Чарльз Диккенс
   Приключения Оливера Твиста
 
 
   Изд. "ХудЛит", Москва, 1958 г.
   OCR Палек, 1998 г.
   Собрание сочинений, т. 4
   Десятое, пересмотренное издание перевода пер. А. В. Кривцовой
 
 
   ПРЕДИСЛОВИЕ
 
   В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбрал некоторых  ге-
роев этого повествования из среды  самых  преступных  и  деградировавших
представителей лондонского населения.
   Не видя никакой причины, в пору писания этой  книги,  почему  подонки
общества (поскольку их речь не оскорбляет слуха) не могут служить  целям
моральным в той же мере, как его пена и сливки, - я дерзнул верить,  что
это самое "свое время" может и не означать "во  все  времена"  или  даже
"долгое время". У меня были веские причины избрать подобный путь. Я  чи-
тал десятки книг о ворах: славные ребята (большей частью любезные), оде-
ты безукоризненно, кошелек туго  набит,  знатоки  лошадей,  держат  себя
весьма самоуверенно, преуспевают в галантных интригах, мастера петь пес-
ни, распить бутылку, сыграть в карты или кости - прекрасное общество для
самых достойных. Но я нигде не встречался (исключая - Хогарта) с  жалкой
действительностью. Мне казалось, что изобразить реальных членов преступ-
ной шайки, нарисовать их во всем их уродстве, со всей их гнусностью, по-
казать убогую, нищую их жизнь, показать их такими, каковы они  на  самом
деле, - вечно крадутся они, охваченные тревогой, по самым грязным тропам
жизни, и куда бы ни взглянули, везде маячит перед  ними  большая  черная
страшная виселица, - мне казалось, что изобразить  Это  -  значит  попы-
таться сделать то, что необходимо и что сослужит службу  обществу.  И  я
это исполнил в меру моих сил.
   Во всех известных мне книгах, где изображены подобные типы, они всег-
да чем-то прельщают и соблазняют. Даже  в  "Опере  нищего"  жизнь  воров
изображена так, что, пожалуй, ей можно позавидовать: капитан Макхит, ок-
руженный соблазнительным ореолом власти и завоевавший  преданную  любовь
красивейшей девушки, единственной безупречной героини в пьесе,  вызывает
у слабовольных зрителей такое же восхищение и желание ему подражать, как
и любой обходительный джентльмен в красном мундире, который,  по  словам
Вольтера, купил право командовать двумя-тремя  тысячами  человек  и  так
храбр, что не боится за их жизнь. Вопрос Джонсона, станет ли  кто-нибудь
вором, потому что смертный приговор Макхиту был отменен, -  кажется  мне
не относящимся к делу. Я же спрашиваю себя, помешает ли комунибудь стать
вором то обстоятельство, что Макхит был приговорен к смерти  и  что  су-
ществуют Пичум и Локит. И, вспоминая бурную жизнь капитана, его  велико-
лепную внешность, огромный успех и великие достоинства, я чувствую  уве-
ренность, что ни одному человеку с подобными же наклонностями не  послу-
жит капитан предостережением и ни один человек не увидит  в  этой  пьесе
ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с  течением  времени  и
приводит почтенного честолюбца к виселице.
   В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатире общество в це-
лом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том,  какое  впе-
чатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о  превосход-
ном, сильном романе сэра Эдуарда Бульвера "Поль Клиффорд", который никак
нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною  теме;
автор и сам не ставил перед собой подобной задачи.
   Какова же изображенная на этих страницах  жизнь,  повседневная  жизнь
Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с  дурными  наклонностями,
каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек  гало-
пом по вересковой степи, залитой лунным светом,  ни  веселых  пирушек  в
уютной пещере, нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни
ботфортов, ни малиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего  от  того  бах-
вальства и той вольности, какими  с  незапамятных  времен  приукрашивали
"большую дорогу". Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не
найти пристанища; грязные и вонючие логовища  -  обитель  всех  пороков;
притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот  рассыплются,
- что в этом соблазнительного?
   Однако иные люди столь утонченны от природы и столь деликатны, что не
в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваются инстинктивно  от
преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись  им  по  вкусу,  должен
быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. Какой-нибудь Мака-
рони в зеленом бархате - восхитительное созданье, ну а такой в  бумазей-
ной рубахе невыносим! Какая-нибудь миссис Макарони -  особа  в  короткой
юбочке и маскарадном костюме - заслуживает того, чтобы ее  изображали  в
живых картинах и на литографиях, украшающих  популярные  песенки;  ну  а
Нэнси - существо в бумажном платье и дешевой шали - недопустима!  Удиви-
тельно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок и как Порок, со-
четаясь с лентами и ярким нарядом, меняет,  подобно  замужним  женщинам,
свое имя и становится Романтикой.
   Но одна из задач этой книги - показать суровую правду, даже когда она
выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в  романах,  а
посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута,  ни
одной папильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в дели-
катность тех, которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей-
шего желания завоевывать сторонников среди подобных людей.  Я  не  питал
уважения к их мнению, хорошему или плохому, не добивался их одобрения  и
не для их развлечения писал.
   О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепому  грабителю  ка-
жется неестественной. И в то же время возражали  против  Сайкса,  -  до-
вольно непоследовательно, как смею я думать, - утверждая,  будто  краски
сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих  качеств,  против  которых
возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ на послед-
нее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же  есть
такие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и  без-
надежно испорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как
Сайкс, существуют, и если пристально следить за ними на протяжении  того
же периода времени и при тех же обстоятельствах, что изображены в  рома-
не, они не обнаружат ни в одном своем  поступке  ни  малейшего  признака
добрых чувств. То ли всякое, более мягкое  человеческое  чувство  в  них
умерло, то ли заржавела струна, которой следовало коснуться, и трудно ее
найти - об этом я не берусь судить, но я уверен, что дело обстоит именно
так.
   Бесполезно спорить о том, естественны или неестественны  поведение  и
характер девушки, возможны или немыслимы, правильны или нет. Они -  сама
правда. Всякий, кто наблюдал эти печальные тени жизни, должен это знать.
Начиная с первого появления этой жалкой несчастной девушки и кончая тем,
как она опускает свою окровавленную голову на грудь грабителя, здесь нет
ни малейшего преувеличения или натяжки. Это святая правда, ибо эту прав-
ду бог оставляет в душах развращенных и несчастных; надежда еще тлеет  в
них; последняя чистая капля воды на дне заросшего тиной колодца.  В  ней
заключены и лучшие и худшие стороны  нашей  природы  -  множество  самых
уродливых ее свойств, но есть и самые прекрасные;  это  -  противоречие,
аномалия, кажущиеся невозможными, но это - правда.  Я  рад,  что  в  ней
усомнились, ибо, если бы я нуждался в подтверждении того, что эту правду
нужно сказать, последнее обстоятельство вдохнуло бы в меня  эту  уверен-
ность.
   В тысяча восемьсот пятидесятом году один чудаколдермен во  всеуслыша-
ние заявил в Лондоне, что острова Джекоба нет и никогда не было. Но и  в
тысяча восемьсот шестьдесят седьмом  году  остров  Джекоба  (по-прежнему
место незавидное) продолжает существовать, хотя значительно изменился  к
лучшему.
 
 
   ГЛАВА I повествует о месте,  где  родился  Оливер  Твист,  и  обстоя-
тельствах, сопутствовавших его рождению
 
   Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам
благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленно-
го наименования, находится здание, издавна встречающееся почти  во  всех
городах, больших и малых, именно - работный дом. И в ртом работном  доме
родился, - я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так  как  это
не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной ста-
дии повествования, - родился смертный, чье имя предшествует началу  этой
главы.
   Когда приходский врач ввел его в сей мир  печали  и  скорбей,  долгое
время казалось весьма сомнительным, выживет ли ребенок,  чтобы  получить
какое бы то ни было имя; по всей вероятности,  эти  мемуары  никогда  не
вышли бы в свет, а если бы вышли, то заняли бы не более двух-трех  стра-
ниц и благодаря этому бесценному качеству являли бы собою самый  краткий
и правдивый образец биографии из всех сохранившихся в литературе  любого
века или любой страны.
   Хотя я не склонен утверждать, что рождение в работном  доме  само  по
себе самая счастливая и завидная участь, какая может выпасть на долю че-
ловека, тем не менее я полагаю, что при данных условиях это было наилуч-
шим для Оливера Твиста. Потому что весьма трудно  было  добиться,  чтобы
Оливер Твист взял на себя заботу о своем дыхании, а это занятие  хлопот-
ливое, хотя обычай сделал его необходимым для нашего безболезненного су-
ществования. В течение некоторого времени  он  лежал,  задыхающийся,  на
шерстяном матрасике, находясь в неустойчивом равновесии между этим миром
и грядущим и решительно склоняясь в пользу последнего. Если бы на протя-
жении этого короткого промежутка времени Оливер был окружен  заботливыми
бабушками, встревоженными тетками, опытными сиделками и премудрыми  док-
торами, он неизбежно и, несомненно был бы загублен. Но  так  как  никого
поблизости не было, кроме нищей старухи, у которой  голова  затуманилась
от непривычной порции пива, и приходского врача, исполнявшего свои  обя-
занности по договору, Оливер и Природа  вдвоем  выиграли  битву.  В  ре-
зультате Оливер после недолгой борьбы вздохнул, чихнул и возвестил  оби-
тателям работного дома о новом бремени, ложившемся на  приход,  испустив
такой громкий вопль, какой только можно было ожидать от младенца мужско-
го пола, который три с четвертью минуты назад получил сей весьма  полез-
ный дар - голос.
   Как только Оливер обнаружил это первое  доказательство  надлежащей  и
свободной деятельности своих легких, лоскутное одеяло, небрежно  брошен-
ное на железную кровать, зашевелилось, бледное лицо молодой женщины при-
поднялось с подушки и слабый голос невнятно произнес:
   - Дайте мне посмотреть на ребенка - и умереть.
   Врач сидел у камина, согревая и потирая ладони. Когда заговорила  мо-
лодая женщина, он встал и, подойдя к  изголовью,  сказал  ласковее,  чем
можно было от него ждать:
   - Ну, вам еще рано говорить о смерти!
   - Конечно, боже избавь! - вмешалась сиделка,  торопливо  засовывая  в
карман зеленую бутылку, содержимое которой  она  с  явным  удовольствием
смаковала в углу комнаты. - Боже избавь! Вот когда она проживет столько,
сколько прожила я, сэр, да произведет на свет тринадцать ребят, и из них
останутся в живых двое, да и те будут с нею в работном доме,  вот  тогда
она образумится и не будет принимать все близко к  сердцу!..  Подумайте,
милая, о том, что значит быть матерью! Какой у вас милый ребеночек!
   По-видимому, эта утешительная перспектива  материнства  не  произвела
надлежащего впечатления. Больная покачала головой и протянула руку к ре-
бенку.
   Доктор передал его в ее объятия. Она  страстно  прижалась  холодными,
бледными губами к его лбу, провела рукой по лицу, дико осмотрелась  вок-
руг, вздрогнула, откинулась назад... и умерла. Ей растирали грудь,  руки
и виски, но сердце остановилось навеки. Что-то говорили о надежде и  ус-
покоении. Но этого она давно уже не ведала.
   - Все кончено, миссис Тингами! - сказал, наконец, врач.
   - Да, все кончено. Ах, бедняжка! - подтвердила  сиделка,  подхватывая
пробку от зеленой бутылки, упавшую на подушку,  когда  она  наклонилась,
чтобы взять ребенка. - Бедняжка!
   - Вам незачем посылать за мной, если ребенок будет кричать, -  сказал
врач, медленно натягивая перчатки. - Очень  возможно,  что  он  окажется
беспокойным. В таком случае дайте ему жидкой кашки. -  Он  надел  шляпу,
направился к двери и, приостановившись у кровати, добавил: -  Миловидная
женщина... Откуда она пришла?
   - Ее принесли сюда вчера вечером, - ответила старуха, - по распоряже-
нию надзирателя. Ее нашли лежащей на улице. Она пришла издалека, башмаки
у нее совсем истоптаны, но откуда и куда она шла - никто не Знает.
   Врач наклонился к покойнице и поднял ее левую РУКУ.
   - Старая история, - сказал он, покачивая головой. - Нет  обручального
кольца... Ну, спокойной ночи!
   Достойный медик отправился обедать, а сиделка, еще раз приложившись к
зеленой бутылке, уселась на низкий стул у камина  и  принялась  облачать
младенца.
   Каким превосходным доказательством  могущества  одеяния  явился  юный
Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным  его
покровом, он мог быть сыном дворянина и сыном  нищего;  самый  родовитый
человек едва ли смог бы определить подобающее ему место в  обществе.  Но
теперь, когда его облачили в старую коленкоровую рубашонку,  пожелтевшую
от времени, он был отмечен и снабжен ярлыком и сразу Занял свое место  -
приходского ребенка, сироты из работного дома, смиренного колодного бед-
няка, проходящего свой жизненный путь под градом ударов и пощечин,  пре-
зираемого всеми и нигде не встречающего жалости.
   Оливер громко кричал. Если бы мог он знать, что он сирота,  оставлен-
ный на милосердное попечение церковных старост и надзирателей, быть  мо-
жет, он кричал бы еще громче.
 
 
   ГЛАВА II повествует о том, как рос, воспитывался и как был  вскормлен
Оливер Твист.
 
   В течение следующих восьми или десяти месяцев Оливер был жертвой сис-
темы вероломства и обманов. Его кормили из рожка. О голодном малютке-си-
роте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложили  над-
лежащим образом приходским властям.  Приходские  власти  с  достоинством
запросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы  женс-
кого пола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту
утешение и питание, столь для него необходимые. На это власти  работного
дома ответили, что такой особы нет. Тогда приходские власти  великодушно
и человечно порешили, что Оливера следует  поместить  "на  ферму",  или,
иными словами, препроводить его в отделение работного дома, находившееся
на расстоянии примерно трех миль, где от  двадцати  до  тридцати  других
юных нарушителей закона о бедных копошились по целым дням  на  полу,  не
страдая от избытка пищи или одежды,  под  материнским  надзором  пожилой
особы, которая принимала к себе этих преступников за  семь  с  половиной
пенсов с души. Семь с половиной пенсов в неделю - недурная сумма на  со-
держание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной  пенсов  -
вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать  неприятные  пос-
ледствия. Пожилая особа женского пола была человеком разумным и  опытным
- она Знала, что идет на пользу детям. И она  в  совершенстве  постигла,
что идет на пользу ей самой. Поэтому большую часть еженедельной  стипен-
дии она оставляла себе, а подрастающему  приходскому  поколению  уделяла
значительно меньшую долю, чем та, которая была ему назначена. Иными сло-
вами, она открыла в бездонных глубинах еще большую глубину, проявив себя
великим философом.
   Всем известна история другого философа, который  измыслил  знаменитую
теорию о том, что лошадь может существовать без пищи, И он успешно дока-
зал ее, что довел ежедневную порцию пищи, получаемую его собственной ло-
шадью, до одной соломинки; несомненно он сделал бы ее чрезвычайно  горя-
чим и резвым животным, если бы она не пала за сутки до того дня, как  ей
предстояло перейти на отменную порцию воздуха. К несчастью для  экспери-
ментальной философии той женщины, чьим заботам и покровительству был по-
ручен Оливер Твист, к таким же результатам обычно  приводило  применение
ее системы; потому что в ту самую минуту, когда дитя научалось поддержи-
вать в себе жизнь ничтожной долей самой непитательной пищи, по  преврат-
ности судьбы, в восьми с половиной случаях из десяти, оно или заболевало
от голода и холода, или по недосмотру падало в огонь,  или  погибало  от
удушья. В любом из Этих случаев несчастный малютка  отправлялся  в  иной
мир, чтоб там соединиться со своими родителями, коих он не ведал в этом.
   Иной раз, когда производилось особо строгое  следствие  о  приходском
ребенке, за которым недосмотрели, а он опрокинул на  себя  кровать,  или
которого неумышленно обварили насмерть во время стирки белья -  впрочем,
последнее случалось не часто, ибо все  хоть  скольконибудь  напоминающее
стирку было редким событием на ферме, - присяжным иной раз  приходило  в
голову задавать неприятные вопросы, а прихожане возмущались и подписыва-
ли протест. Но эти дерзкие выступления тотчас  же  пресекались  в  корне
после показания врача и свидетельства бидла; первый всегда вскрывал труп
и ничего в нем не находил - это было в высшей степени  правдоподобно,  а
второй неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу,  -
это было в высшей степени благочестиво. Вдобавок, члены совета регулярно
посещали ферму и накануне всегда посылали бидла известить о своем прибы-
тии. Когда они приезжали, дети были милы и опрятны, а можно ли требовать
большего!
   Нельзя ожидать, чтобы такая система воспитания на  ферме  давала  ка-
кой-нибудь необычайный или богатый урожай. И в тот день,  когда  Оливеру
Твисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорос-
лым и несомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливе-
ра, и они развивались себе на свободе, чему весьма способствовала  скуд-
ная диета, принятая в учреждении. И, быть  может,  этому  обстоятельству
Оливер был обязан тем, что увидел день, когда ему минуло девять лет.
   Как бы там ни было, но это был день его рождения, и он проводил его в
погребе для угля - в избранном обществе двух юных джентльменов, которые,
разделив с ним основательную порку, были посажены под замок за  то,  что
дерзко осмелились заявить, будто они голодны, - как вдруг  миссис  Манн,
славная леди, возглавляющая Это учреждение, была потрясена внезапным по-
явлением мистера Бамбла, бидла, который старался открыть калитку в воро-
тах сада.
   - Господи помилуй! Это вы, мистер Бамбл? - воскликнула  миссис  Манн,
высовывая голову из окна и искусно притворяясь чрезвычайно обрадованной.
- (Сьюзен, приведите наверх Оливера и тех двух мальчишек и сейчас же  их
вымойте!) Ах, боже мой! Мистер Бамбл, как я рада вас видеть!
   Мистер Бамбл был человек дородный и раздражительный; вместо того что-
бы должным образом ответить на это "чистосердечное" приветствие, он  от-
чаянно тряхнул калитку, а затем угостил ее таким  пинком,  какого  можно
было ждать только от ноги бидла.
   - Ах, боже мой! - вскричала миссис Манн, выбежав  из  дому,  ибо  три
мальчика были к тому времени доставлены наверх. - Подумать  только!  Как
же это я могла позабыть о том, что из-за наших милых ребят  калитка  за-
перта изнутри! Войдите, сэр, прошу вас, войдите, мистер Бамбл,  войдите,
сэр!
   Хотя это приглашение сопровождалось реверансом, который  мог  растро-
гать сердце церковного старосты, оно отнюдь не смягчило бидла.
   - Неужели, миссис Манн, вы считаете почтительным  или  пристойным,  -
осведомился мистер Бамбл, сжимая свою трость,  -  заставлять  приходских
должностных лиц ждать у садовой калитки, когда они являются сюда по при-
ходским делам, связанным с приходскими сиротами? Известн