шь  ее,
сладостный свет внутреннего взора моего.

XX.

     26. Совершенно ясно теперь  одно:  ни  будущего,  ни  прошлого  нет,  и
неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего,  настоящего  и
будущего. Правильнее было бы,  пожалуй,  говоритьтак:  есть  три  времени  -
настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего.  Некие  три
времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте  я  их  не  вижу:
настоящее прошедшего это память; настоящее настоящего - его непосредственное
созерцание; настоящее будущего - его  ожидание.  Если  мне  позволено  будет
говорить так, то я согласен, что есть три  времени;  признаю,  что  их  три.
Пусть даже говорят, как принято, хотя это  и  не  правильно,  что  есть  три
времени: прошедшее, настоящее и будущее: пусть говорят. Не  об  этом  сейчас
моя забота, не спорю с этим и не возражаю; пусть только  люди  понимают  то,
что они говорят и знают, что ни будущего нет, ни прошлого. Редко ведь  слова
употребляются в их собственном смысле; в большинстве случаев  мы  выражаемся
неточно, но нас понимают.

XXI.

     27. Я несколько ранее говорил о том, что мы измеряем  время,  пока  оно
идет, и можем сказать, что этот промежуток времени вдвое длиннее другого или
что они между  собой  равны,  и  вообще  сообщить  еще  что-то  относительно
измеряемых нами частей времени. Мы измеряем, как я и  говорил,  время,  пока
оно идет, и если бы кто-нибудь мне сказал: "откуда ты это знаешь?", я бы ему
ответил: "знаю, потому что мы измеряем его; того, что нет,  мы  измерить  не
можем, а прошлого и будущего нет". А как можем мы измерять настоящее,  когда
оно не имеет длительности? Оно  измеряется,  следовательно,  пока  проходит;
когда оно прошло, его не измерить: не будет того,  что  можно  измерить.  Но
откуда, каким путем ц куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как  не
из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое? Из
того, следовательно, чего еще нет; через то, в чем нет длительности, к тому,
чего уже нет. Что же измеряем мы как не время  в  каком-то  его  промежутке?
Если мы говорим о времени: двойной срок, тройной, равный другому, и т. д.  в
том же роде, то о чем говорим мы, как не о промежутке времени?  В  каком  же
промежутке измеряется время, пока оно идет? В будущем, откуда оно  приходит?
Того, чего еще нет, мы измерить не можем. В  настоящем,  через  которое  оно
идет? То, в чем нет промежутка, мы измерить не можем. В  прошлом,  куда  оно
уходит? Того, чего уже нет, мы измерить не можем.

XXII.

     28. Горит душа моя понять эту  запутаннейшую  загадку.  Не  скрывай  от
меня, Господи Боже мой, добрый Отец мой, умоляю Тебя ради Христа, не скрывай
от меня разгадки; дай проникнуть в это явление,  сокровенное  и  обычное,  и
осветить его при свете милосердия Твоего, Господи. Кого расспросить  мне  об
этом? Кому с большей пользой сознаюсь я в невежестве моем, как не Тебе? Кому
не в тягость огнем пламенеющее усердие мое над Твоим Писанием? Дай  мне  то,
что я люблю; да, я люблю, и это дал мне Ты. Дай, Отец, -  Ты  ведь  воистину
умеешь "давать дары добрые детям Твоим" - дай мне узнать, над чем я тружусь,
и "трудно это в глазах моих", пока  Ты  не  откроешь  мне.  Молю  Тебя  ради
Христа, во имя Его, Святого среди святых, да никто не мешает мне.  "Я  верю,
потому и говорю". Вот надежда моя;  ради  нее  и  живу,  "да  увижу  красоту
Господню". "Определил Ты дни мои стариться", и они проходят,  а  как,  я  не
знаю.
     А мы только и говорим: "время и время, времена и времена":  "как  долго
он это говорил"; "как долго он это делал"; "какое долгое время  я  этого  не
видел"; "чтобы произнести этот слог, времени требуется вдвое больше, чем для
того, краткого". Мы и  говорим  это  и  слышим  это;  сами  понимаем  и  нас
понимают. Это яснее ясного, обычнее обычного и это же так темно, что  понять
это - это открытие.

XXIII.

     29. Я слышал от одного ученого человека, что движение  солнца,  луны  и
звезд и есть время, но я  с  этим  не  согласен.  Почему  тогда  не  считать
временем движение  всех  тел?  Если  бы  светила  небесные  остановились,  а
гончарное колесо продолжало двигаться, то не было бы и времени,  которым  мы
измеряли бы его обороты? Разве не могли бы  мы  сказать,  в  зависимости  от
того, как шло колесо; равномерно, замедляя свой ход  или  ускоряя  его:  эти
обороты длились дольше, а те меньше? Разве говоря это, мы  говорили  бы  вне
времени? и не было в наших  словах  долгих  и  коротких  слогов?  одни  ведь
звучали в течение более  длительного,  а  другие  более  короткого  времени.
Господи, дай людям в малом увидеть законы общие для малого и великого.  Есть
звезды, светильники небесные, "для знамений и  времен  дней  и  годов".  Да,
есть, но ни я не скажу, что оборот этого деревянного колесика есть день,  ни
тот ученый не сможет сказать, что тут времени нет.
     30. Я хочу узнать природу  и  сущность  времени,  которым  мы  измеряем
движение тел и говорим, например: "это движение было вдвое длительнее того".
Я спрашиваю вот о  чем:  днем  называется  не  только  время,  когда  солнце
находится над землей (этим обусловлена разница между днем  и  ночью),  но  и
время, за которое оно совершает весь круговорот свой от восхода до  восхода,
в соответствии с чем мы и говорим: "прошло столько-то дней" - в это  понятие
"столько-то дней" включаются и ночи; ночное время не высчитывается отдельно.
Полный день, следовательно, оределяется движением солнца и его  круговоротом
от восхода до восхода, и я спрашиваю, что такое  день:  само  это  движение;
срок, в течение которого оно совершается, или и то и другое.
     В первом случае днем оказался бы и  один  час,  если  бы  солнце  могло
совершить свой путь за такой промежуток времени; во втором дня вовсе  бы  не
было, если бы один восход солнца был отделен от другого кратким  промежутком
в один час; солнцу пришлось бы для полного  дня  совершить  двадцать  четыре
круговорота. В третьем случае нельзя назвать днем ни часовой промежуток,  за
который солнце совершило бы полный свой оборот,  ни  (допустив,  что  солнце
остановится) такое количество времени, за какое оно  обычно  совершает  весь
свой обход от утра до утра.
     Итак, я не  буду  спрашивать  сейчас,  что  такое  называется  днем:  я
спрашиваю, что такое время, измеряя которым  движение  солнца,  мы  говорим:
солнце прошло свой путь  за  промежуток  времени  в  половину  менвший,  чем
обычно, если оно совершило его за промежуток  времени  в  двенадцать  часов.
Сравнивая оба времени, мы скажем, что  одно  вдвое  больше  другого,  и  что
солнце совершает свой обход от восхода до  восхода  иногда  за  одно  время,
иногда за другое, двойное. Пусть же  никто  не  говорит  мне,  что  движение
небесных тел и есть время: когда некий человек  остановил  молитвой  солнце,
чтобы победоносно завершить битву, солнце стояло,  но  время  шло.  Сражение
длилось и закончилось в свое время. Итак,  я  вижу,  что  время  есть  некая
протяженность. Вижу ли?
     Не кажется ли мне, что вижу? Ты покажешь мне это, Свет и Истина.

XXIV.

     31. Ты велишь мне подтвердить, что время - это движение  тел?  Нет,  не
велишь. Что всякое тело может двигаться только во времени, это я  слышу.  Ты
мне это говоришь. А что это самое движение  тела  есть  время,  этого  я  не
слышу: не Ты это говоришь. Когда тело  начинает  двигаться,  то  я  временем
измеряю, как долго, от начала движения и до прекращения его, оно  находилось
в движении. И если я не видел, с какого времени тело начало двигаться, а оно
движения не прекращало, и я тоже не увидел, когда оно остановилось, то я  не
могу измерить продолжительности движения, разве что за время, с какого я это
тело увидел и до того, как перестал его видеть. И если я его вижу длительно,
то я могу заявить только, что прошло много времени, не определяя  точно  его
продолжительности, ибо продолжительность определяется сравнением;  например:
"такой же срок, как и тот", или "срок вдвое больший" и прочее в том же роде.
Если же мы сможем отметить место, откуда начинает  и  где  заканчивает  свое
движение тело или его части, если оно движется словно на токарном станке, то
мы сможем сказать, сколько времени продожалось движение тела или  части  его
от одного места до другого. А раз движение  тела  -  это  одно,  а  то,  чем
измеряется длительность этого движения, - другое, то не ясно ли, чему скорее
следует дать название времени? И если тело и движется иногда  по-разному,  а
иногда и останавливается, то мы можем измерить временем не только  движение,
но и остановку, и сказать: "стояло столько же времени, сколько и  двигалось"
или "стояло вдвое или втрое больше, чем двигалось" и прочее в том  же  роде,
смотря  по  тому,  точно  наше  исчисление  или  приблизительно:   "больше",
"меньше". Время, следовательно, не есть движение тела.

XXV.

     32. Признаюсь Тебе, Господи, я до сих пор не знаю, что такое время,  но
признаюсь, Господи, и в другом: я знаю, что говорю это  во  времени,  что  я
долго уже разговариваю о времени и что это самое "долго" есть не  что  иное,
как некий промежуток времени. Каким же образом  я  это  знаю,  а  что  такое
время, не знаю? А может быть, я не знаю, каким образом рассказать о том, что
я знаю? Горе мне! Я не знаю даже, чего я не знаю.  Вот,  Боже  мой,  я  пред
Тобою: я не лгу; как говорю,  так  и  думаю.  "Ты  зажжешь  светильник  мой,
Господи Боже мой. Ты осветишь тьму мою".

XXVI.

     33. Разве не правдиво признание души моей, признающейся Тебе,  что  она
измеряет время? Да, Господи Боже мой, я измеряю и не знаю,  что  измеряю.  Я
измеряю движение тела временем. И разве я не измеряю  само  время?  Когда  я
измеряю, как долго движется тело и как долго проходит оно путь оттуда  сюда,
что я измеряю; как не время, в течение которого тело движется? А само  время
чем мне измерять?  Более  длинное  более  коротким,  подобно  тому,  как  мы
вымеряем балку локтем? Мы видим, что длительностью краткого слога измеряется
длительность долгого: о нем говорится, что он  вдвое  длиннее.  Мы  измеряем
величину стихотворения числом стихов, длину стиха числом  стоп,  длину  стоп
числом слогов  и  длительность  долгих  длительностью  коротких.  Счет  этот
ведется независимо от страниц (в противном случае мы измеряли бы место, а не
время), но по мере того, как слова произносятся и умолкают, мы говорим: "это
стихотворение длинное; оно составлено до стольких-то стихов; стихи длинны  -
в них столько-то стоп; стопы длинны: они  растянуты  на  столько-то  слогов;
слог долог, он вдвое длиннее короткого". Точной меры времени здесь,  однако,
нет; может ведь иногда случиться, что стих более короткий,  но  произносимый
более  протяжно,  займет  больше  времени,  чем  стих  более   длинный,   но
произнесенный быстро. Так и с целым стихотворением, так и со стопой,  так  и
со слогом.  Поэтому  мне  и  кажется,  что  время  есть  не  что  иное,  как
растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души.  Что  же  я,  Господи,
измеряю,  говоря  или  неопределенно:  "это   время   длиннее   того",   или
определенно: "оно вдвое больше того". Что я измеряю время, это я знаю, но  я
не могу измерить будущего, ибо его еще нет;  не  могу  измерить  настоящего,
потому что в нем нет длительности, не могу измерить прошлого, потому что его
уже нет. Что же я измеряю? Время, которое проходит, но еще не прошло? Так  я
и говорил.

XXVII.

     34. Будь настойчива,  душа  моя,  напрягай  свою  мысль  сильнее:  "Бог
помощник наш. Он создал нас, а  не  мы  себя".  Обрати  внимание  туда,  где
брезжит заря  истины.  Вот,  представь  себе:  человеческий  голос  начинает
звучать и звучит и еще звучит, но вот он умолк и  наступило  молчание:  звук
ушел, и звука уже нет. Он был в будущем, пока не зазвучал, и его нельзя было
измерить, потому что его еще не было, и сейчас нельзя, потому  что  его  уже
нет. Можно было тогда, когда он звучал, ибо тогда было то,  что  могло  быть
измерено. Но ведь и тогда он не застывал  в  неподвижности:  ои  приходил  и
уходил. Поэтому и можно было его  измерять?  Проходя,  он  тянулся  какой-то
промежуток  времени,  которым  и  можно   его   измерить:   настоящее   ведь
длительности не имеет.
     Если, следовательно, можно было измерить тогда, то вот смотри: начинает
звучать другой звук и звучит еще и сейчас непрерывно и однообразно;  измерим
его, пока он звучит. Когда он перестанет звучать, он уйдет и измерять  будет
нечего. Измерим же точно и  скажем,  какова  его  длительность.  Но  он  еще
звучит, а измерить его можно только с того момента, когда он начал  звучать,
и до того, как перестал. Мы,  значит,  измеряем  промежуток  между  каким-то
началом и каким-то концом. Поэтому звук, еще не умолкший, нельзя измерить  и
сказать, долог он или краток, равен  другому,  вдаое  его  длиннее  или  еще
что-нибудь подобное. Когда же он  умолкнет,  его  уже  не  будет.  Каким  же
образом можно его измерять? И все же мы измеряем время - не то, которого еще
нет, и не то, которого уже нет, и не то, которое вовсе не длится, и  не  то,
которое не дошло еще до своих границ. Мы измеряем, следовательно, не будущее
время, не прошедшее; не настоящее, не проходящее -  и  все  же  мы  измеряем
время.
     35. Deus creator omnium ("Господь всего создатель") - стих этот состоит
из восьми слогов, кратких и долгих, чередующихся между  собой;  есть  четыре
кратких: первый, третий, пятый,  седьмой;  они  однократны  по  отношению  к
четырем долгим: второму,  четвертому,  шестому  и  восьмому.  Каждый  долгий
длится вдвое  дольше  каждого  краткого:  я  утверждаю  это,  произнося  их:
поскольку это ясно воспринимается слухом, то оно так и есть.
     Оказывается - если доверять ясности  моего  слухового  восприятия  -  я
вымеряю долгий слог кратким и чувствую, что он равен двум кратким. Но  когда
один звучит после другого, сначала краткий, потом долгий,  как  же  удержать
мне краткий, как приложить его в качестве меры к долгому, чтобы  установить:
долгий равен двум  кратким.  Долгий  не  начнет  ведь  звучать  раньше,  чем
отзвучит краткий. А долгий - разве я измеряю его, пока  он  звучит?  Ведь  я
измеряю его только по его окончании. Но, окончившись, он  исчезает.  Что  же
такое я измеряю? Где тот краткий, которым я измеряю? Где тот долгий, который
я измеряю? Оба прозвучали, улетели, исчезли, их  уже  нет,  а  я  измеряю  и
уверенно отвечаю (насколько можно доверить излщренному  слуху),  что  долгий
слог вдвое длиннее краткого, разумеется, по длительности  во  времени.  И  я
могу это сделать только потому, что  эти  слоги  прошли  и  закончились.  Я,
следовательно, измеряю не их самих - их уже нет, - а что-то в  моей  памяти,
что прочно закреплено в ней.
     36.  В  тебе,  душа  моя,  измеряю  я  время.  Избавь  меня  от  бурных
возражений; избавь и себя от бурных возражений в сумятице своих впечатлений.
В тебе, говорю я, измеряю я время. Впечатление от проходящего мимо  остается
в тебе, и его-то, сейчас существующее, я измеряю, а не то, что прошло и  его
оставило. Вот его я измеряю, измеряя время. Вот  где,  следовательно,  время
или же времени я не измеряю.
     Что же? Когда мы измеряем молчание и  говорим:  "это  молчание  длилось
столько времени, сколько длился этот звук", разве мы мысленно  не  стремимся
измерить звук будто бы раздавшийся, и  таким  образом  получить  возможность
что-то сообщить о промежутках молчания  во  времени.  Молча,  не  говоря  ни
слова, мы произносим в уме стихотворения, отдельные стихи,  любую  речь;  мы
сообщаем об их размерах, о промежутках времени, ими занятых, и о соотношении
этих промежутков так, как если бы мы все это  произносили  вслух.  Допустим,
кто-то захотел издать продолжительный звук, предварительно установив  в  уме
его будущую длительность. Он, конечно, молчаливо определил  этот  промежуток
времени, запомнил его и тогда уже  начал  издавать  звук,  который  и  будет
звучать до положенного ему срока, вернее, он звучал и будет звучать: то, что
уже раздалось, конечно, звучало; оставшееся еще прозвучит, и все  закончится
таким образом: внимание, существующее в настоящем,  переправляет  будущее  в
прошлое; уменьшается будущее - растет прошлое; исчезает совсем будущее  -  и
все становится прошлым.

XXVIII.

     37. Каким же образом уменьшается или  исчезает  будущее,  которого  еще
нет? каким образом растет прошлое, которого уже нет? Только потому, что  это
происходит в душе, и только в ней существует три  времени.  Она  и  ждет,  и
внимает, и помнит: то, чего она ждет, проходит через то, чему она внимает, и
уходит туда, о чем она вспоминает. Кто станет  отрицать,  что  будущего  еще
нет? Но в душе есть ожидание будущего. И кто станет отрицать,  что  прошлого
уже нет? Но и до сих пор  есть  в  душе  память  о  прошлом.  И  кто  станет
отрицать, что настоящее лишено длительности: оно  проходит  мгновенно.  Наше
внимание, однако, длительно, и оно переводит в  небытие  то,  что  появится.
Длительно не будущее время - его нет;  длительное  будущее,  это  длительное
ожидание будущего. Длительно не прошлое, которого  нет;  длительное  прошлое
это длительная память о прошлом.
     38. Я собираюсь пропеть знакомую песню; пока я не начал,  ожидание  мое
устремлено на нее в целом; когда я начну, то по мере того, как это  ожидание
обрывается и уходит  в  прошлое,  туда  устремляется  и  память  моя.  Сила,
вложенная в мое действие, рассеяна между памятью о  том,  что  я  сказал,  и
ожиданием того, что я скажу. Внимание же  мое  сосредоточено  на  настоящем,
через которое переправляется будущее, чтобы  стать  прошлым.  Чем  дальше  и
дальше движется  действие,  тем  короче  становится  ожидание  я  длительнее
воспоминание, пока, наконец, ожидание не исчезнет вовсе: действие закончено;
оно теперь все в памяти. То, что происходит с целой песней, то происходит  и
с каждой ее частицей и с каждым слогом; то  же  происходит  и  с  длительным
действием, частицей которого является, может быть, эта песня;  то  же  и  со
всей  человеческой  жизнью,  которая  складывается,  как   из   частей,   из
человеческих  действий;  то  же  со   всеми   веками,   "прожитыми   "сынами
человеческими", которые складываются, как из частей,  из  всех  человеческих
жизней.

XXIX.

     39. Но так как "милость Твоя лучше, нежели жизнь", то  вот  жизнь  моя:
это сплошное рассеяние, и "десница Твоя подхватила  меня"  в  Господе  моем,
Сыне Человеческом, посреднике между Тобой, Единым, и нами, многими, живущими
во многом и многим; "да достигну через Него, как достиг меня  Он".  Уйдя  от
ветхого человека и собрав себя, да последую за одним. "Забывая прошлое",  не
рассеиваясь в мыслях о будущем и преходящем, но сосредоточиваясь на том, что
передо мной, не рассеянно,  но  сосредоточенно  "пойду  к  победе  призвания
свыше" и услышу "глас хвалы и  буду  созерцать  красоту  Твою",  которая  не
появляется и не исчезает. Теперь  же  "годы  мои  проходят  в  стенаниях"  и
утешение мое Ты, Господи; Ты мой извечный Отец, я  же  низвергся  во  время,
строй  которого  мне  неведом;  мысли  мои,  самая  сердцевина   души   моей
раздираются в клочья шумной его пестротой, доколе  не  сольюсь  я  с  Тобой,
очищенный и расплавленный в огне любви Твоей.

XXX.

     40. Тогда я встану и утвержусь в Тебе, в образе моем, в истине Твоей. Я
не буду больше терпеть  от  вопросов  людей,  которые  наказаны  болезненной
жаждой: им хочется пить больше, чем они могут вместить.  Они  и  спрашивают:
"что делал Бог до сотворения мира?" или: "зачем  Ему  пришло  на  ум  что-то
делать, если раньше Он никогда  ничего  не  делал?"  Дай  им,  Господи,  как
следует понять, что они говорят, дай открыть,  что  там,  где  нет  времени,
нельзя говорить "никогда". Сказать о ком-нибудь: "он  никогда  не  делал"  -
значит сказать: "он не делал во времени". Пусть они  увидят,  что  не  мо