяли ее слабые силы,  прошептала
молитву, взывая к создателю о милосердии.
   Страшно было смотреть на нее. Убийца, отшатнувшись к стене и заслоняя
глаза рукой, схватил тяжелую дубинку и одним ударом сбил ее с ног.
 
 
   ГЛАВА XLVIII Бегство Саймса
 
   Из всех злодеяний, совершенных под покровом тьмы  в  пределах  широко
раскинувшегося Лондона с того часа, как нависла над ним ночь, это злоде-
яние было самое страшное. Из всех ужасных преступлений, отравивших  зло-
вонием утренний воздух, это преступление было самое гнусное и самое жес-
токое.
   Солнце - яркое солнце, приносящее человеку не только свет, но и новую
жизнь, надежду и бодрость, - взошло, сияющее и лучезарное, над многолюд-
ным городом. Сквозь дорогое цветное стекло и  заклеенное  бумагой  окно,
сквозь соборный купол и расщелину в ветхой  стене  оно  равно  проливало
свои лучи. Оно озарило комнату, где лежала убитая женщина.  Оно  озарило
ее. Сайкс попытался преградить ему доступ, но лучи  все-таки  струились.
Если зрелище было страшным в тусклых, предутренних сумерках,  то  каково
же было оно теперь при этом ослепительном свете!
   Сайкс не двигался: он боялся пошевельнуться.  Послышался  стон,  рука
дернулась, и в ужасе, слившемся с яростью, он нанес еще удар и  еще.  Он
набросил на нее одеяло; но было тяжелее представлять себе  глаза  и  ду-
мать, что они обращены к нему, чем видеть, как  они  пристально  смотрят
вверх, словно следя за отражением лужи крови,  которое  в  лучах  солнца
трепетало и плясало на потолке. Он снова сорвал одеяло. Здесь лежало те-
ло - только плоть и кровь, не больше, - но какое тело и как много крови!
   Он зажег спичку, растопил очаг и сунул в огонь дубинку. На  конце  ее
прилипли волосы, они вспыхнули, съежились в легкий пепел и, подхваченные
тягой, кружась, полетели вверх к дымоходу. Даже  это  его  испугало  при
всей его смелости, но он продолжал держать оружие, пока оно не переломи-
лось, а потом бросил его на угли, чтобы оно сгорело и обратилось в золу.
Он умылся и вычистил свою одежду; несколько пятен не удалось вывести, он
вырезал куски и сжег их. Сколько этих пятен было в комнате! Даже у соба-
ки лапы были в крови.
   Все это время он ни разу не поворачивался спиной к трупу - да, ни  на
секунду. Покончив с приготовлениями, он, пятясь, отступил к двери,  таща
за собой собаку, чтобы она снова не запачкала лап и не вынесла на  улицу
новых улик преступления. Он потихоньку открыл дверь, запер ее за  собой,
взял ключ и покинул дом.
   Он перешел через дорогу и поднял глаза на окно, желая убедиться,  что
с улицы ничего не видно. Все еще была задернута занавеска,  которую  она
хотела раздвинуть, чтобы впустить свет, так и не увиденный ею. Она лежа-
ла почти у окна. Он это знал. Боже, как льются солнечные лучи на это са-
мое место!
   Взгляд был мимолетный. Стало легче, когда он вырвался из этой  комна-
ты. Он свистнул собаку и быстро зашагал прочь.
   Он прошел через Излингтон, поднялся на холм у Хайгета,  где  водружен
камень в честь Виттингтона, и стал спускаться к Хайгет-Хилл. Он шел бес-
цельно, не зная, куда идти; едва начав  спускаться  с  холма,  он  опять
свернул вправо, и пойдя по тропинке через поля, обогнул Сиин-Вуд и таким
образом вышел на Хэмстед-Хит. Миновав ложбину у Вейл-Хит,  он  взобрался
на насыпь с противоположной стороны, пересек дорогу, соединяющую деревни
Хэмстед и Хайгет, и, дойдя до конца вересковой пустоши, вышел в  поля  у
Норт-Энда, где улегся под живой изгородью и заснул.
   Вскоре он опять поднялся и пошел - не от Лондона, а обратно, в город,
по проезжей дороге, потом назад, пересек с другой  стороны  пустошь,  по
которой уже проходил, затем стал блуждать по полям, ложился  отдыхать  у
края канавы и снова вскакивал, чтобы отыскать какоенибудь другое местеч-
ко, возвращался и снова бродил наугад.
   Куда бы зайти поблизости, где было не слишком людно, чтобы  поесть  и
выпить? Хэндон. Это было прекрасное место,  неподалеку,  куда  мало  кто
заглядывал по пути. Сюда-то он и направился, то пускаясь бегом,  то,  по
странной прихоти, подвигаясь со скоростью улитки, а иногда даже приоста-
навливался и лениво сбивал палкой ветки кустарника. Но когда  он  пришел
туда, все, кого он встречал - даже дети у дверей, - казалось,  посматри-
вали на него подозрительно. Снова повернул он  обратно,  не  осмелившись
купить чего-нибудь поесть или выпить, хотя вот уже много часов у него не
было ни куска во рту; и опять он побрел по вересковой пустоши, не  зная,
куда идти.
   Он проходил милю за милей и снова приходил на старое  место.  Утро  и
полдень миновали, и день был на исходе, а он по-прежнему  тащился  то  в
одну сторону, то в другую, то в гору, то под гору,  по-прежнему  возвра-
щался назад и мешкал возле одного и того же места. Наконец,  он  ушел  и
зашагал по направлению к Хэтфилду.
   Было девять часов вечера, когда мужчина,  окончательно  выбившись  из
сил, и собака, волочившая ноги и хромавшая от непривычной ходьбы,  спус-
тились с холма возле церкви в тихой деревне и, пройдя по маленькой улоч-
ке, проскользнули в небольшой трактир, тусклый огонек которого привел их
сюда. В комнате был затоплен камин, и перед ним выпивали  поселяне.  Они
освободили место для незнакомца, но он уселся в самом дальнем углу и  ел
и пил в одиночестве, или, вернее, со своей  собакой,  которой  время  от
времени бросал кусок.
   Беседа собравшихся здесь людей шла о соседних полях,  о  фермерах,  а
когда эти темы были исчерпаны - о возрасте какого-то  старика,  которого
похоронили в прошлое воскресенье; юноши считали  его  очень  дряхлым,  а
старики утверждали, что он был совсем еще молод - не старше, как  заявил
один седовласый дед, чем он сам, и его еще хватило бы лет  на  десять  -
пятнадцать по крайней мере, если бы он берег себя... если  бы  он  берег
себя!
   Эта беседа ничем не могла привлечь внимания или вызвать тревогу. Гра-
битель, расплатившись по счету, сидел молчаливый и неприметный  в  своем
углу и уже задремал, как вдруг его разбудило шумное появление нового ли-
ца.
   Это был коробейник, балагур и шарлатан, странствовавший пешком по де-
ревням, торгуя точильными камнями, ремнями для правки  бритв,  бритвами,
круглым мылом, смазкой для сбруи, лекарствами для собак и лошадей, деше-
выми духами, косметическими мазями и тому подобными вещами,  которые  он
таскал в ящике, привязанном за спиной. Его появление послужило для посе-
лян сигналом к обмену всевозможными незамысловатыми  шуточками,  которые
не смолкали, пока он не поужинал и не раскрыл своего ящика с  сокровища-
ми, после чего остроумно ухитрился соединить приятное с полезным.
   - А что это за товары? Каковы на вкус, Гарри? - спросил  ухмыляющийся
поселянин, указывая на плитки в углу ящика.
   - Вот это, - сказал парень, извлекая одну из них, - Это незаменимое и
неоценимое средство для удаления всяких пятен, ржавчины, грязи, крапинок
и брызг с шелка, атласа, полотна, батиста, сукна и крепа,  с  шерсти,  с
ковров, с шерсти мериносовой, с муслина, бомбазина  и  всяких  шерстяных
тканей. Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски и дегтя -
любое пятно сойдет, стоит разок потереть этим незаменимым  и  неоценимым
средством. Если леди запятнала свое имя, ей достаточно  проглотить  одну
штуку - и она сразу исцелится, потому что это яд. Если джентльмен  поже-
лает это проверить, ему достаточно принять одну маленькую плиточку  -  и
никаких сомнений не останется, потому что она действует не хуже  пули  и
на вкус гораздо противнее, а стало быть, тем больше ему чести, что он ее
принял... Пенни за штуку! Такая польза, и только пенни за штуку!
   Сразу нашлись два покупателя, и многие слушатели начинали явно  скло-
няться к тому же. Заметив это, торговец стал еще болтливее.
   - Выпустить не успеют, как все нарасхват разбирают! -  продолжал  па-
рень. - Четырнадцать водяных мельниц, шесть паровых машин и гальваничес-
кая батарея без отдыха выделывают их да все не поспевают, хотя люди тру-
дятся так, что помирают, а вдовам сейчас же дают пенсию и двадцать  фун-
тов в год на каждого ребенка, а за близнецов  -  пятьдесят...  Пенни  за
штуку! Два полупенни тоже годятся, и четыре фартинга будут приняты с ра-
достью. Пенни за штуку! Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды,  от
краски, дегтя, грязи, крови!.. Вот у этого джентльмена пятно  на  шляпе,
которое я выведу, не успеет он заказать мне пинту пива.
   - Эй! - встрепенувшись, крикнул Сайкс. - Отдайте!
   - Я его выведу, сэр, -  возразил  торговец,  подмигивая  компании,  -
прежде чем вы подойдете с того конца комнаты.  Джентльмены,  здесь  при-
сутствующие, обратите внимание на темное пятно на шляпе этого джентльме-
на величиной не больше шиллинга, но толщиной с полукрону. Будь пятно  от
вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски, дегтя, грязи или крови...
   Торговец не кончил фразы, потому что  Сайкс  с  отвратительным  прок-
лятьем опрокинул стол и, вырвав у него шляпу, выбежал из дому.
   Под влиянием все той же странной прихоти и  колебаний,  которые  весь
день владели им вопреки его воле, убийца, убедившись, что его не пресле-
дуют и, по всей вероятности, приняли за угрюмого и пьяного парня, повер-
нул обратно в город и, сторонясь от фонарей кареты, стоявшей  перед  ма-
ленькой почтовой конторой, хотел пройти мимо, но узнал  почтовую  карету
из Лондона. Он почти угадывал, что за этим последует, но перешел  дорогу
и стал прислушиваться.
   У двери стоял кондуктор в ожидании почтовой сумки. В эту минуту к не-
му подошел человек в форме лесничего, и тот вручил ему корзинку, которую
поднял с мостовой.
   - Это для вашей семьи, - сказал кондуктор. - Эй, вы,  там,  пошевели-
вайтесь! Будь проклята эта сумка, и вчера она была не готова. Так, знае-
те ли, не годится!
   - Что нового в городе, Бен? - спросил лесничий, отступая  к  ставням,
чтобы удобнее было любоваться лошадьми.
   - Ничего как будто не слышал, - ответил тот, надевая перчатки. - Цена
на хлеб немного поднялась. Слыхал, что толковали о каком-то  убийстве  в
Спителфилдсе, но не очень-то я этому верю.
   - Нет, это правда, - сказал джентльмен, сидевший в карете и  выгляды-
вавший из окна. - И вдобавок - Зверское убийство.
   - Вот как, сэр! - отозвался кондуктор, притронувшись к шляпе. -  Кого
убили, сэр: мужчину или женщину?
   - Женщину, - ответил джентльмен. - Полагают...
   - Эй, Бен! - нетерпеливо крикнул кучер.
   - Будь проклята эта сумка! - воскликнул кондуктор. - Заснули вы  там,
что ли?
   - Иду! - крикнул, выбегая, заведующий конторой.
   - Иду! - проворчал кондуктор. - Идет так же, как та молодая и богатая
женщина, которая собирается в меня влюбиться, да не знаю когда. Ну,  да-
вайте! Готово!
   Весело затрубил рог, и карета уехала. Сайкс продолжал стоять на  ули-
це; казалось, его не взволновала только что услышанная весть, не  трево-
жило ни одно сильное чувство, кроме колебаний, куда  идти.  Наконец,  он
снова повернул назад и пошел по дороге, ведущей из Хэтфилда  в  Сент-Эл-
банс.
   Он шел упрямо вперед. Но, оставив позади город и очутившись  на  без-
людной и темной дороге, он почувствовал, как подкрадываются к нему страх
и ужас, проникая до сокровенных его глубин. Все, что находилось  впереди
- реальный предмет или тень, что-то неподвижное или движущееся, -  прев-
ращалось в чудовищные образы, но эти страхи были ничто по сравнению с не
покидавшим его чувством, будто за ним по пятам идет  призрачная  фигура,
которую он видел этим утром. Он мог проследить ее тень во  мраке,  точно
восстановить очертания и видеть, как непреклонно и торжественно шествует
она. Он слышал шелест ее одежды в листве, и каждое дыхание ветра  прино-
сило ее последний тихий стон. Если он останавливался, останавливалась  и
она. Если он бежал, она следовала за ним, - не бежала, что было  бы  для
него облегчением, но двигалась, как труп, наделенный какойто  механичес-
кой жизнью и гонимый ровным, унылым ветром, не усиливавшимся и  не  сти-
хавшим.
   Иногда он поворачивался с отчаянным решением отогнать привидение, да-
же если б один его взгляд принес смерть; но волосы  поднимались  у  него
дыбом и кровь стыла в жилах, потому что оно поворачивалось вместе с  ним
и оставалось у него за спиной. Утром он удерживал его  перед  собой,  но
теперь оно было за спиной - всегда. Он прислонился к насыпи  и  чувство-
вал, что оно высится над ним, вырисовываясь на  фоне  холодного  ночного
неба. Он растянулся на дороге - лег на спину. Оно стояло над  его  голо-
вой, безмолвное, прямое и неподвижное - живой памятник с эпитафией,  на-
чертанной кровью.
   Пусть никто не говорит об убийцах, ускользнувших от правосудия, и  не
высказывает догадку, что провидение, должно быть, спит. Одна  нескончае-
мая минута этого мучительного страха стоила десятка насильственных смер-
тей.
   В поле, где он проходил, был сарай, который мог  служить  пристанищем
на ночь. Перед дверью росли три высоких тополя, отчего внутри было очень
темно, и ветер жалобно завывал в ветвях. Он не мог идти дальше, пока  не
рассветет, и здесь он улегся у самой стены,  чтобы  подвергнуться  новой
пытке.
   Ибо теперь видение предстало перед ним такое же  неотвязное,  но  еще
более страшное, чем то, от которого он спасся. Эти широко раскрытые гла-
за, такие тусклые и такие остекленевшие, что ему легче было  бы  их  ви-
деть, чем о них думать, появились во мраке; свет был в них,  но  они  не
освещали ничего. Только два глаза, но они были всюду. Если он смыкал ве-
ки, перед ним возникала комната со всеми хорошо знакомыми  предметами  -
конечно, об иных он бы не вспомнил, если бы восстанавливал обстановку по
памяти, - каждая вещь на своем привычном месте. И труп был на своем мес-
те и глаза, какими он их видел, когда бесшумно уходил.
   Он вскочил и побежал в поле. Фигура была у него за спиной. Он вернул-
ся в сарай и снова съежился там. Глаза появились раньше,  чем  он  успел
лечь.
   И здесь он остался, охваченный таким ужасом, какой никому  был  неве-
дом, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом, как вдруг ночной ветер
донес издалека крики и гул голосов, испуганных и встревоженных.  Челове-
ческий голос, прозвучавший в этом уединенном месте, пусть даже  возвещая
о какой-то беде, принес ему облегчение. Сознание грозящей опасности зас-
тавило Сайкса обрести новые силы, и, вскочив на ноги, он выбежал из  са-
рая.
   Казалось, широко раскинувшееся небо было в огне. Поднимаясь  вверх  с
дождем искр и перекатываясь один через другой, вырывались языки пламени,
освещая окрестности на много миль и гоня облака дыма в ту  сторону,  где
он стоял. Рев стал громче, так как новые голоса подхватили вопль,  и  он
мог расслышать крики: "Пожар!" - сливавшиеся с набатом, грохотом от  па-
дения каких-то тяжестей и треском огня, когда  языки  обвивались  вокруг
какого-нибудь нового препятствия и вздымались вверх, словно  подкреплен-
ные пищей. Пока он смотрел, шум усилился. Там были люди - мужчины и жен-
щины, - свет, суматоха. Для него это была как будто новая жизнь. Он рва-
нулся вперед - напрямик, опрометью, мчась сквозь  вересковые  заросли  и
кусты и перескакивая через изгороди и заборы так же неудержимо, как  его
собака, которая неслась впереди с громким и звонким лаем.
   Он добежал. Метались полуодетые фигуры: одни старались вывести из ко-
нюшен испуганных лошадей, другие гнали скот  со  двора  и  из  надворных
построек, тащили пожитки из горящего дома под градом сыпавшихся  искр  и
раскаленных докрасна балок. Сквозь отверстия, где час назад были две