ода; когда  возложил  на  внуков  своих  от
Иосифа руки, таинственно перекрещенные; отец их, смотревший земными глазами,
пытался поправить его, но Иаков действовал,  повинуясь  внутреннему  зрению.
Вот он настоящий свет, единый, и едины все, кто его видит и любит.  Этот  же
земной свет, о  котором  я  говорил,  приправляет  своей  соблазнительной  и
опасной прелестью мирскую жизнь  слепым  ее  любителям.  Те  же,  кто  умеет
славить за него Тебя, "Господь, всего Создатель", возьмут и  его  для  гимна
Тебе, но не позволят азять себя и  уснуть  душой.  Таким  и  я  желаю  быть.
Сопротивляюсь соблазнам глаз, чтобы не опутали они ног моих, идущих по  пути
Твоему; возведу к Тебе глаза невидимые, чтобы Ты  выпутал  "из  силков  ноги
мои". Ты их все  время  выпутываешь,  потом  что  они  в  них  попадают.  Ты
непрестанно  их  выпутываешь,  а  я  часто  застреваю  в   ловушках,   всюду
расставленных. "Ты же не уснешь и не предашься сну, охраняя Израиля".
     53. К тому, что прельщает глаза, сколько еще добавлено людьми! Создания
разных искусств и ремесел  -  одежда,  обувь,  посуда  и  всяческая  утварь,
картины и другие изображения - все это  ушло  далеко  за  пределы  умеренных
потребностей и в домашнем быту и в церковном обиходе. Занятые  вовне  своими
созданиями, люди в сердце своем оставляют Того, Кто их создал, разрушают то,
что в в их Им создано. Я же, Господи, Украшение мое, и  тут  нахожу  причину
возгласить гимн Тебе и прицести жертву хвалы принесшему  Себя  в  жертву  за
меня; искусные руки узнают у души о красивом, а  его  источник  та  Красота,
которая превыше души и о которой душа моя воздыхает днем и ночью. Мастера  и
любители красивых вещей от нее взяли мерило для оценки вещей,  но  не  взяли
мерила для пользования ими. А оно тут, и они не видят его. Ходить далеко  не
надо: "пусть хранят силу свою для Тебя" и не разбрасывают ее на утомительные
услады.
     Я говорю это и понимаю - и стою перед этой красото словно ноги  у  меня
спутаны. Ты высвобождаешь их, Господи, Ты  высвобождаешь:  "милосердие  Твое
пред глазами моими". Я жалостно  попадаюсь,  и  Ты  жалостливо  освобождаешь
меня; иногда я этого не чувствую, потому что был захвачен слегка; иногда  же
мне больно, потому что застрял я крепко.

XXXV.

     54. Сюда присоединяется  другой  вид  искушения,  во  много  раз  более
опасный.
     Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и  удовольствий  для
всех внешних чувств и губящего своих услуг, удаляя их от Тебя, эти же  самые
внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а  исследовать
с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежду  знания  и
науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из  внешних  чувств  зрение
доставляет нам больше всего материала для  познания,  то  это  вожделение  и
называется в Писании "похотью очей". Собственное назначение глаз  -  видеть,
но мы пользуемся этим словом, говоря и о других чувствах, когда с их помощью
что-то узнаем. Мы ведь не говорим: "послушай, как это отливает красным", или
"понюхай,  как  блестит",  или  "отведай,  как  ярко",  или  "потрогай,  как
сверкает"; во всех этих случаях говорят "смотри". Мы ведь говорим не только:
"посмотри, что светится" -  это  почувствовать  могут  только  глаза,  -  но
"посмотри, что звенит", "посмотри, что пахнет", "посмотри,
     какой в этом вкус", "посмотри, как это твердо". Поэтому всякое  знание,
доставляемое внешними чувствами, называется, как  сказано,  "похотью  очей":
обязанность видеть - эту  основную  обязанность  глаз,  присваивают  себе  в
переносном смысле и другие чувства, когда ими что-либо исследуется".
     55. Тут очевиднее различаешь между тем, что требуется внешним  чувствам
для наслаждения и чтб для любопытства. Наслаждение ищет красивого, звучного,
сладкого, вкусного, мягкого, а любопытство даже противоположного  -  не  для
того, чтобы подвергать себя мучениям, а  из  желания  исследовать  и  знать.
Можно ли наслаждаться видом растерзанного, внушающего ужас трупа? И, однако,
пусть он где-то лежит, и люди сбегутся поскорбеть, побледнеть от страха.. Им
страшно увидеть  это  даже  во  сне,  а  смотреть  наяву  их  словно  кто-то
принуждает, словно гонит их молва о  чем-то  прекрасном.  Так  и  с  другими
чувствами - долго это перечислять. Эта  же  болезнь  любопытства  заставляет
показывать на зрелищах разные диковины. Отсюда и  желание  рыться  в  тайнах
природы, нам недоступных; знание их не  принесет  никакой  пользы,  но  люди
хотят узнать их только, чтобы узнать. Отсюда, в  целях  той  же  извращенной
науки, ищут знания с помощью магии. Отсюда даже в религии  желание  испытать
Бога: от Него требуют знамений и чудес не в целях спасения, а  только  чтобы
узнать их.
     56. В этом неизмеримом лесу, полном ловушек и опасностей, я уже  многое
обломал и раскидал: Ты дал мне это сделать, Боже спасения моего. И,  однако,
осмелюсь ли я сказать, когда повсюду и ежедневно в  нашу  жизнь  с  грохотом
врывается множество предметов, возбуждающих любопытство,  -  осмелюсь  ли  я
сказать, что ни один из них не заставит меня внимательно его разглядывать  и
не внушит пустого интереса? Театр меня, конечно, не увлекает; я не  забочусь
узнать  течение  светил;  душа  моя  никогда  не   спрашивала   теней:   мне
отвратительны всякие святотатственные обряды.  Какими,  однако,  уловками  и
нашептываньями  действует  враг,  чтобы  я  попросил  у  Тебя  какого-нибудь
знамения, у тебя, Господи Боже мой. Кому обязан я только служить в  смирении
и простоте! Молю Тебя ради царя нашего и Иерусалима,  отечества  простоты  и
целомудрия: как далека сейчас от меня мысль согласиться на такое, так  и  да
пребывает она далеко и отходит еще дальше. Если же я прошу Тебя  о  спасении
кого-нибудь, то цель моей настоятельной молитвы совсем другая; Ты же,  делая
что хочешь, даешь и будешь давать мне силу охотно подчиняться Тебе.
     57. И какое же множество ничтожнейших,  презренных  пустяков  ежедневно
искушает наше любопытство, и  как  часто  мы  падаем!  Кто  перечислит  это?
Сколько раз мы сначала как будто только терпим  пустую  болтовню,  не  желая
обидеть немощных, а мало-помалу начинаем слушать охотно и внимательно. Я уже
не смотрю в цирке, как собака гонит зайца, но если случайно  увижу  охоту  в
поле, то она отвлечет меня, может быть, и от важных размышлений и  привлечет
к себе, заставит свернуть с дороги не мою лошадь, но мое сердце. И если  Ты,
сразу же показав немощь мою, не  вразумишь  меня  -  да  вознесусь  к  Тебе,
извлекши некие мысли из этого самого зрелища, или  вовсе  им  пренебрегу,  и
пройдут мимо - то я останусь во власти бессмысленного любопытства. А когда я
сижу дома, разве мое внимание часто не захватывает ящерица,  занятая  ловлей
мух, или паук, опутывающий своими сетями  попавшихся  насекомых?  Пусть  эти
существа малы, но ведь дело тут в том же самом. В дальнейшем  я  перехожу  к
восхвалению Тебя, дивный Создатель, все упорядочивший, но не  эта  же  мысль
сразу захватывает мое внимание. Одно - быстро встать; другое - не падать.  И
таких пустяков полна моя жизнь, и одна надежда моя на Твое великое,  великое
милосердие. Сердце наше - вместилище подобных мелочей; в нем лежат  обильные
кучи вздора, которым часто нарушены и смущены молитвы  наши.  И  когда  пред
лицом Твоим устремляем мы к ушам Твоим голос сердца нашего, не знаю  откуда,
врываются пустые мысли и прерывают столь важное занятие.

XXXVI.

     58. Неужели и это сочтем незначительным? Не вернет ли нас хоть что-то к
надежде только на изведанное милосердие Твое? Ты  ведь  начал  уже  изменять
нас. И Ты знаешь, насколько Ты изменил меня. Во-первых, Ты излечил  меня  от
страсти оправдывать себя, "дабы умилостивиться и  над  прочими  беззакониями
моими, излечить все недуги мои, избавить от гибели жизнь мою, увенчать  меня
милостью и милосердием и насытить благами желание мое". Ты принизил гордость
мою страхом Твоим и приучил шею мою к ярму Твоему. И теперь я  несу  его,  и
оно легко мне - Ты обещал это и сделал: таким оно и было, а  я  и  не  знал,
когда боялся надеть его.
     59. Ужели, Владыка, Ты единый, владычествующий, не зная гордыни, ибо Ты
один настоящий Владыка, и нет владыки над Тобой, ужели это третье  искушение
отошло от меня или за всю эту жизнь отойти не  сможет?  Желать,  чтобы  люди
меня боялись и любили не ради чего другого, а  только  потому,  что  в  этом
радость, которая вовсе не в радость. Жалкая жизнь и  гадкое  тщеславие!  Это
вот, главным образом, и уничтожает любовь к Тебе и чистый страх перед Тобой,
потому Ты "гордым противишься, а смиренным  даешь  благодать"  и  мечешь  на
мирское тщеславие громы, от которых "сотрясаются основания гор". А  так  как
некоторые общественные обязанности можно выполнять только, если тебя любят и
боятся, то враг истинного счастья нашего тут  и  начинает  наступать,  всюду
разбрасывая, как приманку по силкам, свои похвалы: мы жадно их  подбираем  и
по неосторожности попадаемся,  отлагаем  от  истины  Твоей  радость  свою  и
полагаем ее в человеческой лжи. Нам приятно, чтобы нас любили и  боялись  не
ради Тебя, а вместо Тебя. И враг, уподобив нас таким  образом  себе,  держит
нас при себе, не ради согласия в любви, а ради сообщества в  наказании.  Это
он решил "утвердить  престол  свой  на  севере",  чтобы  ему,  извращенно  и
уродливо Тебе подражающему, служили исполненные мрака и холода.
     Мы же, Господи, вот мы "малое стадо Твое", владей нами. Раскинь  крылья
Твои, пусть мы укроемся под ними. Будь славой нашей; пусть  нас  любят  ради
Тебя, пусть боятся в нас Слова  Твоего!  Того,  кто  хочет  людских  похвал,
невзирая на Твое порицание, не защитят люди на Суде Твоем, не вырвут его  от
осуждения Твоего. Не "грешника, однако, хвалят за  желания  души  его",  "не
творящего  беззаконие  благословляют":  хвалят  человека  за  дар,  от  Тебя
полученный, но если он больше радуется похвалам, чем самому дару, за который
его хвалят, то Ты его порицаешь. И тот, кто хвалит, лучше того, кого хвалят.
Первому угоден в человеке Божий дар, а второму более угоден дар от человека,
а не от Бога.

XXXVII.

     60. Искушают нас зги искушения ежедневно. Господи, непрерывно искушают.
Человеческий  язык  -  это  искусительное  горнило  на   каждый   день.   Ты
приказываешь нам и здесь владеть собой: дай, что  повелишь,  и  повели,  что
хочешь. Ты знаешь стенания сердца моего к тебе и реки слез моих. Мне нелегко
сообразить, насколько очистился я от этой скверны, и я очень боюсь того, что
скрыто во мне; это видят глаза  Твои,  мои  нет.  При  других  искушениях  я
способен хоть в какой-то мере  проверить  себя,  при  этом  почти  нет.  Что
касается плотских  удовольствий  и  пустого  любопытства,  то  тут  я  вижу,
насколько я успел в обуздании души моей; лишился ли я их добровольно, или их
вовсе и не было, но я могу себя спросить, каково мне без  них:  очень  тяжко
или не особенно. К богатству стремятся, чтобы  служить  какой-либо  из  этих
трех страстей, одной или двум или всем трем, и если душа не может дать  себе
отчета, презирает ли она богатство, им обладая, то можно от него отказаться,
чтобы испытать себя. А неужели, чтобы  проверить,  как  на  нас  подействует
отсутствие похвал, мы  должны  жить  дурной  жизнью,  настолько  порочной  и
зверской, чтобы все, нас знающие, нас возненавидели? Можно  ли  сказать  или
подумать что-нибудь бессмысленнее! И если похвала и  должна  быть  и  бывает
спутницей хорошей жизни и хороших дел, то  не  следует  отказываться  ни  от
такой спутницы, ни от самой хорошей жизни. А понять,  без  чего  обойдусь  я
спокойно или с трудом, я могу только при отсутствии того, о чем шла речь.
     61. В чем же исповедуюсь я Тебе, Господи, говоря об этом искушении?  Не
в том ли, что похвалы мне очень приятны? Но истина больше, чем похвалы. Если
бы меня спросили, предпочту ли я стать  безумцем,  во  всем  заблуждаться  и
слышать всеобщие похвалы, или быть  разумными,  твердо  стоять  в  истине  и
слышать всеобщее порицание, я знаю, что выберу.
     Я не хотел бы только, чтобы одобрение из чужих уст увеличивало  во  мне
радость от чего-то доброго во мне. А оно -  признаюсь  -  увеличивает;  мало
того, порицание уменьшает. И когда я в тревоге от этой нищеты своей, то  тут
и подкрадывается ко мне извинение; ты, Господи, знаещь ему цену, но меня оно
смущает. Ты ведь приказал нам быть не только воздержанными,  т.е.  подавлять
любовь к некоторым вещам, но и справедливыми, т.е. знать,  на  что  обращать
ее; Ты захотел, чтобы мы любили не только Тебя, но и ближнего. И  мне  часто
кажется, что когда я  радуюсь  похвале  очень  понимающего  человека,  то  я
радуюсь росту ближнего или надеждам на этот рост, и наоборот - огорчаюсь его
недостатками, когда слышу, как он порицает или то, чего он не понимает,  или
то, что хорошо. А иногда я огорчаюсь и похвалами себе: если  хвалят  во  мне
то, что мне самому  не  нравится,  или  оценивают  больше,  чем  они  стоят,
качества даже хорошие, но незначительные. И опять, откуда я знаю,  возникает
ли во мне это чувство потому, что я не хочу, чтобы тот, кто меня хвалит, был
обо мне другого мнения, чем я сам, и беспокоюсь вовсе не о  его  пользе:  те
самые хорошие качества во  мне,  которые  и  мне  нравятся,  становятся  мне
приятнее, если они нравятся и другому. Если же мое собственное мнение о себе
не встречает похвалы, это значит, что в какой-то  мере  не  хвалят  и  меня,
потому что или хвалят то, что мне не нравится, или хвалят больше то, что мне
в себе нравится меньше. Не загадка ли я сам для себя?
     62. И вот в  Тебе,  Истина,  вижу  я,  что  надлежит  мне  приходить  в
беспокойство от похвал себе не ради себя, а ради пользы ближнего.  А  бывает
ли так, не знак? Тут я себе меньше знаком, чем  Ты.  Молю  Тебя,  Боже  мой,
покажи мне меня самого, чтобы в ранах, которые я увижу в себе,  исповедаться
братьям моим: они будут молиться за меня; я  стану  опять  допрашивать  себя
внимательнее. Если, слушая похвалы себе, я беспокоюсь о пользе ближнего,  то
почему я беспокоюсь меньше, слыша несправедливые упреки не себе, а  другому?
Почему меня уязвляет  больше  оскорбление,  брошенное  мне,  чем  нанесенное
другому в моем присутствии и столь же незаслуженно?  И  этого  ли  не  знаю?
Остается "обольщать самого себя" и лгать перед Тобой языком и  сердцем?  Это
безумие удали от меня, Господи, "да не  станут  слова  мои  елеем  грешника,
чтобы умастить главу мою".

XXXVIII.

     63. "Нищ я и беден", но я лучше, когда, опротивев себе и стеная, втайне
ищу милосердия Твоего, пока не восполнится ущербность моя и не  исполнюсь  я
мира, неведомого оку гордеца. Речи же, выходящие из уст, и  дела,  известные
людям,  искушают  опаснейшим  искушением:   любовью   к   похвале,   которая
попрошайничает и  собирает  голоса  в  пользу  человека,  чтобы  как-то  его
возвысить. Она искушает меня, когда я изобличаю ее в себе, тем самым, что  я
ее изобличаю: часто презрением к пустой славе прикрывается еще более  пустая
похвальба; нечего хвалиться  презрением  к  славе:  ее  не  презирают,  если
презрением к ней хвалятся.

XXXIX.

     64. В  нас  засело,  засело  еще  и  другое  зло,  обнаруживаемое  этим
искушением: оно опустошает души тех, кто сам себе нравится, хотя другим  они
и не нравятся или даже противны. Они и  не  стараются  понравиться.  Нравясь
себе, очень они Тебе опротивеют: нехорошее они считают хорошим; Твои хорошие
дела своими, а если и твоими, то совершенными благодаря  им;  пусть  в  силу
Твоего влияния, но они ему не порадуются вместе с другими, а позавидуют тем,
кто им воспользовался. В  таких  и  подобных  опасностях  и  затруднениях-Ты
видищь трепет сердца моего, и я  чувствую,  что  Ты  будешь  вровь  и  вновь
исцелять раны мои, но не перестанешь наносить их.

XL.

     65. Где ни проходила Ты вместе со мной, Истина, уча, чего  остерегаться
и к чему стремиться, когда я приносил тебе скудные домыслы свои, какие  мог,
и  спрашивал  совета!  Я  обошел,  где  мог,  чувством  своим  внешний  мир,
вглядывался в жизнь, оживляющую мое тело, и в эти самые внешние чувства мои.
Оттуда я вступил в тайники моей памяти, в эти просторы, с их  многообразием;
они чудесным  образом  наполнены  бесчисленными  сокровищами.  Я  смотрел  и
ужасался: я не мог ничего разобрать без Тебя, но все это - не Ты.
     И не сам я нашел это, хотя всюду проник и постарался  все  различить  и
оценить по достоинству: об одном я узнавал от моих вестников-чувств, которые
я спрашивал; другое, я чувствовал, срослось со мной, и я разбирался в  самих
этих вестниках моих, распределяя их, и уже в богатых сокровищах памяти  моей
одно пересматривал, другое прятал, иное извлекал на свет. Ни сам я,  занятый
этим, т.е. ни сила моя, с помощью которой я этим занимался, не были Ты,  ибо
Ты свет вечно пребывающий, у которого я спрашивал обо  всем:  существует  ли
это, что это такое, какая ему цена, - и я слушал Твои уроки и приказания.  И
я часто это делаю, в этом радость  моя,  сладостное  убежище,  куда  я  бегу
всякий раз, чуть отпустят меня дела необходимые.  Во  всем,  однако,  что  я
перебираю, спрашивая Тебя, не нахожу я верного пристанища для души моей; оно
только в Тебе, где собирается воедино пребывающее в рассеянии,  и  ничто  во
мне не отходит от Тебя. И порою Ты допускаешь в глубине моей редкое  чувство
неизведанной сладости; если бы пережить его во всей полноте, то не знаю, что
будет - этой жизнью это не  будет.  И  я  падаю  обратно  сюда  под  горьким
бременем; меня засасывает обычное и держит меня: я сильно плачу, но и держит
оно меня сильно. Вот чего стоит груз привычки! Быть здесь я в силах,  но  не
хочу; там хочу, но не в силах: жалок обоюдно.

XLI.

     66. Вот почему рассмотрел  я  грехи  мои,  которыми  болею,  подчиняясь
тройному вожделению, и воззвал к деснице Твоей для спасения моего. Увидел я,
раненный сердцем, сияние Твое и,  ослепленный  им,  сказал:  кто  может  его
выдержать? "Отвергнут я от очей Твоих". Ты - Истина, над всем царящая, и  я,
в жадности своей, не захотел  потерять  Тебя,  но  захотел  вместе  с  Тобой
обладать и ложью. Никто ведь не захочет изолгаться до того, чтобы самому  не
знать, в чем истина. Так я и потерял Тебя, потому что Ты не  удостоишь  ложь
того, чтобы ужиться с ней.

XLII.

     67. Кого найти мне, чтобы примирить меня с Тобой? Обратиться к ангелам?
С какой молитвой? С помощью каких  обрядов?  Многие  старались  вернуться  к
Тебе,  но  не  смогли  этого  сделать  своими  силами  и,  по  моим  слухам,
испробовали это средство: они были охвачены желанием необычных видений и  по
заслугам оказались жертвой собственных вымыслов.  Они  искали  тебя,  кичась
своей наукой, гордо выпятив грудь, а не смиренно ударяя в нее; они привлекли
себе, по сходству сердец, в  товарищи  и  помощники  своей  гордости  "духов
воздуха", которые и обманули их силами магии. Они искали посредника, который
бы. очистил их, но его не было: был "диавол, принявший вид ангела света".  И
гордая плоть их особенно соблазнялась тем, что  у  него  не  было  плотского
тела!
     Были они смертные и грешники, Ты же,  Господи,  примирения  с  Кем  они
гордо искали, бессмертен, и безгрешен. И посреднику  между  Богом  и  людьми
надлежало в чем-то уподобиться Богу, в чем-то уподобиться людям; подобный во
всем людям, он был бы далек от Бога; подобный во всем Богу, он был бы  далек
людям, и, следовательно, не мог  стать  посредником.  У  того  же,  мнимого,
посредника (тайным судом Твоим определено через  него  посрамлять  гордость,
как он того и заслужила) есть одно общее  с  людьми  -  грех.  Ему,  однако,
желательно казаться, что есть у него  и  нечто  общее  с  Богом:  не  будучи
облечен смертной плотью, он и хвалится бессмертием. А так как "возмездие  за
грех - смерть", то объединяет его с людьми как раз то, за что вместе с  ними
он и осужден на смерть.

XLIII.

     68.