звонили мне о Тебе, на разные лады, и словах, остававшихся только словами, и
в грудах толстых книг!  Это  были  блюда,  в  которых  мне,  алчущему  Тебя,
подносили вместо Тебя солнце и луну, прекрасные  создания  Твои,  но  только
создания Твои, не Тебя Самого, и даже не первые создания Твои, -  первенство
принадлежит духовным созданиям Твоим., а не этим телесным, хотя они и светлы
и находятся на небе. Я алкал и жаждал, однако, и не  их,  первенствующих,  а
Тебя Самого, Истина, в которой "нет изменения, и ни тени  перемены".  Передо
мною продолжали ставить эти блюда со  сверкающими  призраками;  лучше  было,
конечно, любить это  солнце,  существующее  в  действительности  для  нашего
глаза, чем эти выдумки для души, обманутой глазами.  И,  однако,  я  ел  эту
пищу, думал, что Ты  здесь:  без  удовольствия,  правда,  потому  что  я  не
чувствовал у себя на языке подлинного вкуса Твоего:  Тебя  не  было  в  этих
пустых измышлениях, и я от них не насыщался, а больше истощался. Еда во  сне
совершенно напоминает еду, которую ешь, бодрствуя, но она не питает  спящих,
потому что они спят. Эти вымыслы ничем не  напоминали  Тебя,  такого,  какой
сейчас говорил мне: это были призраки, те мнимые тела, подлиннее которых эти
настоящие тела, которые мы видим нашим плотским зрением как на небе,  так  и
на земле; их видят животные и птицы, и с ними вместе  и  мы  их  видим.  Они
подлиннее, чем  образы  их,  составленные  нами.  И  опять-таки  эти  образы
подлиннее предположений, которые мы,  исходя  из  них,  начинаем  строить  о
других телах, больших и бесконечных, но вообще не  существующих.  Я  питался
тогда этими бреднями и не мог напитаться. А Ты, любовь моя, в Котором немощь
моя становится силой, Ты - не эти тела, которые мы  видим,  хотя  они  и  на
небе, и не те, которых мы там не видим, ибо Ты  создал  те  и  другие  и  не
считаешь их среди высших Твоих созданий. Насколько же Ты далек от  тех  моих
призраков, от тех призрачных тел, которых вообще не существует. Подлиннее их
созданные нами образы существующих тел, а подлиннее этих образов сами  тела,
и однако они - не Ты, и Ты даже не душа, оживляющая тела,  которая  лучше  и
подлиннее  тел.  Ты  жизнь  душ,  жизнь  жизни,  сама  себя  животворящая  и
неизменная, жизнь души моей.
     11. Где же был Ты тогда для меня и далеко ли? Я скитался вдали от Тебя,
и меня отогнали даже от стручков, которыми я кормил свиней. Насколько  басни
грамматиков и поэтов лучше, чем эти западни. Поэма в стихах о летящей  Медее
принесет, конечно, больше пользы, чем рассказ о пяти  элементах,  по-разному
раскрашенных в виду пяти "пещер мрака", которые  вообще  не  существуют,  но
которые губят уверовавшего. Стихи и поэмы я отношу к настоящей пище. Если  я
декламировал стихи о летящей Медее, то я никого не уверяла истинности самого
события; если я слушал такие стихи, я им не верил, а тому я  поверил.  Горе,
горе, по каким ступеням свели  меня  в  бездну  адову,  потому  что,  томясь
по-истине и  не  находя  без  нее  покоя,  я  искал  Тебя,  Боже  мой  (Тебе
исповедываюсь, сжалившемуся  надо  мной  еще  тогда,  когда  я  и  не  думал
исповедываться), я искал Тебя, руководствуясь не разумом, которым Ты захотел
отличить меня от зверей, а руководствуясь телесными чувствами. Ты же был  во
мне глубже глубин моих и выше вершин моих. Я натолкнулся  на  ту  дерзкую  и
безрассудную женщину из Соломоновой загадки,  которая  сидела  в  дверях  на
кресле и говорила: "спокойно ешьте утаенный хлеб и  пейте  краденую  вкусную
воду". Она соблазнила меня, видя, что  я  живу  во  вне,  завися  от  своего
плотского зрения, и пережевываю пищу, которую она давала мне глотать.

VII.

     12. Я не знал другого - того, что есть воистину, и меня словно  толкало
считать остроумием поддакиванье  глупым  обманщикам,  когда  они  спрашивали
меня, откуда зло, ограничен ли Бог телесной формой и есть ли у Него волосы и
ногти, можно ли  считать  праведными  тех,  которые  имели  одновременно  йо
нескольку жен,  убивали  людей  и  приносили  в  жертву  животных.  В  своем
невежестве я приходил от таких вопросов в замешательство и, уходя от истины,
воображал, что иду прямо к ней. Я не знал еще тогда, что  зло  есть  не  что
иное, как умаление добра, доходящего до полного своего исчезновения. Что мог
я тут увидеть, если глаза мои не видели ничего дальше тела,  а  душа  дальше
призраков? Я не знал тогда,  что  Бог  есть  Дух,  у  Которого  нет  членов,
простирающихся в длину и в ширину, и нет величины: всякая величина  в  части
своей меньше себя, целой, а если она бесконечна, то в некоторой части своей,
ограниченной определенным  пространством,  она  меньше  бесконечности  и  не
является всюду целой, как Дух, как Бог. А что в нас  есть,  что  делает  нас
подобными Богу, и почему в Писании про нас верно сказано: "по образу Божию",
это было мне совершенно неизвестно.
     13. И я не знал  настоящей  внутренней  правды,  которая  судит  не  по
обычаю, а по справедливейшему закону  всемогущего  Бога,  определившему  для
отдельных стран и времен нравы и обычаи,  соответствующие  этим  временам  и
странам, хотя сама она всегда во всяком месте и во всякое время  одна  и  та
же. По ней праведны и Авраам, и Исаак, и Иаков, и Моисей, и Давид, и все те,
кого восхвалили уста Господни. Неправедны они по  суду  людей  непонимающих,
судящих от сегодняшнего дня и  меряющих  нравственность  всего  человечества
мерилом собственной нравственности. Так, человек,  незнакомый  с  тем,  куда
какие доспехи надевать, захотел бы прикрыть  голову  поножами  и  обуться  в
шлем, а потом стал бы роптать на их непригодность; другой возмутился бы тем,
что в послеполуденные  часы,  объявленные  праздником,  ему  не  разрешается
выставлять товар на продажу, когда утром это было разрешено; третий,  увидя,
что в одном доме какой-то раб возится с предметами, дотронуться  до  которых
не дозволено виночерпию, а  за  хлевом  делается  то,  что  запрещено  перед
столом, пришел бы в негодование, почему всем и повсюду не дозволено  одно  и
то же, хотя тут и одно жилье и одна рабская семья. Таковы и те люди, которые
возмущаются, услышав, что в тот век праведникам разрешалось то, что  в  этом
праведному не разрешено. Одним  Бог  заповедал  одно,  другим  -  другое,  в
соответствии с условиями времени, но и те и другие служили одной  и  той  же
правде: так, доспехи подходят тому же самому человеку, одни для одной  части
тела, другие для другой; в течение того ж самого дня одним и  тем  же  делом
сейчас можно заниматься а через час уже нельзя; в той  же  самой  усадьбе  в
одном углу разрешено  н  приказано  делать  то,  что  в  другом  справедливо
запрещено и подлежит наказанию. Значит, правда  бывает  разной  и  меняется?
Нет, но время, которым она управляет, протекает разно: это ведь время. Люди,
при своей кратковременной земной жизни, не в состоянии  согласовать  условий
жизни прежних веков и других народов, условий им неизвестных, с тем, что  им
известно; когда дело касается одного человека, одного дня или дома,  то  тут
они легко могут усмотреть, что подходит для какой  части  тела,  для  какого
часа, для какого отделения или лица: там они оскорблены, тут согласны.
     14. Правды этого я тогда не понимал и не обращал на нее  внимания;  она
со всех сторон бросалась мне в глаза, а я ее  и  не  видел.  Я  декламировал
стихи, и мне не  дозволялось  ставить  любую  стопу  где  угодно:  в  разных
размерах это было по-разному и в любом стихе  для  каждой  стопы  было  свое
место. Метрика,  учившая  меня  стихосложению,  содержала  все  эти  правила
одновременно и не была в одном случае одной, а  в  другом  другой.  А  я  не
постигал, что добрые н святые патриархи служили правде, включавшей в степени
гораздо большей и более возвышенной одновременно  все  заповеди;  ничуть  не
меняясь, она только заповедует разным временам не все свои заповеди сразу, а
каждому то, что  ему  соответствует.  И  я,  слепой,  осуждал  благочестивых
патриархов, которые, по велению  и  внушению  Божий,  пользовались  законами
своего времени и возвещали, по откровению Божию, будущее.

VIII.

     15. Разве когда-нибудь или где-нибудь было несправедливо  "любить  Бога
всем сердцем и всей душой и всем разумением, и любить ближнего,  как  самого
себя?". И противоестественные грехи, например,  содомский,  всегда  и  везде
вызывали отвращение и считались заслуживающими наказания. Если бы все народы
предавались ему, то подпали бы осуждению  по  божественному  закону  за  это
преступление, потому что Бог создал людей  не  для  такого  общения  друг  с
другом. Тут нарушается общение, которое должно быть у нас  с  Богом,  потому
что  природа,  которой  Он  создатель,  оскверняется  извращенной   похотью.
Нарушений людской нравственности, проступков, следует избегать,  считаясь  с
различными  требованиями  этой  нравственности.   Прихоть   гражданина   или
чужестранца не смеет нарушать общественного договора,  укрепленного  законом
или обычаем государства или народа: всякая часть, которая не  согласуется  с
целым, безобразна. Если же Бог приказывает что-нибудь делать вопреки чьим бы
то ни было нравам или установлениям, то это должно быть сделано, хотя бы там
никогда  так  не  делали.  Если  эту  заповедь  забыли,  она   должна   быть
возобновлена; если она не установлена, ее следует установить.  Если  царю  в
своем царстве дозволено отдавать приказания, которых ни до  него  никто,  ни
сам он раньше не отдавал, и повиновение ему  не  является  действием  против
государства и общества -  наоборот,  именно  неповиновение  будет  поступком
противообщественным (ибо во всех людских  обществах  условлено  повиноваться
своему  царю),  то  тем  более  надлежит,  не  ведая  сомнения,  подчиняться
приказаниям Бога, царствующего над всем творением Своим. Бог стоит над всем;
ведь и в человеческом обществе большая власть поставляется  над  меньшей,  и
эта последняя ей повинуется.
     16. Также  с  преступлениями,  -  когда  жаждут  нанести  вред,  обидев
человека или причинив ему несправедливость:  враг  желает  отомстить  врагу;
разбойник грабит путешественника, чтобы поживиться на чужой счет;  страшного
человека убивают, боясь от него беды;  бедняк  богача  из  зависти;  человек
преуспевающий соперника  из  страха,  что  тот  сравняется  с  ним,  или  от
огорчения, что он уже ему  равен;  из  одного  наслаждения  чужой  бедой,  -
примером служат зрители на гладиаторских играх, насмешники и издеватели. Все
это побеги греха, которые  пышно  разрастаются  от  страсти  первенствовать,
видеть и наслаждаться, овладевает ли человеком одна из них, две или все  три
разом. И жизнь проходит во зле, в пренебрежении "десятиструнной  псалтирью".
Десятисловием  Твоим  в  его  трех  и  семи   заповедях,   Боже   вышний   и
сладостнейший. Но что значат проступки для  Тебя,  Который  не  может  стать
хуже? Какие  преступления  можно  совершить  против  Тебя,  Которому  нельзя
повредить? Ты наказываешь людей за то, что они совершают по отношению к себе
самим: даже греша перед Тобою, они являются святотатцами перед душой  своей,
портя и извращая природу свою, которую Ты создал  благообразною.  Неумеренно
пользуясь дозволенным или горя противоестественным желанием  недозволенного;
уличенные в том, что неистовствуют против Тебя в  мыслях  и  в  словах,  они
"идут против рожна", порвав с человеческим обществом,  они  дерзко  радуются
своим замкнутым кружкам и разрыву с людьми, завися от своих привязанностей и
своей неприязни. И все это происходит, когда покидают Тебя,  Источник  жизни
единый истинный Творец и Правитель  единого  целого,  и  в  личной  гордости
прилепляются к одной части, к мнимому единству Смиренное благочестие  -  вот
дорога, которой возвращаются к Тебе, и ты  очищаешь  нас  от  злых  навыков;
снисходить к грехам исповедывающихся, слышишь вопли окованных  и  разрешаешь
нас от цепей, которые мы сами надели  на  себя,  -  но  только  если  мы  не
воздвигаем против Тебя рог лживой свободы, жадно стремясь получить больше, с
риском упустить все; любя больше наше собственное, чем Тебя, общее Благо.

IX.

     17. Среди проступков, преступлений и  столь  многочисленных  беззаконий
имеются и грехи преуспевающих в добром. Справедливые судьи и порицают их  во
имя закона о таком преуспеянии, но и хвалят  как  траву  молодых  всходов  в
надежде на хороший урожай. Есть некоторые действия,  напоминающие  проступок
или преступление, и тем не менее это не грехи, потому что они не  оскорбляют
ни Тебя, Господи Боже наш, ни общества: человек, например,  добыл  для  себя
некоторые предметы, соответствующие и его образу жизни и времени,  но  может
быть из страсти к приобретению? желая  кого-то  исправить,  наказывают  его,
пользуясь своей законной властью, но может быть из страсти  причинить  вред?
Есть много поступков, на  которые  люди  смотрят  неодобрительно  и  которые
одобрены свидетельством Твоим; много таких, которые люди  хвалят  и  которые
осуждены по свидетельству Твоему. Разными бывают  и  видимость  поступка,  и
чувства совершившего, и тайное сцепление обстоятельств. Когда  же  Ты  вдруг
даешь заповедь, непривычную и неожиданную, повелевающую делать даже то,  что
некогда Тобой  запрещалось,  и  временно  держишь  в  тайне  причину  Твоего
повеления, хотя оно противоречит установлениям данного людского общества,  -
кто  усомнится,  что  его  должно  выполнить,  ибо  только  то  человеческое
общество, которое служит Тебе, праведно? Блаженны те, которые знают, что эти
повеления отданы Тобой. Ибо все делается Твоими служителями, дабы  показать,
что нужно в данный час и что в предвозвестие будущего.

X.

     18. Не зная этого, я смеялся над  этими  святыми  слугами  и  пророками
Твоими. К чему привел этот смех? Только к тому, что Ты насмеялся надо  мной:
постепенно и потихоньку меня довели до абсурдной веры, например, в  то,  что
винная ягода, когда ее срывают, и дерево, с  которого  она  сорвана,  плачут
слезами, похожими на молоко. Если какой-то "святой" съест эту винную  ягоду,
сорванную, конечно, не им самим, а чужой преступной рукой, и она смешается с
его внутренностями, то он выдохнет из нее  за  молитвой,  вздыхая  и  рыгая,
ангелов, или вернее частички Божества:  эти  частички  истинного  и  вышнего
Божества так и остались бы заключенными в  винной  ягоде,  если  бы  "святые
избранники" не освободили их зубами и кишками. И я, жалкий, верил, что  надо
быть жалостливее к земным плодам, чем к людям, для  которых  они  растут.  И
если бы голодный - не манихей - попросил есть, то, пожалуй, за каждый  кусок
стоило бы наказывать смертной казнью.

XI.

     19. И Ты простер руку Твою с  высоты  и  "извлек  душу  мою"  из  этого
глубокого мрака, когда мать моя, верная твоя служанка, оплакивала меня перед
Тобою больше, чем оплакивают матери умерших детей. Она видела мою  смерть  в
силу своей веры и того духа, которым обладала от Тебя, - и  Ты  услышал  ее.
Господи. Ты услышал ее и не презрел слез, потоками орошавших землю в  каждом
месте, где она молилась; Ты услышал ее. Откуда, в самом деле, был  тот  сон,
которым Ты утешил ее настолько, что она согласилась жить  со  мною  в  одном
доме и сидеть за одним столом? В этом ведь было мне отказано из отвращения и
ненависти к моему кощунственному заблуждению. Ей приснилось, что  она  стоит
на какой-то деревянной доске и к  ней  подходит  сияющий  юноша,  весело  ей
улыбаясь; она же в печали и сокрушена печалью. Он спрашивает ее  о  причинах
ее горести и ежедневных слез, причем с таким видом, будто хочет не разузнать
об этом, а наставить ее. Она отвечает, что скорбит над моей гибелью;  он  же
велел ей успокоиться и посоветовал внимательно посмотреть: она увидит, что я
буду там же, где и она. Она посмотрела и увидела, что я стою рядом с нею  на
той же самой доске. Откуда этот сон? Разве Ты не преклонил  слуха  Своего  к
сердцу ее? О Ты, благий и всемогущий. Который заботишься  о  каждом  из  нас
так, словно он является единственным предметом Твоей заботы, и обо всех так,
как о каждом!
     20. Почему, когда  она  рассказала  мне  это  видение,  и  я  попытался
притянуть свое объяснение: скорее ей нечего отчаиваться в том, что она будет
там же, где был я, она ответила сразу же безо всякого колебания:  "Нет,  мне
ведь не было сказано: "Где он, там и ты", а "Где ты, там и он"?  Исповедуюсь
Тебе, Господи: насколько  я  могу  припомнить,  -  а  я  часто  вспоминал  и
рассказывал об этом сне - этот ответ  Твой  через  мою  неусыпно  заботливую
мать; то, что она не смутилась моим лживым, но столь вероятным объяснением и
сразу увидела то, что надо было увидеть, и чего я, разумеется, не  видел  до
ее слов, - все это потрясло меня даже  больше,  чем  самый  сон,  в  котором
благочестивой женщине задолго вперед  предсказана  была  будущая  радость  в
утешение нынешней скорби Прошло еще десять лет, в течение которых я  валялся
в этой грязной бездне и во мраке лжи; часто пытался я  встать  и  разбивался
еще сильнее, а между тем, эта чистая вдова, благочестивая и скромная, такая,
каких Ты  любишь,  ободренная  надеждой,  но  неумолчная  в  своем  плаче  и
стенаниях, продолжала в часы всех своих молитв горевать обо мне перед Тобой,
Господи, "и пришли пред лицо Твое молитвы ее", хотя Ты и допустил еще, чтобы
меня кружило и закружило в этой мгле.

XII.

     21. Ты дал тем временем и другой  ответ,  который  я  держу  в  памяти.
Многое я пропускаю, потому что тороплюсь перейти к  тому,  что  настоятельно
требует исповеди перед Тобой, а многого я и не помню. Другой ответ свой  дал
Ты через Твоего священнослужителя, одного епископа, вскормленного Церковью и
начитанного в книгах Твоих. Когда мать моя  упрашивала  его  удостоить  меня
своей беседы, опровергнуть мои заблуждения, отучить от зла и  научить  добру
(он поступал так с людьми, которых находил достойными), то он отказался, что
было, насколько я сообразил впоследствии, конечно, разумно. Он ответил,  что
я заупрямлюсь, потому что ересь для меня внове, я горжусь ею  и  уже  смутил
многих неопытных людей некоторыми пустячными вопросами,  как  она  сама  ему
рассказала. "Оставь его там и только молись за него  Богу:  он  сам,  читая,
откроет, какое это заблуждение и  какое  великое  нечестие".  И  он  тут  же
рассказал, что его мать соблазнили манихеи, и она еще мальчиком  отдала  его
им; что он не только прочел все их книги, но даже их переписывал, и  что-ему
открылось, безо всяких обсуждений и уговоров, как надо бежать от этой секты;
он и бежал. Когда он рассказал об этом, мать моя все-таки не  успокоилась  и
продолжала еще  больше  настаивать,  моля  и  обливаясь  слезами,  чтобы  он
увиделся со мной и поговорил. Тогда он с некоторым  раздражением  и  досадой
сказал: "Ступай, как верно, что ты живешь, так верно и  то,  что  сын  таких
слез не погибнет". В разговорах со мной она часто  вспоминала,  что  приняла
эти спора так, как будто они прозвучали ей с неба.



     I. Книга четвертая


     1. В течение этих девяти лет, от девятнадцатого  до  двадцать  восьмого
года жизни моей,  я  жил  в  заблуждении  и  вводил  в  заблуждение  других,
обманывался и обманывал разными увлечениями  своими:  открыто  -  обучением,
которое зовется "свободным", втайне - тем, что носило обманное имя  религии.
Там была гордость, здесь суеверие, и всюду - пустота. Там я гнался за пустой
известностью, за рукоплесканиями в  театре  на  стихотворных  состязаниях  в
борьбе ради венков  из  травы,  там  увлекался  бессмысленными  зрелищами  и
безудержным разгулом; тут, стремясь очиститься от этой грязи,  подносил  Так
называемым святым и избранным пищу,  из  которой  они  в  собственном  брюхе
мастерили ангелов и богов  для  нашего  освобождения.  И  я  был  ревностным
последователем всего этого и соответственно действовал  с  друзьями  своими,
совместно со мною и через меня обманутыми.
     Пусть смеются над