он без всяких волнений  и  колебаний  принял
решение доброе, соответственное его нравам, которые уже  с  давнего  времени
были значительно лучше моих. Тут идем  мы  к  матери,  сообщаем  ей:  она  в
радости. Мы рассказываем, как  все  произошло;  она  ликует,  торжествует  и
благословляет Тебя, "Который в силах  совершить  больше,  чем  мы  просим  и
разумеем". Она видела, что Ты даровал  ей  во  мне  больше,  чем  она  имела
обыкновение просить, стеная и обливаясь горькими слезами. Ты обратил меня  к
Себе: я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом  мире.  Я  крепко
стоял в той вере, пребывающим в которой Ты. показал ей меня много лет назад:
'Ты обратил печаль ее в  радость"  гораздо  большую,  чем  та,  которой  она
хотела; более ценную и чистую, чем та, которой она ждала  от  внуков,  детей
моих по плоти.


     I. Книга девятая


     1. "Господи, я раб Твой, я раб Твой и сын слуги Твоей. Ты сломал  оковы
мои; жертву хвалы воздам я Тебе. Да восхвалит Тебя сердце мое  и  язык  мой;
"скажут все кости мои: Господи, кто подобен Тебе". Пусть скажут, а Ты ответь
мне "и скажи душе моей: Я спасение твое". Кто я и каков  я?  Какого  зла  не
было в поступках моих? А если не в поступках, то  в  словах?  А  если  не  в
словах, то в моей воле? Ты же, Господи, благостный и милосердный, заглянул в
бездну смерти моей и выгреб десницей Своей с самого дна сердца  моего  груды
нечистоты. А это значило отныне - всеми силами не хотеть того, чего хотел я,
и хотеть того, чего хотел Ты. Но где же находилась годы  и  годы,  из  какой
глубокой и тайной пропасти вызвал Ты в одно мгновение свободную волю мою,  -
да подставлю шею свою под удобное ярмо Твое и плечи под  легкую  ношу  Твою,
Христе Иисусе, "Помощник мой и мой  Искупитель"?  Как  сладостно  стало  мне
вдруг лишиться сладостных пустяков: раньше  я  боялся  упустить  их,  теперь
радовался отпустить. Ты  прогнал  их  от  меня.  Ты,  истинная  и  наивысшая
Сладость, прогнал и вошел  на  их  место.  Ты,  Который  сладостнее  всякого
наслаждения, только  не  для  плоти  и  крови,  светлее  всякого  света,  но
сокровеннее всякой тайны,  выше  всяких  почестей  -  но  не  для  тех,  кто
возвышается сам. Душа моя стала свободна от грызущих забот: не надо  просить
и кланяться, искать заработка, валяться в грязи, расчесывая чесотку  похоти.
Я лепетал перед Тобой, Свет мой, богатство мое и спасение. Господи Боже мой.

II.

     2. Я решил пред очами Твоими не порывать  резко  со  своей  службой,  а
тихонько отойти от этой работы  языком  на  торгу  болтовней:  пусть  юноши,
помышляющие не о законе Твоем, не о мире Твоем, но о лжи, безумии и схватках
на форуме, покупают оружие своему неистовству  не  у  меня.  До  виноградных
каникул оставалось, кстати, совсем мало дней; я решил перетерпеть эти дни  и
уйти, как обычно, в отпуск, но не возвращаться больше продажным рабом: я был
Тобой выкуплен.
     Решение наше было открыто Тебе, людям же открыто  только  своим.  И  мы
условились нигде о  нем  не  проговариваться,  хотя  нам,  поднимающимся  из
"долины слез" и воспевающим "песнь восхождения", дал  Ты  "острые  стрелы  и
угли, обжигающие лукавый язык", который заботливо противоречит доброму и  из
любви к тебе пожирает тебя, словно привычную пищу.
     3. Ты уязвил сердце наше любовью Твоею, и в нем хранили мы слова  Твои,
пронизавшие утробу нашу. Мы собрали образы  рабов  Твоих  -  Ты  осветил  их
темных, оживил мертвых - и погрузились в размышление над ними. Их пример жег
нас, уничтожал окаменелое бесчувствие, мешал скатиться в бездну, воспламенял
так, что всякое веяние противоречий от  "языка  лукавого"  только  разжигало
наше желание, но не могло угасить его. А так как Имя Твое святится  по  всей
земле, то нашлись бы и люди, восхвалявшие наши намерения  и  обеты.  Мне  же
казалось  хвастовством  не  подождать  столь  близких  каникул,  но  уйти  с
публичного поста, бывшего на виду у всех,  будто  мне  хочется,  предупредив
наступающий праздник, обратить на себя общее внимание. Все и заговорили  бы,
что я стремлюсь возвеличить себя. А зачем мне, чтобы люди судили и рядили  о
душе моей и "хулили доброе наше"?
     4. А тут еще в это самое лето от чрезмерной работы в школе  легкие  мои
начали сдавать: дыхание стало затруднено; боли в груди  свидетельствовали  о
ее  недуге;  голос  стал  глухим  и  прерывистым.  Сначала  это  меня  очень
встревожило: приходилось по необходимости сложить бремя учительства или,  во
всяком случае, прервать работу пока,  может  быть,  вылечусь  и  выздоровею.
Когда же овладело мной и укрепилось во всей полноте желание "освободиться  и
видеть, ибо Ты - Господь", - Ты знаешь, Боже мой, я даже обрадовался, что  у
меня есть справедливое извинение, которое должно смягчить  обиду  людей,  не
желавших из-за своих милых детей помиловать меня. Полный  такой  радости,  я
перетерпел этот промежуток времени  до  конца  -  было  это,  кажется,  дней
двадцать - претерпевались они с натугой: во мне уже не было того  запала,  с
которым я обычно вел эти трудные занятия, и не приди на его смену  терпение,
они согнули бы меня под своим бременем.
     Кто-нибудь из рабов  Твоих,  моих  братьев,  скажет,  что  я  согрешил,
позволив себе хоть один час остаться на кафедре лжи в то время,  как  сердце
мое полно было желанием служить Тебе. Не буду спорить. Но Ты,  Всемилостивый
Господа, разве не простил мне этот грех и не отпустил его вместе с  другими,
страшными и смертными, омыв меня святой водой!


III.

     5. Верекунд изводился и тосковал, глядя на наше счастье: он видел,  что
узы, крепко его связавшие, заставят его покинуть наше  общество.  Не  будучи
сам христианином, он женился на христианке,  и  она-то  и  оказалась  самыми
тесными колодками, мешавшими ему пойти по пути, на который  вступили  мы.  А
стать  христианином  он  хотел  только  при  том   условии,   которое   было
невыполнимо. Он ласково предложил нам побыть в его имении, пока захотим.  Ты
воздашь ему, Господи, в час воздаяния праведным; их часть Ты уже воздал ему.
Хоть и в отсутствие наше (мы были уже в Риме), он во время  тяжелой  болезни
стал христианином и переселился из этой жизни. Ты пожалел не только его,  но
и  нас:  мы  не  будем  мучиться  невыносимой   болью,   думая,   что   этот
исключительной доброты к нам друг наш исключен из стада  Твоего.  Благодарим
Тебя, Боже наш! Мы Твои: вразумления и утешения Твои говорят об этом. Верный
Своим обещаниям дал Ты Верекунду  за  его  именьице  в  Кассициаке,  где  мы
отдохнули в Тебе от мирских треволнений, красоту  Твоего  вечно  зеленеющего
рая, ибо отпустил ему земные грехи его "на горе  молочной,  на  горе  Твоей,
горе изобилия"
     6. А в то время он тосковал. Небридий же радовался с нами. Хотя он  еще
и не был христианином и когда-то свалился в ров губительнейшего  заблуждения
(подлинное тело Сына Твоего считал призрачным), но выбрался  оттуда,  и  еще
сам по себе, еще не причастный к таинствам  Твоей  Церкви,  был  уже  пылким
искателем истины. Вскоре после  обращения  нашего  и  возрождения  Крещением
Твоим Ты разрешил его от тела; он был уже верным христианином, служил Тебе в
совершенном целомудрии и воздержании у своих в Африке и через него весь  его
дом стал христианским. Теперь он живет "в лоне Авраамовом".  Что  разумеется
под этим словом "лоно"? Там живет мой Небридий, милый друг мой, усыновленный
Тобой сын отпущенника. Там живет он. Может ли быть другое  место  для  такой
души? Там живет он, в этом  месте,  о  котором  столько  расспрашивал  меня,
жалкого невежду. Теперь он преклоняет ухо не к устам моим, а  духовные  уста
свои к источнику Твоему и в счастье, не знающем конца, пьет, сколько  может,
в меру жадности своей от мудрости Твоей. Я не думаю, что он так опьянен  ею,
что позабыл меня; Ты ведь поминаешь меня, Господи, утоляя его жажду.
     Так жили  мы,  утешая  Верекунда,  опечаленного  обращением  нашим,  но
хранившего дружбу; уговаривали его уверовать, оставаясь на своей ступени, т.
е. в брачной жизни, и поджидали, когда Небридий пойдет за нами. Он был очень
близок к этому и готов был вот-вот это сделать, но уже истекли дни  каникул.
Они показались мне длинными и было их много; я ведь хотел свободы и  досуга,
чтобы воспевать Тебя всем существом своим:  "Тебе  говорило  сердце  мое,  я
искал лица Твоего; лицо Твое, Господи, взыщу я".


IV.

     7. И вот пришел день, когда  я  на  деле  освободился  от  преподавания
риторики, от которого уже давно освобожден был в мыслях. Ты убрал  язык  мой
оттуда, откуда еще  раньше  убрал  сердце  мое,  и  я  благословлял  Тебя  и
радовался, уезжая в деревню вместе со всеми своими. Я занялся там  кое-каким
писанием: этими книгами я, правда, служил Тебе, но от них еще отдавало духом
школьного высокоумия, - так дышат бегуны, остановившись передохнуть,  -  это
видно и в диалогах с присутствующими друзьями и в беседах с Самим собой пред
лицом Твоим; видно и в переписке с отсутствующим Небридием. Хватит ли у меня
времени вспомнить все великие благодеяния Твои от того времени: я ведь спешу
перейти к главному.

     Воспоминание вызывает мне меня тогдашнего,  и  мне  сладостно  поведать
Тебе, Господи, о тех тайных уколах, которыми Ты укрощал  меня,  о  том,  как
поверг  меня  ниц,  "понизив  горы  и  холмы  моих  размышлений",  "выправив
кривизны" мои и сгладив  бугры;  как  самого  Алипия,  брата  сердца  моего,
подчинил Имени  Единородного  Твоего  Иисуса  Христа,  Господа  и  Спасителя
нашего, Имени, которое он раньше пренебрегал вставлять в  писания  наши.  Он
предпочитал, чтоб от них исходил запах  школьных  кедров,  которые  "Господь
разбил в щепы", а не церковных трав, излечивающих змеиные укусы.
     8. Как взывал я к Тебе, Боже мой, читая псалмы Давида, эти христианские
песнопения,  звучавшие  благочестием,  изгонявшие  дух  гордыни.  Новичок  в
истинной любви Твоей, катехумен вместе с катехуменом Алипием,  я  отдыхал  в
деревенской усадьбе.С нами была моя мать,  соединявшая  с  женской  повадкой
мужскую веру, с  ясностью  старости  -  материнскую  любовь  и  христианское
благочестие.
     Как взывал я к Тебе в этих псалмах, какая любовь к Тебе  вспыхивала  от
них, каким желанием горел я прочесть их, если бы мог, всему  миру,  сокрушая
ими человеческую гордость! Но их ведь и поют по  всему  миру,  "и  никто  не
может скрыться от огня Твоего".
     С какой резкой и острой болью возмущался я манихеями и опять-таки жалел
их, потому что они не знают наших таинств,  этого  лекарства,  и  в  безумии
отвергают противоядие, от которого вернулся бы ум. Мне хотелось,  чтобы  они
были где-нибудь тут, около, а я бы и не знал, что они тут:  пусть  поглядели
бы они на мое лицо и услышали восклицания мои, когда  я,  в  моем  тогдашнем
уединении, читал четвертый псалом; пусть увидели бы, что делал со мной  этот
псалом: "Когда воззвал я к Тебе,  услышал  Ты  меня.  Боже  Правды  моей;  в
тревоге дал Ты мне покой. Помилуй меня,  Господи,  и  услыши  молитву  мою".
Пусть бы послушали, а я бы и  не  подозревал,  что  они  слушают:  пусть  не
думают, что я говорю ради них то, что говорил я между этими  словами.  И  на
самом деле я не сказал бы этого, и не так бы это сказал,  знай  я,  что  они
видят и слышат меня, да если бы и сказал, то они ведь не восприняли бы,  как
сама с собой для себя самой пред лицом Твоим  в  сыновней  любви  изливается
душа моя.
     9. Я трепетал от страха и в то же время  согревался  надеждой  на  Твое
милосердие, Отец, и радостью о нем. И все это выражалось  в  моих  глазах  и
голосе,  когда  благой  Дух  Твой,  обратившись  к   нам,   говорит:   "Сыны
человеческие, доколе отягощаете сердце свое,  зачем  любите  суету  и  ищете
ложь"? А я любил суету и искал ложь. А Ты, Господи, уже  "прославил  Святого
Твоего, восставив Его из мертвых и поместив одесную Себя", чтобы исполнил Он
обещание Свое, послав с Небес "Утешителя, Духа Истины". Он послал Его, но  я
не знал об этом. Он послал Его, ибо был прославлен,  воскрес  из  мертвых  и
взошел на Небеса. Раньше "не было дано Духа Святого, потому что Иисус еще не
был прославлен". И  восклицает  пророк:  "Доколе  отягощаете  сердце?  зачем
любите суету и ищете ложь? знайте, что Господь прославил Святого Своего". Он
восклицает "доколе"; он восклицает "знайте", а я так долго  не  знал,  любил
суету и искал ложь. И потому я слушал и содрогался: слова эти сказаны  таким
людям,  каким,  помню,  был  я  сам.   В   призраках,   которые   я   считал
действительностью, была суета и ложь. И в боли воспоминаний своих  жаловался
я громко и тяжко. О если бы услышали меня те, кто и  доселе  любит  суету  и
ищет ложь? Может быть, они бы пришли в смятение,  очистились  бы,  и  Ты  бы
услышал их, когда они возопили бы к Тебе,  ибо  настоящей  телесной  смертью
"умер Он за нас, и за нас ходатайствует".
     10. Я читал: "Вознегодуйте и перестаньте грешить". Как  волновали  меня
эти слова. Боже мой! я уже научился негодовать на  себя  за  прошлое,  чтобы
впредь не грешить, и негодовал заслуженно, ибо грешила  во  мне  не  природа
чуждая, свойственная порождению мрака, как говорят те, кто не  гневается  на
себя и "собирает гнев на себя в день  гнева  и  откровения  праведного  суда
Твоего". Уже блага мои были не вне меня, и не телесными очами,  не  в  лучах
этого солнца искал я их. Те, кто ищет радоваться внешнему,  быстро  увядают,
растрачивают  себя  на  зримое  и  преходящее  и  в   своем   изголодавшемся
воображении пытаются отведать несуществующей пищи. О если бы истомились  они
голодом  и  сказали:  "Кто  покажет  нам  доброе?"  Скажем,  пусть  услышат:
"Запечатлен в нас свет лица Твоего, Господи". Мы сами -  не  свет,  "Который
просвещает всякого человека", но мы просвещены Тобой: мы были "некогда тьма,
а теперь свет в Тебе". О если бы видели они это внутреннее и вечное!  вкусив
от Него, я скрежетал зубами, потому что не мог им  его  показать.  Пусть  бы
принесли они мне сердце, отвращающееся от Тебя ко внешнему, и сказали:  "кто
покажет нам доброе?" Оно там, где я гневался  на  себя,  в  тайниках  сердца
моего, где я был уязвлен; где я убил и принес в жертву  ветхого  человека  и
начал размышлять,  надеясь  на  Тебя,  о  своем  обновлении;  там  начал  Ты
становиться мне  сладостен  и  "дал  радость  в  сердце  моем".  Так  громко
восклицал я, узнавая прочитанное в  сердце;  я  не  хотел,  убивая  время  и
убиваемый временем, рассеиваться многообразием земных благ: в  Твоей  вечной
простоте была для меня "другая пшеница, вино и елей".
     11. А на следующем стихе громко вскрикивал я криком из  глубины  сердца
моего: "О! в мире! о! в Нем Самом!" что значат  Его  слова:  "Усну  и  вкушу
покой?" Кто  воспротивится  нам,  когда  исполнится  написанное:  "Поглощена
смерть победой?" и Ты есть Сущий и не меняешься; в Тебе покой, забывающий  о
всех трудах, и нет с Тобой никого, кроме Тебя, и не для погони за многим, не
тем, что не Ты, "утвердил Ты меня, простого, Господи, в надежде". Я читал  и
горел и  не  находил,  что  бы  сделать  для  глухих  мертвецов,  к  которым
принадлежал раньше и сам я, чума, горький  слепец,  пес,  лающий  на  слова,
медовые от небесного меда, светлые от света Твоего. И я изводился,  думая  о
врагах этого Писания.
     12. Когда переберу я в памяти все, бывшее в эти праздничные дни?  но  я
не забыл и не умолчу ни о жестокости  бича  Твоего,  ни  о  дивной  скорости
милосердия Твоего. Ты мучил меня тогда зубной болью, и когда  она  усилилась
до того, что я не мог говорить, пало мне на сердце попросить всех моих,  кто
тут был, помолиться за меня Богу  всяческого  спасения.  Я  написал  это  на
дощечке и дал им прочесть. И только преклонили  мы  молитвенно  колени,  как
боль исчезла. Но какая боль! и  каким  образом  она  исчезла?  Признаюсь:  я
устрашился. Господь мой и Бог мой: ничего подобного не испытал  я  с  начала
жизни моей.
     И проникло в глубь сердца моего признание власти Твоей, и  радостно,  с
верой восхвалил я Имя Твое. А  вера  эта  не  позволяла  мне  успокоиться  о
прежних грехах моих, еще не прощенных через Крещение Твое.


V.

     13. По прошествии каникул я отказался от своего места: пусть медиоланцы
поищут для своих школьников другого  продавца  слов;  я  определил  себя  на
службу Тебе и не годен был для учительства по причине затрудненного  дыхания
и болей в груди. Я изложил в письмах  Твоему  предстоятелю,  Амвросию,  мужу
святому, прежние заблуждения  мои  и  теперешнее  желание  свое  и  попросил
указать, какие из  Книг  Твоих  предпочтительнее  всего  мне  читать,  чтобы
приготовить себя к принятию такой великой благодати. Он велел читать пророка
Исаию, думаю, потому, что яснее других говорит он о  Евангелии  и  призвании
язычников. Не поняв и первой главы его и решив, что и  вся  книга  темна,  я
отложил вторичное ее чтение до тех пор, пока не освоюсь с языком Писания.

VI.

     14. И  вот  пришло  время  записаться  на  Крещение;  оставив  деревню,
вернулись мы в Медиолан. Алипию хотелось возродиться в Тебе вместе со  мной;
он  уже  облекся  в  смирение,  подобающее  Твоим  таинствам.   Мужественный
укротитель тела, он отважился  на  поступок  необычный:  прошел  босиком  по
ледяной земле Италии. Мы взяли с собой и Адеодата, сына от плоти моей  и  от
греха моего. Он был прекрасным созданием Твоим: было ему лет  пятнадцать,  а
он превосходил умом многих важных и ученых мужей. Исповедаю Тебе дары  Твои,
Господи Боже мой, Создатель всего, властный преобразить безобразие наше:  от
меня этот мальчик ничего не получил, я только запятнал его своии проступком.
А что он воспитан был в учении Твоем, это внушил  нам  Ты  и  никто  другой;
исповедаю Тебе дары Твои.Есть у меня книга, озаглавленная "Учитель"; это  он
там разговаривает со мной. Ты знаешь, что все мысли, вложенные  там  в  уста
моего собеседника, принадлежат  ему,  шестнадцатилетнему.  Много  еще  более
удивительного обнаруживал я в нем.  Меня  пугала  такая  даровитость.  Какой
мастер, кроме Тебя, мог бы сделать такое чудо? Ты рано  прервал  его  земную
жнзнь, и мне спокойнее за него: я не боюсь ни за его отрочество, ни  за  его
юность - вообще не боюсь за него. Мы взяли его в товарищи, сверстника нащего
по благодати Твоей, чтобы наставить в учении Твоем. Мы крестились, и  бежала
от нас тревога за свою прежнюю жизнь. Я не мог в те  дни  насытиться  дивной
сладостью,  созерцая  глубину  Твоего  намерения  спасти  род  человеческий.
Сколько плакал я над Твоими гимнами  и  песнопениями,  горячо  взволнованный
голосами, сладостно звучавшими в Твоей Церкви. Звуки  эти  вливались  в  уши
мои, истина отцеживалась в сердце мое, я был  охвачен  благоговением;  слезы
бежали, и хорошо мне было с ними.


VII.

     15. Незадолго до этого в Медиоланской церкви вошло в обычай  утешать  и
наставлять с помощью пения: братья  пели  ревностно  и  согласно,  устами  и
сердцем. Уже год или немного  больше  Юстина,  мать  малолетнего  императора
Валентиниана,  преследовала  Твоего  Амвросия  по  причине  ереси,   которой
соблазнили ее ариане. Благочестивая толпа  бодрствовала  в  церкви,  готовая
умереть, вместе со своим епископом, рабом Твоим. И там же  мать  моя,  слуга
Твоя, первая в тревоге и бдении, жила молитвой. Мы, тогда  еще  не  согретые
жаром Твоего Духа, все же волновались: город был в смятении и  беспокойстве.
Тогда и постановлено было петь гимны и псалмы по  обычаю  Восточной  Церкви,
чтобы народ совсем не извелся в тоске и печали; с тех пор  и  поныне  обычай
этот соблюдается, и его  усвоили  многие,  да  почти  все  стада  Твои  и  в
остальном мире.
     16. Тогда упомянутому предстоятелю Твоему открыто было в видении место,
где сокрыты тела мучеников Протасия и Гервасия, которые столько  лет  хранил
Ты нетленными в тайной  сокровищнице  Твоей,  чтобы  своевременно  взять  их
оттуда в обуздание женщины лютой, но царственной. Обнаружив  их  и  откопав,
перенесли их с