этих уз, изумлялась моему рабству и  от  изумления
шла на то, чтобы  испытать  эту  страсть  и,  может  быть,  от  этого  опыта
скатиться в то самое рабство,  которому  она  изумлялась;  она  ведь  хотела
"обручиться со смертью", а "кто любит опасность, тот попадает в нее".
     То, что украшает супружество: упорядоченная семейная жизнь и воспитание
детей - привлекало и его и меня весьма  мало.  Меня  держала  в  мучительном
плену,  главным  образом,  непреодолимая  привычка  к  насыщению  ненасытной
похоти; его влекло в плен удивление. Таковы были мы, пока Ты, Всевышний,  не
покидающий вашей земли, не сжалился над жалкими и не пришел к нам на  помощь
дивными и тайными путями.


XIII.

     23. Меня настоятельно заставляли  жениться.  Я  уже  посватался  и  уже
получил согласие; особенно  хлопотала  здесь  моя  мать,  рассчитывая,  что,
женившись, я омоюсь спасительным Крещением, к которому, ей на радость,  я  с
каждым днем все больше склонялся; в моей вере видела  она  исполнение  своих
молитв и Твоих обещаний. По моей просьбе и по собственному желанию ежедневно
взывала она к Тебе, вопия из глубины сердца, чтобы Ты в  видении  открыл  ей
что-нибудь относительно моего будущего брака; Ты никогда этого  не  пожелал.
Было у нее несколько пустых сновидений, подсказанных  человеческим  разумом,
погруженным в это дело; она рассказывала мне о них пренебрежительно-нес  той
верой, с которой говорила обычно о том, что Ты явил ей. Она говорила, что по
какому-то неведомому привкусу, объяснить  который  словами  она  была  не  в
состоянии, она распознает разницу между  Твоим  откровением  и  собственными
мечтами.
     На женитьбе настаивали: я посватался к  девушке,  бывшей  на  два  года
моложе брачного возраста, а так как она нравилась, то решено было ее ждать.


XIV.

     24. Мы, круг друзей, давно уже составляли планы свободной  жизни  вдали
от толпы: беседуя о ненавистных тревогах и тяготах  человеческой  жизни,  мы
почти  укрепились  в  нашем  решении.  Эту  свободную  жизнь  мы  собирались
организовать  таким  образом:  каждый  отдавал  свое   имущество   в   общее
пользование; мы решили составить  из  отдельных  состояний  единый  сплав  и
уничтожить  в  неподдельной  дружбе  понятия  "моего"  и  "твоего";   единое
имущество,  образовавшееся  из  всех  наших  средств,  должно  было  целиком
принадлежать каждому из нас и всем вместе. В  это  общество  нас  собиралось
вступить человек десять, и среди нас были люди очень богатые, особенно  один
земляк мой, Романиан, тесно сблизившийся со мной  от  самой  ранней  юности;
тяжкие превратности в  делах  заставили  его  тогда  прибыть  ко  двору.  Он
особенно настаивал на этом обществе, и его уговоры имели большой вес, потому
что его огромное состояние значительно превосходило средства  остальных.  Мы
постановили, чтобы два человека, облеченные как бы магистратурой, в  течение
одного года заботились обо всем необходимом,  оставляя  прочих  в  покое.  А
потом стало нам приходить в голову, допустят ли это женушки,  которыми  одни
из нас обзавелись, а я хотел обзавестись. После этого  весь  план  наш,  так
хорошо  разработанный,  рассыпался  прахом  и  был  отброшен,  и  мы   снова
обратились к вздохам и стенаниям, к хождению по широким и торным путям  века
сего, ибо много помыслов жило в сердцах наших, "совет же Господень стоит  во
век". И придерживаясь  совета  Своего,  Ты  смеялся  над  нашими  планами  и
подготовлял Свой; "собираясь дать нам пищу во благовремение,  раскрыть  руку
Свою и наполнить души наши благоволением".


XV.

     25. Тем временем грехи мои  умножились.  Оторвана  была  от  меня,  как
препятствие к супружеству, та, с  которой  я  уже  давно  жил.  Сердце  мое,
приросшее к ней, разрезали, и оно кровоточило. Она вернулась в  Африку,  дав
Тебе обет не знать другого мужа и оставив со мной  моего  незаконного  сына,
прижитого с ней. Я же, несчастный, не в силах был подражать этой женщине: не
вынеся отсрочки - (девушку, за которую я сватался,  я  мог  получить  только
через два года), - я, стремившийся не к брачной жизни, а раб  похоти,  добыл
себе  другую  женщину,  не  в  жены,  разумеется.  Болезнь   души   у   меня
поддерживалась и длилась, не ослабевая, и даже  усиливаясь  этим  угождением
застарелой привычке, гнавшей меня под власть жены.  Не  заживала  рана  моя,
нанесенная разрывом с  первой  сожительницей  моей:  жгучая  н  острая  боль
прошла, но рана загноилась и продолжала болеть тупо и безнадежно.


XVI.

     26. Тебе хвала, Тебе  слава.  Источник  милосердия.  Я  становился  все
несчастнее, и Ты все ближе. Надо мной была уже десница Твоя, готовая вот-вот
выхватить меня из грязи и Омыть, но я  не  знал  этого.  От  омута  плотских
наслаждений, еще более глубокого,  меня  удерживал  только  страх  смерти  и
будущего Суда Твоего, который,  при  всей  смене  моих  мыслей,  никогда  не
покидал моего сердца.
     Я рассуждал с моими друзьями, Алипием и Небридием, о  границе  добра  и
зла; я отдал бы в душе своей первенство Эпикуру, если бы не верил, что  душа
продолжает жить и после смерти и ей воздается по заслугам ее; Эпикур  в  это
верить не желал. И я спрашивал себя; если бы мы  были  бессмертны,  если  бы
жили, постоянно  телесно  наслаждаясь  и  не  было  страха  это  наслаждение
потерять, то почему бы и не быть нам счастливыми и чего  еще  искать?  Я  не
знал, что о великом бедствии как раз и свидетельствует то, что, опустившийся
и слепой, я не в силах постичь ни света честной добродетели, ни  красоты,  к
которой следует стремиться бескорыстно и которую не видит плотский глаз; она
видится внутренним зрением. Я не понимал, несчастный,  из  какого  источника
вытекала сладость беседы даже о таких  гнусностях;  почему  я  не  мог  быть
счастлив без друзей, хотя плотских наслаждений было  у  меня  тогда  сколько
угодно. Этих друзей я любил бескорыстно  и  чувствовал,  что  и  меня  любят
бескорыстно.
     О пути извилистые! Горе дерзкой душе, которая надеялась, что,  уйдя  от
Тебя, она найдет что-то лучшее. Она вертелась и поворачивалась и с  боку  на
бок, и на спину, и на живот - все жестко. В Тебе одном покой.
     И вот Ты здесь, Ты освобождаешь от жалких заблуждений и ставишь нас  на
дорогу Свою, и утешаешь, и говорить: "Бегите, Я понесу вас и доведу до  цели
и там вас понесу".


     I. Книга седьмая


     1. Уже умерла моя молодость, злая и  преступная:  я  вступил  в  зрелый
возраст, и чем больше был в годах, тем мерзостнее становился в своих  пустых
мечтах. Я не мог представить себе иной сущности, кроме той, которую привыкли
видеть вот эти мои глаза. Я не представлял  Тебя,  Господи,  в  человеческом
образе: с тех пор, как я стал прислушиваться к  голосу  мудрости;  я  всегда
бежал таких представлений и радовался, что нашел ту же веру  в  Православной
Церкви Твоей, духовной Матери нашей. Мне не приходило, однако, в голову, как
иначе представить Тебя. Я пытался - я, человек и такой человек - представить
Тебя, высочайшего, единого, истинного Бога! Я верил всем сердцем, что Ты  не
подлежишь ни ухудшению, ни ущербу, ни изменению - не знаю, откуда и как,  но
я отчетливо видел и твердо знал, что ухудшающееся ниже того,  что  не  может
ухудшаться; я не колеблясь предпочитал недоступное ущербу  тому,  что  может
быть ущерблено; то, что не терпит никакой перемены, лучше  того,  что  может
перемениться. Протестовало бурно сердце мое  против  всех  выдумок  моих;  я
пытался одним ударом отогнать от своего умственного взора этот грязный  рой,
носившийся перед ним, но стоило только ему отойти, как во мгновение ока  он,
свившись, появлялся опять и кидался мне в глаза, застя свет: я вынужден  был
представлять  себе  даже  то  самое,  не  подлежащее  ухудшению,  ущербу   и
изменению, что я предпочитал ухудшающемуся, ущербному и изменчивому, не  как
человеческое  тело,  правда,  но  как  нечто  телесное   и   находящееся   в
пространстве, то ли влитое в мир, то ли  разлитое  и  за  пределами  мира  в
бесконечности. Все изъятое из пространства я  мыслил  как  ничто,  но  ничто
абсолютное: это была даже не пустота, какая остается, если с какого-то места
убрать тело; останется ведь место, свободное ото всякого тела, земляного ли,
влажного, воздушного или небесного; тут, однако,  пустое  место  было  неким
пространственным ничто.
     2. Так ожирел я сердцем,  и  сам  не  замечал  себя,  считая  вовсе  не
существующим то, что не могло в каком-то отрезке  пространства  растянуться,
разлиться, собраться вместе, раздуться, вообще, принять какую-либо форму или
иметь возможность ее принять. Среди каких форм привыкли блуждать тмои глаза,
среди  таких  же  подобий  блуждало  и  мое  сердце;  я  не  видел,  что  та
способность, с помощью которой я создавал эти самые образы, не  есть  нечто,
им подобное: она не могла бы создать их, если бы не была чем-то великим.
     Я  представлял  себе  так.  Жизнь  жизни  моей,  что  Ты,  Великий,  на
бесконечном пространстве отовсюду проникаешь огромный мир и что Ты разлит  и
за его пределами по всем направлениям в безграничности и  неизмеримости:  Ты
на земле, Ты на небе. Ты повсюду и все оканчивается в Тебе, - Тебе же  нигде
нет конца. И как плотный воздух, воздух над  землей,  не  мешает  солнечному
свету проходить сквозь него и  целиком  его  наполнять,  не  разрывая  и  не
раскалывая, так, думал я, и Тебе легко пройти не только небо, воздух и море,
но также и землю: Ты проникаешь все части мира; самые большие и малые, и они
ловят  присутствие  Твое;  Своим  таинственным  дыханием  изнутри  и   извне
управляешь Ты реем, что  создал.  Так  предполагал  я,  не  будучи  в  силах
представить себе ничего иного; и это была ложь. В таком случае большая часть
земли получила бы большую часть Тебя, а меньшая - меньшую:  Ты  наполнял  бы
собою все, но в слоне Тебя было бы  больше,  чем  в  воробье,  и  настолько,
насколько слон больше воробья и занимает большее место.  Таким  образом,  Ты
уделял бы себя отдельным частям мира по  кускам:  большим  давал  бы  много,
малым мало. Наделе это не так, но Ты не  осветил  еще  мрака,  в  котором  я
пребывал.


II.

     3. Достаточно для меня было, Господи, против этих обманутых  обманщиков
и немых болтунов - не от них ведь звучало слово Твое - достаточно  мне  было
того вопроса, который уже давно, еще с карфагенских времен, любил предлагать
Небридий (все мы, слушавшие его тогда, пришли в смущение): "Что  сделало  бы
Тебе это неведомое племя мрака, которое они обычно выставляют  против  Тебя,
как вражескую силу, если бы Ты не пожелал сразиться  с  ним?"  Если  бы  они
ответили, что оно причинило бы Тебе некоторый вред, то оказалось бы, что  Ты
уступаешь силе и Тебе можно причинить ущерб. Если бы они
     сказали, что оно Тебе ничем повредить не могло, то  исчезла  бы  всякая
причина для борьбы и такой борьбы, при которой некая доля  Твоя,  порождение
Самой Сущности Твоей, смесилась с враждебными силами и существами, не  Тобой
созданными, и оказалась настолько ими испорчена и изменена  к  худшему,  что
вместо блаженства очутилась в скорби и потребовала подмоги, чтобы  вырваться
и очиститься. Это вот и есть душа, на помощь которой пришло  Твое  Слово:  к
рабе - свободное, к запятнанной -  чистое,  к  порочной  -  святое,  хотя  и
доступное пороку, как происшедшее от одной и той же сущности! Итак, если  бы
они сказали, что Ты, каков Ты есть, т.е. Сущность Твоя, Тебя выражающая,  не
может стать хуже, то все их утверждения лживы и отвратительны; если  же  они
скажут, что может,  то  это  ложь,  от  которой  с  первого  же  слова  надо
отвратиться.  Этих  доказательств  достаточно  против  них,  кого   всячески
следовало изблевать, освободив  от  их  гнета  свое  сердце:  они  не  могли
вывернуться из этого  противоречия  без  страшного  кощунства  сердечного  и
словесного, заключавшегося в подобных мыслях и словах о Тебе.


III.

     4. Хотя я  и  утверждал,  что  Ты  непорочен,  постоянен  и  совершенно
неизменяем, и твердо верил в это, Бог наш, истинный Бог, Который  создал  не
только души наши, но и тела, не одни души наши и тела, но все  и  всех,  для
меня, однако, не была еще ясна и распутана причина зла. Я видел только, что,
какова бы она ни была, ее надо разыскивать так, чтобы  не  быть  вынужденным
признать Бога, не знающего измены, изменяющимся; не стать  самому  тем,  что
искал. Итак, я спокойно занялся своими поисками, уверенный в  том,  что  нет
правды в их словах. Я всей душой удалялся от них,  видя,  что,  ища,  откуда
зло, они сами  преисполнены  злобности  и  поэтому  думают,  что  скорее  Ты
претерпишь злое, чем они совершат зло.
     5. Я старался понять слышанное мною, а именно, что  воля,  свободная  в
своем  решении,  является  причиной  того,  что  мы  творим  зло  и   терпим
справедливый суд Твой, - и не в  силах  был  со  всей  ясностью  понять  эту
причину. Стараясь извлечь из бездны свой разум, я погружался  в  нее  опять;
часто старался - и погружался опять и опять. Меня поднимало к  свету  Твоему
то, что я также знал, что у меня есть воля, как знал, что я  живу.  Когда  я
чего-нибудь, хотел или не хотел, то я твердо знал, что не кто-то  другой,  а
именно я хочу или не хочу, и я  уже  вот-вот  постигал,  где  причина  моего
греха.  Я  видел,  однако,  в  поступках,  совершаемых  мною  против   воли,
проявление скорее страдательного, чем действенного начала, и  считал  их  не
виной, а наказанием, по справедливости  меня  поражающим:  представляя  Тебя
справедливым, я быстро это признал. И, однако,  я  начинал  опять  говорить:
"Кто создал меня? Разве не Бог мой, Который не только  добр,  но  есть  само
Добро? Откуда же у меня это желание плохого и нежелание хорошего? Чтобы была
причина меня по справедливости наказывать? Кто вложил в меня, кто привил  ко
мне этот горький побег, когда я целиком исшел от сладчайщего Господа  моего?
Если виновник этому дьявол, то откуда сам дьявол?  Если  же  и  сам  он,  по
извращенной воле своей, из доброго ангела превратился в дьявола, то откуда в
нем эта злая воля, сделавшая его  дьяволом,  когда  он,  ангел  совершенный,
создан был благим  Создателем?"  И  я  опять  задыхался  под  тяжестый  этих
размышлений, не спускаясь, однако, до адской бездны того заблуждения,  когда
никто не исповедуется Тебе, считая, что скорее Ты  можешь  стать  хуже,  чем
человек совершить худое.


IV.

     6. Так старался я дойти и до остального, подобно тому, как уже дошел до
того, что неухудшающееся лучше, чем ухудшающееся; поэтому я  и  исповедовал,
что Ты, Кем бы Ты ни был, не можешь стать хуже.  Никогда  ни  одна  душа  не
могла и не сможет представить себе нечто, что было бы  лучше  Тебя,  Который
есть вьющее и совершенное Добро. И так как по всей справедливости и с полной
уверенностью  надо  предпочесть,  как  я  уже  предпочитал,   неухудшающееся
ухудшающемуся, и обратить внимание, откуда зло, т.  е.  источник  ухудшения,
которому никоим образом не может подвергнуться  сущность  Твоя;  да,  никоим
образом не может стать хуже Господь наш: ни  по  какой  воле,  ни  по  какой
необходимости, ни по какому непредвиденному случаю, ибо Он есть Бог,  и  то,
чего Он для Себя хочет, есть добро, и Сам Он есть Добро; стать же хуже  -  в
этом нет добра. Тебя нельзя принудить к чему-нибудь против  воли,  ибо  воля
Твоя не больше Твоего могущества. Она была бы больше, если  бы  Ты  Сам  был
больше Самого Себя, но  воля  и  могущество  Бога  -  это  Сам  Бог.  И  что
непредвиденного может быть для Тебя,  Который  знает  все?  Каждое  создание
существует только потому, что Ты знаешь его. И зачем много говорить  о  том,
что Божественная, сущность не может стать хуже? если бы могла, то Бог не был
бы Богом.


V.

     7. И я искал, откуда зло, но  искал  плохо  и  не  видел  зла  в  самых
розысках моих. Я мысленно представил себе все созданное: и то, что мы  можем
видеть,  -  например,  землю,  море,  воздух,  светила,  деревья,   смертные
существа, - и для нас незримое, например, твердь вышнего неба, всех  ангелов
и всех духов. Даже их, словно они были телесны, разместило то  тут,  то  там
воображение мое. Я образовал из созданного Тобой нечто  огромное  и  единое,
украшенное существами разных родов: были тут и подлинные телесные существа и
вымышленные мною в качестве духовных.

     Это "нечто" я представил себе огромным -  не  в  меру  настоящей  своей
величины, мне  непостижимой  -  но  таким,  как  мне  хотелось,  и  отовсюду
ограниченным. Ты же,  Господи,  со  всех  сторон  окружал  и  проникал  его,
оставаясь во всех отношениях бесконечным.  Если  бы,  например,  всюду  было
море, и во все стороны простиралось в неизмеримость одно бесконечное море, а
в нем находилась бы губка любой величины, но конечной, то  в  губку  эту  со
всех сторон проникало бы, наполняя ее, неизмеримое море.
     Так, думал я, и Твое конечное  творение  полно  Тобой,  Бесконечным,  и
говорил: "Вот Бог и вот то, что  сотворил  Бог;  добр  Бог  и  далеко-далеко
превосходит создание Свое; Добрый, Он сотворил доброе и вот каким-то образом
окружает и наполняет его. Где же зло и откуда и как вползло оно сюда? В  чем
его корень  и  его  семя?  Или  его  вообще  нет?  Почему  же  мы  боимся  и
остерегаемся того, чего нет? А если боимся впустую, то, конечно, самый страх
есть зло, ибо он напрасно гонит  нас  и  терзает  наше  сердце,  -  зло  тем
большее, что бояться нечего, а мы все-таки боимся. А следовательно, или есть
зло, которого мы боимся, или же самый страх есть зло.
     Откуда это, если все  это  создал  Бог,  Добрый  -  доброе.  Большее  и
высочайшее Добро создало добро меньшее, но и Творец и тварь - добры.  Откуда
же зло? Не злой ли была та материя, из которой Он творил? Он придал ей форму
и упорядочил ее, нб оставил в ней что-то, что не превратил в доброе?  Почему
это? Или Он был бессилен превратить и изменить ее всю целиком так, чтобы  не
осталось ничего злого. Он, Всесильный? И, наконец, зачем захотел Он  творить
из нее, а не просто уничтожил ее силой этого же  самого  всемогущества?  Или
она могла существовать и против Его воли?  А  если  она  была  вечна,  зачем
позволил Он ей пребывать в таком состоянии бесконечное число времен и только
потом угодно Ему стало что-то из  нее  создать?  А  если  вдруг  захотел  Он
действовать, не лучще ли было Ему, Всемогущему, действовать тах,  чтобы  она
исчезла, и остался бы Он один, цельная Истина, высшее и бесконечное Добро? А
если нехорошо Ему, доброму, изготовить и утвердить нечто недоброе, то почему
бы, уничтожив и сведя в ничто материю злую, не  создал  Он  Сам  доброй,  из
которой и сотворил бы  все?  Он  не  может  быть  всемогущ,  если  не  может
утвердить ничего доброго, без помощи материи, не Им утвержденной".
     Такие мысли думал и передумывал я в несчастном  сердце  своем,  которое
тяготил и грыз страх смерти и, сознание,  что  истина  не  найдена;  стойко,
однако, держалась у меняв  сердце  церковная,  православная  вера  в  Христа
Твоего, "Господа и Спасителя нашего", во многом, правда,  еще  неясная,  без
опоры в догматах, но она не покидала души, со  дня  на  день  все  больше  и
больше ее проникая.


VI.

     8. Я отбросил уже лживые предсказания и нечестивые бредни  математиков.
Да исповедует душа моя  из  самых  глубин  своих  Твое  милосердие  ко  мне.
Господи! Ты, один Ты, ибо кто другой может вернуть  нас  из  смерти  всякого
заблуждения, как не  Жизнь,  Которая  не  знает  смерти;  Мудрость,  Которая
освещает темные души. Сама не. нуждаясь ни в каком свете, и  правит  всем  в
мире вплоть до облетающих листьев. Ты позаботился послать человека,  который
излечил бы упрямство, с каким спорил я с Виндицианом, стариком острого  ума,
и Небридием, юношей чудесной души. Первый настойчиво утверждал, второй часто
повторял, с некоторым колебанием правда, что науки предсказывать будущее  не
существует,  человеческие  же  догадки  часто  п