откое молчание, после которого мистер Браунлоу продолжал
рассказ.
   - По прошествии многих лет, - сказал он, - мать Этого человека - Эду-
арда Лифорда - явилась ко мне. Он покинул ее, когда ему было только  во-
семнадцать лет; похитил у нее драгоценности и деньги; играл  в  азартные
игры, швырял деньгами, не останавливался перед мошенничеством и бежал  в
Лондон, где в течение двух лет поддерживал связь с самыми  гнусными  по-
донками общества. Она страдала мучительным и неизлечимым недугом и хоте-
ла отыскать его перед смертью. Начато было дознание, и предприняты самые
тщательные поиски. Долгое время они были безрезультатны, но в конце кон-
цов увенчались успехом, и он вернулся с матерью во Францию.
   - Там она умерла после долгой болезни, -  продолжал  Монкс,  -  и  на
смертном одре завещала мне эти тайны, а также неутолимую  и  смертельную
ненависть ко всем, кого они касались, - хотя ей незачем было завещать ее
мне, потому что эту ненависть я унаследовал гораздо раньше. Она  отказы-
валась верить, что девушка покончила с собой, а стало быть и с ребенком,
и не сомневалась, что родился мальчик и этот мальчик жив. Я поклялся  ей
затравить его, если он когда-нибудь появится на моем пути; не давать ему
ни минуты покоя; преследовать его с самой, неукротимой жестокостью;  из-
лить на него всю сжигавшую меня ненависть и, если сумею, притащить его к
самому подножию виселиц, и тем посмеяться над оскорбительным  завещанием
отца. Она была права. Он появился, наконец, на моем пути. Я начал  хоро-
шо, и, не будь этих болтливых шлюх, я бы кончил так же, как начал!
   Когда негодяй скрестил руки и  в  бессильной  злобе  стал  вполголоса
проклинать самого себя, мистер Браунлоу повернулся к потрясенным  слуша-
телям и пояснил, что еврей, старый сообщник и  доверенное  лицо  Монкса,
получил большое вознаграждение за то, чтобы  держать  в  сетях  Оливера,
причем часть этого вознаграждения надлежало возвратить  в  случае,  если
тому удастся спастись, и что спор, возникший по этому поводу, повлек  за
собой их посещение загородного дома с целью опознать мальчика.
   - Медальон и кольцо? - сказал мистер Браунлоу, поворачиваясь к  Монк-
су.
   - Я их купил, у мужчины и женщины, о которых говорил вам, а они укра-
ли их у сиделки, которая сияла их с трупа, - не поднимая  глаз,  ответил
Монкс. - Вам известно, что случилось с ними.
   Мистер Браунлоу кивнул мистеру Гримуигу, который, стремительно  выбе-
жав из комнаты, вскоре вернулся, подталкивая вперед миссис Бамбл и  таща
за собою упирающегося супруга.
   - Уж не обманывают ли меня глаза, или это в самом деле маленький Оли-
вер? - воскликнул мистер Бамбл с явно притворным восторгом. -  Ах,  Оли-
вер, если бы ты знал, как я горевал о тебе!..
   - Придержи язык, болван! - пробормотала миссис Бамбл.
   - Это голос природы, природы, миссис Бамбл!  -  возразил  надзиратель
работного дома. - Неужели я не могу расчувствоваться  -  я,  воспитавший
его по-приходски, - когда вижу, как он  восседает  здесь  среди  леди  и
джентльменов самой приятнейшей наружности! Я всегда любил этого  мальчи-
ка, как будто он приходился мне родным... родным дедушкой,  -  продолжал
мистер Бамбл, запнувшись и подыскивая удачное сравнение. - Оливер, доро-
гой мой, ты помнишь того достойного джентльмена в белом жилете? Ах, Оли-
вер, на прошлой неделе он отошел на небо в дубовом гробу с ручками  нак-
ладного серебра.
   - Довольно, сэр! - резко  сказал  мистер  Гримуиг.  -  Сдержите  свои
чувства.
   - Постараюсь по мере сил, сэр, - ответил мистер Бамбл. - Как поживае-
те, сэр? Надеюсь, - вы в добром здоровье.
   Это приветствие было обращено к мистеру Браунлоу, который остановился
в двух шагах от почтенной четы. Он спросил, указывая на Монкса:
   - Знаете ли вы этого человека?
   - Нет, - решительно ответила Миссис Бамбл.
   - Быть может, и вы не знаете? - сказал мистер Браунлоу,  обращаясь  к
ее супругу.
   - Ни разу в жизни его не видел, - сказал мистер Бамбл.
   - И, может быть, ничего ему не продавали?
   - Ничего, - ответила миссис Бамбл.
   - И, может быть, у вас никогда не было золотого медальона и кольца? -
сказал мистер Браунлоу.
   - Конечно, не было! - ответила надзирательница. - Зачем  нас  привели
сюда и заставляют отвечать на такие дурацкие вопросы?
   Снова мистер Браунлоу кивнул мистеру Гримуигу, и снова сей джентльмен
с величайшей готовностью вышел, прихрамывая. На этот раз его сопровожда-
ли не дородный мужчина с женой, а две параличных женщины,  которые  шли,
трясясь и шатаясь.
   - Вы закрыли дверь, когда умирала старая Салли, - сказала шедшая впе-
реди, поднимая высохшую руку, - во вы не могли заглушить звуки  и  затк-
нуть щели.
   - Вот, вот, - сказала вторая, озираясь и двигая беззубыми  челюстями.
- Вот... вот...
   - Мы слышали, как Салли пыталась рассказать вам, что она  сделала,  и
видели, как вы взяли у нее из рук бумагу, а на следующий день мы просле-
дили вас до лавки ростовщика, - сказала первая.
   - Вот, вот! - подтвердила вторая. - Медальон и золотое кольцо. Мы это
разузнали и видели, как вам их отдали. Мы были поблизости, да  поблизос-
ти!
   - И мы еще больше знаем, - продолжала первая. - Много  времени  назад
мы слышали от нее о том, как молодая мать сказала,  что  направлялась  к
могиле отца ребенка, чтобы там умереть: когда ей стало  плохо,  она  по-
чувствовала, что ей не остаться в живых.
   - Не желаете ли повидать самого ростовщика? - спросил мистер Гримуиг,
направившись к двери.
   - Нет! - ответила миссис Бамбл. - Если он, - она указала на Монкса, -
струсил и признался, - вижу, что он это сделал,  -  а  вы  расспрашивали
всех этих ведьм, пока не нашли подходящих, мне  нечего  больше  сказать.
Да, я продала эти вещи, и сейчас они там, откуда вы их никогда не  добу-
дете! Что дальше?
   - Ничего, - отозвался мистер Браунлоу. - За  одним  исключением:  нам
остается позаботиться о том, чтобы вы оба не занимали больше должностей,
требующих доверия. Уходите!
   - Надеюсь... - сказал мистер Бамбл,  с  великим  унынием  посматривая
вокруг, когда мистер Гримуиг вышел с двумя  старухами,  -  надеюсь,  эта
злополучная, ничтожная случайность не лишит меня моего поста в приходе?
   - Разумеется, лишит, - ответил мистер Браунлоу. - С  этим  вы  должны
примириться и вдобавок почитать себя счастливым.
   - Это все миссис Бамбл! Она настаивала на этом, - упорствовал  мистер
Бамбл, оглянувшись сначала, дабы удостовериться, что спутница его  жизни
покинула комнату.
   - Это не оправдание! - возразил мистер Браунлоу. -  Эти  вещицы  были
уничтожены в вашем присутствии, и по закону вы еще  более  виновны,  ибо
закон полагает, что ваша жена действует по вашим указаниям.
   - Если закон это полагает, - сказал мистер Бамбл, выразительно сжимая
обеими руками свою шляпу, - стало быть, закон - осел... идиот! Если  та-
кова точка зрения закона, значит закон - холостяк, и  наихудшее,  что  я
могу ему пожелать, - это чтобы глаза у него  раскрылись  благодаря  опы-
ту... благодаря опыту!..
   Повторив последние два слова с энергическим ударением,  мистер  Бамбл
плотно нахлобучил шляпу и, засунув руки в карманы,  последовал  вниз  по
лестнице за подругой своей жизни.
   - Милая леди, - сказал мистер Браунлоу, обращаясь к Роз, - дайте  мне
вашу руку. Не надо дрожать. Вы можете без страха выслушать те  последние
несколько слов, какие нам осталось сказать.
   - Если они... я не допускаю этой возможности, но  если  они  имеют...
какое-то отношение ко мне, - сказала Роз, -  прошу  вас,  разрешите  мне
выслушать их в другой раз. Сейчас у меня не хватит ни сил, ни мужества.
   - Нет, - возразил старый джентльмен, продевая ее руку под свою,  -  я
уверен, что у вас хватит твердости духа... Знаете ли вы эту молодую  ле-
ди, сэр?
   - Да, - ответил Монкс.
   - Я никогда не видела вас, - слабым голосом сказала Роз.
   - Я вас часто видел, - произнес Монкс.
   - У отца несчастной Агнес было две дочери, - сказал мистер  Браунлоу.
- Какова судьба другой - маленькой девочки?
   - Девочку, - ответил Монкс, - когда ее отец умер в чужом  месте,  под
чужой фамилией, не оставив ни письма, ни клочка бумаги, которые дали  бы
хоть какуюто нить, чтобы отыскать его друзей или родственников, - девоч-
ку взяли бедняки-крестьяне, воспитавшие ее, как родную.
   - Продолжайте, - сказал мистер Браунлоу, знаком приглашая миссис Мэй-
ли подойти ближе. - Продолжайте!
   - Вам бы не найти того места,  куда  удалились  эти  люди,  -  сказал
Монкс, - но там, где терпит неудачу дружба, часто  пробивает  себе  путь
ненависть. Моя мать нашла это место после  искусных  поисков,  длившихся
год, - и нашла девочку.
   - Она взяла ее к себе?
   - Нет. Эти люди были бедны, и им начало надоедать - во всяком случае,
мужу - их похвальное человеколюбие; поэтому моя мать оставила ее у  них,
дав им небольшую сумму денег, которой не могло хватить надолго, и обеща-
ла выслать еще, чего отнюдь не намеревалась делать. Впрочем, она не сов-
сем полагалась на то, что недовольство и бедность сделают  девочку  нес-
частной, И рассказала этим людям о позоре ее сестры с теми  изменениями,
какие считала нужными, просила их хорошенько присматривать за  девочкой,
так как у нее дурная кровь, и сказала им, что она  незаконнорожденная  и
рано или поздно несомненно собьется с пути. Все это подтверждалось  обс-
тоятельствами; эти люди поверили. И ребенок влачил существование  доста-
точно жалкое, чтобы удовлетворить даже нас, но случайно одна леди,  вдо-
ва, проживавшая в то время в Честере, увидела девочку,  почувствовала  к
ней сострадание и взяла ее к себе. Мне кажется, против  нас  действовали
какие-то проклятые чары, потому что, несмотря на все  наши  усилия,  она
осталась у этой леди и была счастлива. Года два-три назад я  потерял  ее
из виду и снова встретил всего за несколько месяцев до Этого дня.
   - Вы видите ее сейчас?
   - Да. Она опирается о вашу руку.
   - Но она по-прежнему моя племянница, - воскликнула миссис Мэйли,  об-
нимая слабеющую девушку, - она по-прежнему мое дорогое дитя! Ни за какие
блага в мире не рассталась бы я с ней теперь: это моя милая, родная  де-
вочка!
   - Единственный мой друг! - воскликнула Роз, прижимаясь к ней. - Самый
добрый, самый лучший из друзей! У меня сердце разрывается. Я не в  силах
все это вынести!
   - Ты вынесла больше и, несмотря ни на что,  оставалась  всегда  самой
милой и кроткой девушкой, делавшей счастливыми всех, кого  ты  знала,  -
нежно обнимая ее, сказала миссис Мэйли. - Полно, полно, дорогая моя! По-
думай о том, кому не терпится заключить тебя в свои объятия! Взгляни сю-
да... посмотри, посмотри моя милая!
   - Нет, она мне не тетя! - вскричал Оливер, обвивая руками ее шею. - Я
никогда не буду называть ее тетей!.. Сестра... моя дорогая сестра, кото-
рую почему-то я сразу так горячо полюбил! Роз, милая, дорогая Роз!
   Да будут священны эти слезы и те бессвязные слова, какими  обменялись
сироты, заключившие друг друга в долгие, крепкие объятия! Отец, сестра и
мать были обретены и потеряны в течение одного мгновения. Радость и горе
смешались в одной чаше, но это не были горькие слезы;  ибо  сама  скорбь
была такой смягченной и окутанной такими  нежными  воспоминаниями,  что,
перестав быть мучительной, превратилась в торжественную радость.
   Долго-долго оставались они вдвоем. Наконец, тихий  стук  возвестил  о
том, что кто-то стоит за дверью. Оливер  открыл  дверь,  выскользнул  из
комнаты и уступил место: Гарри Мэйли.
   - Я знаю все! - сказал он, садясь рядом с прелестной девушкой. -  До-
рогая Роз, я знаю все!.. Я здесь не случайно, - добавил он после долгого
молчания. - И обо всем этом я, услышал не сегодня, я это узнал  вчера  -
только вчера... Вы догадываетесь, что я пришел напомнить  вам  об  одном
обещании?
   - Подождите, - сказала Роз. - Вы знаете все?
   - Все... Вы разрешили мне в любое время в течение  года  вернуться  к
предмету нашего последнего разговора.
   - Разрешила.
   - Не ради того, чтобы заставить вас изменить свое решение, -  продол-
жал молодой человек, - но чтобы выслушать, как вы  его  повторите,  если
пожелаете. Я должен был положить к вашим ногам то положение в обществе и
то состояние, какие могли у меня быть, и если бы вы не отступили от пер-
воначального своего решения, я взял на себя обязательство не пытаться ни
словом, ни делом его изменить.
   - Те самые причины, какие влияли на меня тогда, будут влиять на  меня
и теперь, - твердо сказала Роз. - Если есть у меня твердое и  неуклонное
чувство долга по отношению к той, чья доброта спасла меня  от  нищеты  и
страданий, то могло ли оно быть когда-нибудь сильнее, чем сегодня?.. Это
борьба, - добавила Роз, - но я буду с гордостью ее вести. Это  боль,  но
ее мое сердце перенесет.
   - Разоблачения сегодняшнего вечера... - начал Гарри.
   - Разоблачения сегодняшнего вечера, - мягко повторила Роз, - не изме-
няют моего положения.
   - Вы ожесточаете свое сердце против меня, Роз, - возразил влюбленный.
   - Ах, Гарри, Гарри! - залившись слезами, сказала молодая леди. -  Хо-
телось бы мне, чтобы я могла это сделать и избавить себя от такой муки!
   - Зачем же причинять ее себе? - сказал Гарри, взяв ее руку.  -  Поду-
майте, дорогая Роз, подумайте о том, что вы услышали сегодня вечером.
   - А что я услышала? Что я услышала? - воскликнула  Роз.  -  Сознание,
что он обесчещен, так повлияло на моего отца, что он  бежал  от  всех...
Вот что я услышала! Довольно... достаточно  сказано,  Гарри,  достаточно
сказано!
   - Еще нет! - сказал молодой человек, удерживая ее, когда она  встала.
- Мои надежды, желания, виды на будущее, чувства, каждая мысль - все, за
исключением моей любви к вам, претерпело изменения. Я не  предлагаю  вам
теперь почетного положения в суетном свете, я не предлагаю вам  общаться
с миром злобы и унижений, где честного человека заставляют краснеть  от-
нюдь не из-за подлинного бесчестия и позора... Я предлагаю свой домашний
очаг - сердце и домашний очаг, - да, дорогая Роз, и только  это,  только
это я и могу вам предложить.
   - Что вы хотите сказать? - запинаясь, выговорила Роз.
   - Я хочу сказать только одно: когда я расстался с  вами  в  последний
раз, я вас покинул с твердой решимостью сравнять с землей все воображае-
мые преграды между вами и мной. Я решил, что, если мой мир не может быть
вашим, я сделаю ваш мир своим; я решил, что ни один из тех, кто чванится
своим происхождением, не будет презрительно смотреть на вас, ибо  я  от-
вернусь от них. Это я сделал. Те, которые отшатнулись от меня из-за это-
го, отшатнулись от вас и доказали, что в этом смысле вы были  правы.  Те
покровители, власть имущие, и те влиятельные и знатные родственники, ко-
торые улыбались мне тогда, смотрят теперь холодно. Но есть в самом  пре-
успевающем графстве Англии веселые поля и колеблемые ветром рощи, а близ
одной деревенской церкви - моей церкви. Роз, моей! -  стоит  деревенский
коттедж, и вы можете заставить меня гордиться им в  тысячу  раз  больше,
чем всеми надеждами, от которых я отрекся. Таково теперь мое положение в
звание, и я их кладу к вашим ногам.
   - Пренеприятная штука - ждать влюбленных к  ужину!  -  сказал  мистер
Гримуиг, просыпаясь и сдергивая с головы носовой платок.
   По правде говоря, ужин откладывали возмутительно долго...  Ни  миссис
Мэйли, ни Гарри, ни Роз (которые вошли все вместе) ничего не могли  ска-
зать в оправдание.
   - У меня было серьезное намерение съесть сегодня вечером свою голову,
- сказал мистер Гримуиг, - так как я начал подумывать, что ничего друго-
го не получу. С вашего разрешения, я беру на  себя  смелость  поцеловать
невесту.
   Не теряя времени, мистер Гримуиг привел эти слова в исполнение и  по-
целовал зарумянившуюся девушку,  а  его  примеру,  оказавшемуся  зарази-
тельным, последовали и доктор и мистер Браунлоу. Кое-кто утверждает, что
Гарри Мэйли первый подал пример в соседней комнате, но наиболее  автори-
тетные лица считают это явной клеветой, так как он молод  и  к  тому  же
священник.
   - Оливер, дитя мое, - сказала миссис Мэйли, - где ты был и  почему  у
тебя такой печальный вид? Вот и сейчас ты плачешь. Что случилось?
   Наш мир - мир разочарований, и нередко разочарований в тех  надеждах,
какие мы больше всего лелеем, и в надеждах, которые делают великую честь
нашей природе.
   Бедный Дик умер!
 
 
   ГЛАВА LII Последняя ночь Феджина
 
   Снизу доверху зал суда был битком набит людьми.  Испытующие,  горящие
нетерпением глаза заполняли каждый дюйм  пространства.  От  перил  перед
скамьей подсудимых и вплоть до самого тесного и крохотного уголка на га-
лерее все взоры были прикованы к одному человеку - Феджину, - перед ним,
сзади него, вверху, внизу, справа и слева; он, казалось, стоял  окружен-
ный небосводом, усеянным сверкающими глазами.
   Он стоял в лучах этого живого света, одну руку опустив на  деревянную
перекладину перед собой, другую - поднеся к уху и вытягивая  шею,  чтобы
отчетливее слышать каждое слово, срывавшееся с уст председательствующего
судьи, который обращался с речью к присяжным. Иногда он быстро переводил
на них взгляд, стараясь подметить впечатление,  произведенное  каким-ни-
будь незначительным, почти невесомым доводом в его пользу, а когда обви-
нительные пункты излагались с ужасающей ясностью, посматривал на  своего
адвоката с немой мольбой, чтобы тот хоть теперь сказал что-нибудь в  его
защиту. Если не считать этих проявлений тревоги, он не шевельнул ни  ру-
кой, ни ногой. Вряд ли он сделал хоть одно движение с самого начала  су-
дебного разбирательства, и теперь, когда судья умолк, он оставался в той
же напряженной позе, выражавшей глубокое внимание, и не  сводил  с  него
глаз, словно все еще слушал.
   Легкая суета в зале заставила его опомниться. Оглянувшись, он увидел,
что присяжные придвинулись друг к другу, чтобы обсудить приговор.  Когда
его взгляд блуждал по галерее, он мог наблюдать, как люди  приподнимают-
ся, стараясь разглядеть его лицо; одни торопливо подносили к глазам  би-
нокль, другие с видом, выражающим омерзение, шептали что-то соседям. Бы-
ли здесь немногие, которые как будто не  обращали  на  него  внимания  и
смотрели только на присяжных, досадливо недоумевая, как могут  они  мед-
лить. Но ни на одном лице - даже у женщин, которых здесь было множество,
не прочел он ни малейшего сочувствия, ничего, кроме всепоглощающего  же-
лания услышать, как его осудят.
   Когда он все это заметил, бросив  вокруг  растерянный  взгляд,  снова
наступила мертвая тишина, и, оглянувшись, он увидел, что  присяжные  по-
вернулись к судье. Тише!
   Но они просили только разрешения удалиться. Он пристально всматривал-
ся в их лица, когда один за другим они выходили, как будто надеялся  уз-
нать, к чему склоняется большинство; но это было тщетно. Тюремщик тронул
его за плечо. Он машинально последовал за ним с помоста и сел  на  стул.
Стул указал ему тюремщик, иначе он бы его не увидел.
   Снова он поднял глаза к галерее. Кое-кто из публики закусывал, а  не-
которые обмахивались носовыми платками, так как в переполненном зале бы-
ло очень жарко. Какойто молодой человек зарисовывал его лицо в маленькую
Записную книжку. Он задал себе вопрос, есть ли сходство, и,  словно  был
праздным зрителем, смотрел на художника, когда  тот  сломал  карандаш  и
очинил его перочинным ножом.
   Когда он перевел взгляд на судью, в голове у него закопошились  мысли
о покрое его одежды, о том, сколько она стоит и как он ее надевает. Одно
из судейских кресел занимал старый толстый джентльмен, который с полчаса
назад вышел и сейчас вернулся. Он задавал себе вопрос,  уходил  ли  этот
человек обедать, что было у него на обед и где он обедал,  и  предавался
этим пустым размышлениям, пока какой-то другой человек  не  привлек  его
внимания и не вызвал новых размышлений.
   Однако в течение всего этого времени его мозг ни на  секунду  не  мог
избавиться от гнетущего, ошеломляю