к деснице Твоей. Тебе приношу  тревогу  мою,
ибо здесь я еще в смятении.
     45. Слышу голос веления Господа  моего:  "не  отягощайте  сердец  ваших
объядением  и  пьянством".  От  пьянства  я  далек;  будь  милостив,  да  не
приближусь к  нему.  Чревоугодие  иногда  подползает  к  рабу  Твоему;  будь
милостив, да удалится оно от меня. "Никто ведь не в силе быть  воздержанным,
если Ты не дашь". Многое посылаешь Ты по нашим молитвам; и то доброе, что мы
получаем раньше, чем попросим, получаем мы от Тебя, и то, что  понимаем  это
только потом, получаем мы от Тебя. Пьяницей я никогда  не  был,  но  пьяниц,
которых Ты сделал трезвенниками, знал.  Ты  делаешь,  что  одни  никогда  не
становятся тем, чем и не были; Ты делаешь, что другие  перестают  быть  тем,
чем были; Ты делаешь, что и те и другие знают, Кто это сделал.  Слышал  я  и
другой голос Твой: "не ходи вслед похотей твоих и воздерживайся от пожеланий
твоих". Слышал по милости Твоей и другое изречение  -  очень  мною  любимое:
"едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли,  ничего  не  теряем",  иными
словами: первое меня не обогатит,  другое  не  огорчит.  Слышал  и  еще:  "я
научился быть довольным тем, что у меня есть; умею жить в  изобилии  и  умею
терпеть недостаток. Все могу в Том, Кто меня укрепляет". Вот воин  небесного
лагеря, не прах, как мы. Но вспомни, Господи, что "мы прах", что из праха Ты
сотворил этого человека, что он "пропадал и нашелся". И он ничего не мог сам
по себе, ибо был таким же прахом, он, кого  я  так  полюбил  за  эти  слова,
вдохновленные Духом Твоим: "все могу в  Том,  Кто  меня  укрепляет".  Укрепи
меня, чтобы я мог; дай, что повелишь, и повели, что хочешь. Павел  признает,
что все получил от Тебя и "чем хвалится - в Господе хвалится".  Слышал  я  и
другую молитву: "удали от меня чревоугодие". Из этого явствует, Святый Боже,
что Ты даешь силу исполнить то, чему велишь исполниться.
     46. Ты научил меня, Отче Благий: "все чисто чистым, но  худо  человеку,
который ест, вводя в соблазн; всякое  творение  Божие  хорошо,  и  ничто  не
предосудительно, если принимается с благодарением; пища не приближает нас  к
Богу; и никто да не осуждает нас за пищу,  или  за  питье,  а  кто  ест,  не
презирай того, кто не ест, а кто не ест, не осуждай того, кто ест". Я усвоил
это и благодарю Тебя и восхваляю Тебя, Боже мой, Учитель мой,  стучащийся  в
уши мои, озаряющий сердце мое! Избавь меня от всякого искушения. Я боюсь  не
кушанья нечистого, но нечистой страсти. Я знаю, что Ною было позволено есть.
всякое мясо, употреблявшееся в пищу, что Илия восстановил свои  силы  мясом,
что Иоанна, дивного постника, не осквернило употребление животной пищи, т.е.
саранчи. И я знаю, что Исава прельстила чечевица, что Давид сам себя  укорял
за желание напиться, что Царь наш был искушаем не мясом, а хлебом. И народ в
пустыне заслужил упрека не потому, что захотел мясной пищи, а  потому,  что,
мечтая об еде, возроптал на Господа.
     47. Пребывая в этих искушениях, я ежедневно борюсь с чревоугодием.  Тут
нельзя поступить так, как я смог поступить с плотскими связями: обрезать раз
навсегда и не возвращаться.  Горло  надо  обуздывать,  в  меру  натягивая  и
отпуская вожжи. И найдется ли. Господи, тот,  кого  не  увлечет  за  пределы
необходимого? Кто бы он ни был, он велик и да прославляет он Имя Твое. Я  не
таков; я человек и грешник. Но и я прославляю Имя Твое, и Тот, "Кто  победил
мир", "да ходатайствует за грехи мои", числя меня среди немощных членов Тела
Своего, ибо и "несовершенное видели очи Твои и в книге Твоей будут  записаны
все"

XXXII.

     48. Чары запахов меня не беспокоят. Их нет, - я их не ищу; они есть,  -
не отгоняю; согласен навсегда обходиться без них. Так мне кажется, но  может
быть, я и ошибаюсь. Вот они эти горестные потемки, в которых скрыты от  меня
возможности, живущие во мне; душа моя, спрашивая себя о своих силах,  знает,
что  не  стоит  себе  доверять:  то,  что  в  ней  есть,  обычно  скрыто   и
обнаруживается только опытом. В этой  жизни,  которая  называется  "сплошным
искушением", никто не может быть спокоен за  себя:  если  он  мог  стать  из
плохого хорошим, это еще не значит, что он не  станет  из  хорошего  плохим.
Только надеяться, только полагаться на твердо обещанное Твое милосердие!

XXXIII.

     49. Услады слуха крепче меня опутали и поработили, но Ты развязал  меня
и освободил. Теперь  -  признаюсь  -  на  песнях,  одушевленных  изречениями
Твоими, исполненных голосом сладостным и обработанным, я несколько  отдыхаю,
не застывая, однако, на месте: могу встать, когда захочу. Песни эти требуют,
однако, для себя и для мыслей, их животворящих, некоторого достойндго  места
в моем сердце, и вряд ли я  предоставляю  им  соответственное.  Иногда,  мне
кажется, я уделяю им больше почета, чем следует: я чувствую, что сами святые
слова зажигают наши души благочестием более жарким, если они  хорошо  спеты;
плохое пение  такого  действия  не  оказывает.  Каждому  из  наших  душевных
движений присущи и только ему одному свойственны  определенные  модуляции  в
голосе говорящего и поющего, и они, в силу какого-то тайного  сродства,  эти
чувства вызывают. И плотское мое  удовольствие,  которому  нельзя  позволить
расслаблять душу, меня часто обманывает: чувство, сопровождая разум, не идет
смирно сзади, хотя  только  благодаря  разуму  заслужило  и  это  место,  но
пытается забежать вперед и стать руководителем.  Так  незаметно  грешу  я  и
замечаю это только потом.
     50. Иногда, однако, не в меру  остерегаясь  этого  обмана,  я  совершаю
ошибку, впадая в чрезмерную строгость: иногда мне сильно хочется, чтобы и  в
моих ушах и в ушах верующих не звучало тех сладостных  напевов,  на  которые
положены псалмы Давида. Мне  кажется,  правильнее  поступал  Александрийский
епископ  Афанасий,  который,  -  помню,  мне   рассказывали,   -   заставлял
произносить псалмы с такими незначительными модуляциями, что это была скорее
декламация, чем пение. И, однако, я вспоминаю слезы,  которые  проливал  под
звуки церковного пения, когда только что обрел веру мою; и хотя теперь  меня
трогает не пение, а то, о чем поется, но вот - это поется чистыми  голосами,
в напевах  вполне  подходящих,  и  я  вновь  признаю  великую  пользу  этого
установившегося обычая. Так  и  колеблюсь  я,  -  и  наслаждение  опасно,  н
спасительное влияние пения доказано  опытом.  Склоняясь  к  тому,  чтобы  не
произносить бесповоротного суждения, я все-таки скорее одобряю обычай петь в
церкви:  пусть  душа  слабая,   упиваясь   звуками,   воспрянет,   исполнясь
благочестия. Когда же со мной случается, что меня больше трогает пение,  чем
то, о чем поется, я каюсь  в  прегрешении;  я  заслужил  наказания  и  тогда
предпочел бы вовсе не слышать пения. Вот каков я! Плачьте со мной и  плачьте
обо мне вы, которые трудитесь над  чем-то  добрым  в  сердце  своем,  откуда
исходят поступки. Тех, которые не  трудятся,  все  это  не  тронет.  Ты  же,
"Господи Боже мой, услышь, оглянись, взгляни, сжалься, исцели меня". В  очах
Твоих стал я для себя задачей, и в этом недуг мой.

XXXIV.

     51. Остается удовольствие, получаемое от этих моих плотских очей. О нем
и будет исповедь моя, которую услышат  уши  церкви  Твоей,  уши  братские  и
добрые. На этом и покончим с соблазнами плотских искушений, которые н до сих
пор стучатся в мое сердце, и я вздыхаю  "и  жажду  войти  в  обиталище  мое,
которое на небе".
     Глаза любят красивые и разнообразные формы, яркие и приятные краски. Да
не овладеют они душой моей; да овладеет ею Бог, Который создал их,  конечно,
"весьма хорошими", но не они, а Он - благо  мое.  Они  тревожат  меня  целый
день, пока я бодрствую, и нет мне от них  покоя,  какой  бывает  от  звонких
голосов, да и от любых звуков в наступившем молчании.  И  сам  царь  красок,
этот солнечный свет, заливающий все, что мы видим, где бы  я  ни  был  днем,
всячески подкрадывается ко мне и ласкает меня, хотя  я  занят  другим  и  не
обращаю на него внимания. И он настолько дорог, что если он вдруг  исчезнет,
то его с тоской ищешь, а если его долго нет, то душа омрачается.
     52. О Свет, который видел Товит, когда  с  закрытыми  глазами  указывал
сыну дорогу жизни и шел впереди него ногами  любви,  никогда  не  оступаясь;
который видел Исаак  очами,  отяжелевшими  и  сомкнутыми  от  старости:  ему
дарована  была  милость  не  благословить  сыновей,  узнав  их,  но  узнать,
благословив; который видел Иаков, лишенный  в  преклонном  возрасте  зрения,
когда лучами  света,  наполнявшего  его  сердце,  озарил  в  сыновьях  своих
предреченные племена будущего народа; когда  возложил  на  внуков  своих  от
Иосифа руки, таинственно перекрещенные; отец их, смотревший земными глазами,
пытался поправить его, но Иаков действовал,  повинуясь  внутреннему  зрению.
Вот он настоящий свет, единый, и едины все, кто его видит и любит.  Этот  же
земной свет, о  котором  я  говорил,  приправляет  своей  соблазнительной  и
опасной прелестью мирскую жизнь  слепым  ее  любителям.  Те  же,  кто  умеет
славить за него Тебя, "Господь, всего Создатель", возьмут и  его  для  гимна
Тебе, но не позволят азять себя и  уснуть  душой.  Таким  и  я  желаю  быть.
Сопротивляюсь соблазнам глаз, чтобы не опутали они ног моих, идущих по  пути
Твоему; возведу к Тебе глаза невидимые, чтобы Ты  выпутал  "из  силков  ноги
мои". Ты их все  время  выпутываешь,  потом  что  они  в  них  попадают.  Ты
непрестанно  их  выпутываешь,  а  я  часто  застреваю  в   ловушках,   всюду
расставленных. "Ты же не уснешь и не предашься сну, охраняя Израиля".
     53. К тому, что прельщает глаза, сколько еще добавлено людьми! Создания
разных искусств и ремесел  -  одежда,  обувь,  посуда  и  всяческая  утварь,
картины и другие изображения - все это  ушло  далеко  за  пределы  умеренных
потребностей и в домашнем быту и в церковном обиходе. Занятые  вовне  своими
созданиями, люди в сердце своем оставляют Того, Кто их создал, разрушают то,
что в в их Им создано. Я же, Господи, Украшение мое, и  тут  нахожу  причину
возгласить гимн Тебе и прицести жертву хвалы принесшему  Себя  в  жертву  за
меня; искусные руки узнают у души о красивом, а  его  источник  та  Красота,
которая превыше души и о которой душа моя воздыхает днем и ночью. Мастера  и
любители красивых вещей от нее взяли мерило для оценки вещей,  но  не  взяли
мерила для пользования ими. А оно тут, и они не видят его. Ходить далеко  не
надо: "пусть хранят силу свою для Тебя" и не разбрасывают ее на утомительные
услады.
     Я говорю это и понимаю - и стою перед этой красото словно ноги  у  меня
спутаны. Ты высвобождаешь их, Господи, Ты  высвобождаешь:  "милосердие  Твое
пред глазами моими". Я жалостно  попадаюсь,  и  Ты  жалостливо  освобождаешь
меня; иногда я этого не чувствую, потому что был захвачен слегка; иногда  же
мне больно, потому что застрял я крепко.

XXXV.

     54. Сюда присоединяется  другой  вид  искушения,  во  много  раз  более
опасный.
     Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и  удовольствий  для
всех внешних чувств и губящего своих услуг, удаляя их от Тебя, эти же  самые
внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а  исследовать
с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежду  знания  и
науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из  внешних  чувств  зрение
доставляет нам больше всего материала для  познания,  то  это  вожделение  и
называется в Писании "похотью очей". Собственное назначение глаз  -  видеть,
но мы пользуемся этим словом, говоря и о других чувствах, когда с их помощью
что-то узнаем. Мы ведь не говорим: "послушай, как это отливает красным", или
"понюхай,  как  блестит",  или  "отведай,  как  ярко",  или  "потрогай,  как
сверкает"; во всех этих случаях говорят "смотри". Мы ведь говорим не только:
"посмотри, что светится" -  это  почувствовать  могут  только  глаза,  -  но
"посмотри, что звенит", "посмотри, что пахнет", "посмотри,
     какой в этом вкус", "посмотри, как это твердо". Поэтому всякое  знание,
доставляемое внешними чувствами, называется, как  сказано,  "похотью  очей":
обязанность видеть - эту  основную  обязанность  глаз,  присваивают  себе  в
переносном смысле и другие чувства, когда ими что-либо исследуется".
     55. Тут очевиднее различаешь между тем, что требуется внешним  чувствам
для наслаждения и чтб для любопытства. Наслаждение ищет красивого, звучного,
сладкого, вкусного, мягкого, а любопытство даже противоположного  -  не  для
того, чтобы подвергать себя мучениям, а  из  желания  исследовать  и  знать.
Можно ли наслаждаться видом растерзанного, внушающего ужас трупа? И, однако,
пусть он где-то лежит, и люди сбегутся поскорбеть, побледнеть от страха.. Им
страшно увидеть  это  даже  во  сне,  а  смотреть  наяву  их  словно  кто-то
принуждает, словно гонит их молва о  чем-то  прекрасном.  Так  и  с  другими
чувствами - долго это перечислять. Эта  же  болезнь  любопытства  заставляет
показывать на зрелищах разные диковины. Отсюда и  желание  рыться  в  тайнах
природы, нам недоступных; знание их не  принесет  никакой  пользы,  но  люди
хотят узнать их только, чтобы узнать. Отсюда, в  целях  той  же  извращенной
науки, ищут знания с помощью магии. Отсюда даже в религии  желание  испытать
Бога: от Него требуют знамений и чудес не в целях спасения, а  только  чтобы
узнать их.
     56. В этом неизмеримом лесу, полном ловушек и опасностей, я уже  многое
обломал и раскидал: Ты дал мне это сделать, Боже спасения моего. И,  однако,
осмелюсь ли я сказать, когда повсюду и ежедневно в  нашу  жизнь  с  грохотом
врывается множество предметов, возбуждающих любопытство,  -  осмелюсь  ли  я
сказать, что ни один из них не заставит меня внимательно его разглядывать  и
не внушит пустого интереса? Театр меня, конечно, не увлекает; я не  забочусь
узнать  течение  светил;  душа  моя  никогда  не   спрашивала   теней:   мне
отвратительны всякие святотатственные обряды.  Какими,  однако,  уловками  и
нашептываньями  действует  враг,  чтобы  я  попросил  у  Тебя  какого-нибудь
знамения, у тебя, Господи Боже мой. Кому обязан я только служить в  смирении
и простоте! Молю Тебя ради царя нашего и Иерусалима,  отечества  простоты  и
целомудрия: как далека сейчас от меня мысль согласиться на такое, так  и  да
пребывает она далеко и отходит еще дальше. Если же я прошу Тебя  о  спасении
кого-нибудь, то цель моей настоятельной молитвы совсем другая; Ты же,  делая
что хочешь, даешь и будешь давать мне силу охотно подчиняться Тебе.
     57. И какое же множество ничтожнейших,  презренных  пустяков  ежедневно
искушает наше любопытство, и  как  часто  мы  падаем!  Кто  перечислит  это?
Сколько раз мы сначала как будто только терпим  пустую  болтовню,  не  желая
обидеть немощных, а мало-помалу начинаем слушать охотно и внимательно. Я уже
не смотрю в цирке, как собака гонит зайца, но если случайно  увижу  охоту  в
поле, то она отвлечет меня, может быть, и от важных размышлений и  привлечет
к себе, заставит свернуть с дороги не мою лошадь, но мое сердце. И если  Ты,
сразу же показав немощь мою, не  вразумишь  меня  -  да  вознесусь  к  Тебе,
извлекши некие мысли из этого самого зрелища, или  вовсе  им  пренебрегу,  и
пройдут мимо - то я останусь во власти бессмысленного любопытства. А когда я
сижу дома, разве мое внимание часто не захватывает ящерица,  занятая  ловлей
мух, или паук, опутывающий своими сетями  попавшихся  насекомых?  Пусть  эти
существа малы, но ведь дело тут в том же самом. В дальнейшем  я  перехожу  к
восхвалению Тебя, дивный Создатель, все упорядочивший, но не  эта  же  мысль
сразу захватывает мое внимание. Одно - быстро встать; другое - не падать.  И
таких пустяков полна моя жизнь, и одна надежда моя на Твое великое,  великое
милосердие. Сердце наше - вместилище подобных мелочей; в нем лежат  обильные
кучи вздора, которым часто нарушены и смущены молитвы  наши.  И  когда  пред
лицом Твоим устремляем мы к ушам Твоим голос сердца нашего, не знаю  откуда,
врываются пустые мысли и прерывают столь важное занятие.

XXXVI.

     58. Неужели и это сочтем незначительным? Не вернет ли нас хоть что-то к
надежде только на изведанное милосердие Твое? Ты  ведь  начал  уже  изменять
нас. И Ты знаешь, насколько Ты изменил меня. Во-первых, Ты излечил  меня  от
страсти оправдывать себя, "дабы умилостивиться и  над  прочими  беззакониями
моими, излечить все недуги мои, избавить от гибели жизнь мою, увенчать  меня
милостью и милосердием и насытить благами желание мое". Ты принизил гордость
мою страхом Твоим и приучил шею мою к ярму Твоему. И теперь я  несу  его,  и
оно легко мне - Ты обещал это и сделал: таким оно и было, а  я  и  не  знал,
когда боялся надеть его.
     59. Ужели, Владыка, Ты единый, владычествующий, не зная гордыни, ибо Ты
один настоящий Владыка, и нет владыки над Тобой, ужели это третье  искушение
отошло от меня или за всю эту жизнь отойти не  сможет?  Желать,  чтобы  люди
меня боялись и любили не ради чего другого, а  только  потому,  что  в  этом
радость, которая вовсе не в радость. Жалкая жизнь и  гадкое  тщеславие!  Это
вот, главным образом, и уничтожает любовь к Тебе и чистый страх перед Тобой,
потому Ты "гордым противишься, а смиренным  даешь  благодать"  и  мечешь  на
мирское тщеславие громы, от которых "сотрясаются основания гор". А  так  как
некоторые общественные обязанности можно выполнять только, если тебя любят и
боятся, то враг истинного счастья нашего тут  и  начинает  наступать,  всюду
разбрасывая, как приманку по силкам, свои похвалы: мы жадно их  подбираем  и
по неосторожности попадаемся,  отлагаем  от  истины  Твоей  радость  свою  и
полагаем ее в человеческой лжи. Нам приятно, чтобы нас любили и  боялись  не
ради Тебя, а вместо Тебя. И враг, уподобив нас таким  образом  себе,  держит
нас при себе, не ради согласия в любви, а ради сообщества в  наказании.  Это
он решил "утвердить  престол  свой  на  севере",  чтобы  ему,  извращенно  и
уродливо Тебе подражающему, служили исполненные мрака и холода.
     Мы же, Господи, вот мы "малое стадо Твое", владей нами. Раскинь  крылья
Твои, пусть мы укроемся под ними. Будь славой нашей; пусть  нас  любят  ради
Тебя, пусть боятся в нас Слова  Твоего!  Того,  кто  хочет  людских  похвал,
невзирая на Твое порицание, не защитят люди на Суде Твоем, не вырвут его  от
осуждения Твоего. Не "грешника, однако, хвалят за  желания  души  его",  "не
творящего  беззаконие  благословляют":  хвалят  человека  за  дар,  от  Тебя
полученный, но если он больше радуется похвалам, чем самому дару, за который
его хвалят, то Ты его порицаешь. И тот, кто хвалит, лучше того, кого хвалят.
Первому угоден в человеке Божий дар, а второму более угоден дар от человека,
а не от Бога.

XXXVII.

     60. Искушают нас зги искушения ежедневно. Господи, непрерывно искушают.
Человеческий  язык  -  это  искусительное  горнило  на   каждый   день.   Ты
приказываешь нам и здесь владеть собой: дай, что  повелишь,  и  повели,  что
хочешь. Ты знаешь стенания сердца моего к тебе и реки слез моих. Мне нелегко
сообразить, насколько очистился я от этой скверны, и я очень боюсь того, что
скрыто во мне; это видят глаза  Твои,  мои  нет.  При  других  искушениях  я
способен хоть в какой-то мере  проверить  себя,  при  этом  почти  нет.  Что
касается плотских  удовольствий  и  пустого  любопытства,  то  тут  я  вижу,
насколько я успел в обуздании души моей; лишился ли я их добровольно, или их
вовсе и не было, но я могу себя спросить, каково мне без  них:  очень  тяжко
или не особенно. К богатству стремятся, чтобы  служить  какой-либо  из  этих
трех страстей, одной или двум или всем трем, и если душа не может дать  себе
отчета, презирает ли она богатство, им обладая, то можно от него отказаться,
чтобы испытать себя. А неужели, чтобы  проверить,  как  на  нас  подействует
отсутствие похвал, мы  должны  жить  дурной  жизнью