углых плеч и рук прекрасных,
                  Для молодых людей всегда опасных!

96

                  В анализ углубляться нам не след,
                  Но факт есть факт. Жуан был сердцем верен
                  Возлюбленной своей. На свете нет
                  Такой любви - уж в этом я уверен!
                  "Мечтами о снегах, - гласит поэт, -
                  Жар пламени не может быть умерен".
                  Но мой герой страдал, и мукой он
                  Был от греховных мыслей защищен.

97

                  Здесь мог бы я увлечься описаньем,
                  Не слишком скромным. В юности моей
                  Я избегал с особенным стараньем
                  Такого искушения, ей-ей!
                  Но критика злорадным замечаньем
                  Меня тревожит якобы скорей
                  Протиснется верблюд в ушко игольное
                  Чем мой роман в семейство богомольнее!

98

                  Но все равно - уступчив нравом я!
                  Я знаю: Смоллет, Прайор, Ариосто
                  И Фильдинг - эта славная семья -
                  Стеснялись мало, выражались просто
                  Вести войну словесную, друзья,
                  Умел и я, провозглашая тосты
                  Задорные, противников дразнить
                  И беззаботно ссоры заводить.

99

                  Я был драчлив, - мальчишки любят драки!
                  Но ныне становлюсь миролюбив:
                  Пускай шумят и спорят забияки!
                  Пройдет ли мои успех, пока я жив,
                  Иль сохранится, как маяк во мраке,
                  Густой туман столетий победив, -
                  Шуршанье трав в полночный час унылый
                  Не прекратится над моей могилой.

100

                  Поэты, нам известные сейчас,
                  Избранниками славы и преданья
                  Живут среди людей один лишь раз,
                  Но имени великого звучанье
                  Столетий двадцать катится до вас,
                  Как снежный ком. Чем больше расстоянье,
                  Тем больше глыба, но она всегда
                  Не что иное, как скопленье льда.

101

                  Увы, читатель, слава номинальна,
                  И номиналы славных имена:
                  Невоскресимый прах молчит печально,
                  Ему, наверно, слава не нужна.
                  Все погибает слепо я фатально -
                  Ахилл зарыт, и Троя сожжена,
                  И будущего новые герои
                  Забудут Рим, как мы забыли Трою.

102

                  Сметает время даже имена
                  Великих дел; могилу ждет могила.
                  Весну сменяет новая весна,
                  Века бледнеют, все теряет силы,
                  Бесчисленных надгробий имена
                  Становятся безжизненно - унылы
                  С теченьем лет, и так же, как живых,
                  Пучина смерти поглощает их.

103

                  Нередко я вечернею порою
                  Смотрю на холм с надломленной колонной
                  И вспоминаю юношу - героя:
                  Как умер он, прекрасно вдохновленный
                  Своею славой. Как он жил борьбою
                  Равенны, благородно - возмущенной!
                  О, юный де Фуа! И он - и он
                  На скорое забвенье обречен!

104

                  Обычно все могилу посещают,
                  Где Данта прах покоится смиренно;
                  Ее священным нимбом окружает
                  Почтенье обитателей Равенны,
                  Но будет время - память обветшает,
                  И том терцин, для нас еще священный,
                  Утонет в Лете, где погребены
                  Певцы для нас безгласной старины

105

                  Все памятники кровью освящаются,
                  Но скоро человеческая грязь
                  К ним пристает - и чернь уж их чуждается.
                  Над собственною мерзостью глумясь!
                  Ищейки за трофеями гоняются
                  В болоте крови. Славы напилась
                  Земля на славу, и ее трофеи
                  Видений ада Дантова страшнее!

106

                  Но барды есть! Конечно, слава - дым,
                  Хоть люди любят запах фимиама:
                  Неукротимым склонностям таким
                  Поют хвалы и воздвигают храмы.
                  Воюют волны с берегом крутым
                  И в пену превращаются упрямо.
                  Так наши мысли, страсти и грехи,
                  Сгорев, преображаются в стихи.

107

                  Но если вы немало испытали
                  Сомнений, приключений и страстей,
                  Тревоги и превратности познали
                  И разгадали с горечью людей,
                  И если вы способны все печали
                  Изобразить в стихах, как чародей, -
                  То все же не касайтесь этой темы;
                  Пускай уж мир лишается поэмы!

108

                  О вы, чулки небесной синевы,
                  Пред кем дрожит несмелый литератор,
                  Поэма погибает, если вы
                  Не огласите ваше "imprimatur"*.
                  В обертку превратит ее, увы,
                  Парнасской славы бойкий арендатор!
                  Ах, буду ль я обласкан невзначай
                  И приглашен на ваш Кастальский чай?

                  {* Разрешение к печати; буквально:
                  "Да будет напечатано" (лат.).}

109

                  А разве "львом" я быть не в силах боле?
                  Домашним бардом, баловнем балов?
                  Как Йорика скворец, томясь в неволе,
                  Вздыхаю я, что жребия мой суров;
                  Как Вордсворт, я взропщу о грустной доле
                  Моих никем не читанных стихов;
                  Воскликну я: "Лишились вкуса все вы!"
                  Что слава? Лотерея старой девы!

110

                  Глубокой, темной, дивной синевой
                  Нас небеса ласкают благосклонно -
                  Как синие чулки, чей ум живой
                  Блистает в центре каждого салона!
                  Клянусь моей беспечной головой,
                  Подвязки я видал того же тона
                  На левых икрах знатных англичан;
                  Подвязки эти - власти талисман!

111

                  За то, что вы, небесные созданья,
                  Читаете поэмы и стишки,
                  Я опровергну глупое преданье,
                  Что носите вы синие чулки!
                  Не всякую натуру портит знанье,
                  Не все богини нравом столь жестки:
                  Одна весьма ученая девица
                  Прекрасна и... глупа, как голубица.

112

                  Скиталец мудрый Гумбольдт, говорят
                  (Когда и где - потомству неизвестно),
                  Придумал небывалый аппарат
                  Для измеренья синевы небесной
                  И плотности ее. Я буду рад
                  Измерить - это очень интересно -
                  Вас, о миледи Дафна, ибо вы
                  Слывете совершенством синевы!

113

                  Но возвращаюсь к нашему рассказу.
                  В Константинополь пленников привез
                  Пиратский бриг. На якорь стал он сразу.
                  Ему местечко в гавани нашлось.
                  Чумы, холеры и другой заразы
                  В столицу он как будто не занес,
                  Доставив на большой стамбульский рынок
                  Черкешенок, славянок и грузинок.

114

                  Иных ценили дорого: одна
                  Черкешенка, с ручательством бесспорным
                  Невинности, была оценена
                  В пятнадцать сотен долларов. Проворно
                  Ей цену набавляли, и цена
                  Росла; купец накидывал упорно,
                  Входя в азарт, пока не угадал,
                  Что сам султан девицу покупал.

115

                  Двенадцать негритянок помоложе
                  Довольно высоко ценились тут.
                  Увы, освобожденных чернокожих,
                  На горе Уилберфорсу продают,
                  Притом теперь значительно дороже!
                  (С пороком воевать - напрасный труд!
                  Порок больших расходов не боится.
                  А добродетель чахнет - и скупится!)

116

                  У каждого особая судьба:
                  Кого купил паша, кого - евреи,
                  Кто примирился с участью раба,
                  Кто утвердился в должности лакея,
                  А женщины - ведь женщина слаба -
                  Надеялись достаться поскорее
                  Нестарому визирю и мечтать
                  Его женой или рабыней стать!

117

                  Но позже все подробно расскажу я,
                  Все приключенья точно передам.
                  Пока перо на время отложу я;
                  Глава длинна, я понимаю сам;
                  Я сам на многословье негодую,
                  Но докучаю вежливым друзьям.
                  Теперь пора: оставим Дон-Жуана,
                  Как Оссиан, "до пятого дуана".


ПЕСНЬ ПЯТАЯ

1

                  Когда прелестно и медоточиво
                  Поют поэты о любви своей
                  И спаривают рифмы прихотливо,
                  Как лентами Киприда - голубей, -
                  Не спорю я, они красноречивы;
                  Но чем творенье лучше, тем вредней:
                  Назон и сам Петрарка, без сомнений,
                  Ввели в соблазн десятки поколений.

2

                  Но я и не хочу изображать
                  Любовные дела в приятном свете,
                  Я буду строго факты излагать,
                  Имея поучение в предмете;
                  Моралью буду я опровергать
                  Мечты и страсти пагубные эти,
                  И (только бы не выдал мой Пегас!)
                  Я критиков порадую не раз.

3

                  Реки морской живые берега,
                  Дворцами испещренные богато,
                  Софии купол, гордые снега
                  Олимпа, и военные фрегаты,
                  И рощи кипарисов, и луга -
                  Я эти страны пел уже когда - то:
                  Они уже пленяли, не таю,
                  Пленительную Мэри Монтегю.

4

                  Ax, я пристрастен к имени "Мария"!
                  Мне был когда - то дорог этот звук;
                  Я снова вижу дали золотые
                  В тумане элегических разлук,
                  Оно живит мои мечты былые,
                  Оно меня печалит, милый друг, -
                  А я пишу рассказ весьма холодный,
                  От всяческой патетики свободный.

5

                  Играли волны, ветер пробегал,
                  Торжественно вдали синели горы,
                  От Азии Европу отделял
                  Поток могучий пенного Босфора,
                  И открывалась за грядою скал
                  Седая даль эвксинского простора
                  И злой прибой. Из всех морских пучин
                  Опаснейшая - все - таки Эвксин!

6

                  Стояла осень; ночи нарастают
                  В такую пору и темнеют дни,
                  И беспощадно Парки обрывают
                  Рыбачьи жизни. О, не мы одни,
                  Когда нас буря в море настигает,
                  Исправиться клянемся искони!
                  Но мертвый клятвы выполнить не в силах"
                  А спасшийся, глядишь, - и позабыл их.

7

                  На рынке было множество рабов
                  Различных наций. Сумрачно стояли
                  Продрогшие бедняги у столбов,
                  Друзей, родных, свободу вспоминали,
                  Кляли свой плен со скрежетом зубов,
                  Лишь негры, как философы, молчали
                  И огорчались меньше всех других:
                  Семь шкур уже не раз спускали с них -

8

                  Мой Дон-Жуан, по молодости лет,
                  Превратности встречать бы должен смело,
                  Но грустно он глядел на белый свет
                  И смахивал слезинки то и дело.
                  Он ослабел от раны, спору нет,
                  А может быть, душа его болела:
                  Объятья милой на ярмо раба
                  Сменить - едва ль завидная судьба!

9

                  Такое бы и стоика сломало,
                  А он держался твердо как - никак,
                  И вся его осанка подтверждала,
                  Что он и дворянин и не бедняк.
                  Притом его одежда привлекала
                  Барышников и попросту зевак:
                  Прикидывали опытные люди,
                  Что выкуп за него хороший будет.

10

                  Итак, базар невольничий пестрел
                  То белыми, то черными телами,
                  И, выбирая кто и что хотел,
                  Купцы как будто рылись в старом хламе.
                  Герой мой молча в сторону смотрел,
                  Но тут мужчина с серыми глазами,
                  Лет тридцати, еще в расцвете сил,
                  Его вниманье - вдруг остановил.

11

                  Имел он статный рост и крупный нос,
                  Румянец свежий при отличной коже,
                  Красивый отблеск вьющихся волос,
                  Хороший лоб, и рот, и зубы тоже.
                  Он, видимо, немало перенес
                  И ранен был, но не утратил все же
                  Того sang-froid*, с которым истый бритт
                  Бесстрастно на вселенную глядит.

                  {* Хладнокровие (франц.).}

12

                  Он тоже сразу обратил вниманье
                  На юношу, прекрасного собой,
                  И, ощутив подобье состраданья,
                  Чужой тотчас же занялся судьбой.
                  Он пригляделся к этому созданью,
                  Еще не искушенному борьбой,
                  И угадал живых страстей кипенье
                  И полнее отсутствие терпенья.

13

                  "Послушайте-ка, юноша! Сейчас
                  В толпе рабов, несчастной и презренной,
                  Куда судьба забросила и нас, -
                  Одни лишь мы, пожалуй, джентльмены!
                  А потому в такой опасный час
                  Должны мы быть знакомы непременно.
                  Я буду вам полезен, может быть.
                  Вы кто по крови, я хотел спросить?"

14

                  Жуан сказал: "Испанец!" Тот ответил:
                  "Я так и знал, что вы не жалкий грек, -
                  Ваш гордый взгляд я сразу же заметил.
                  Что ж! На фортуну жаловаться грех,
                  Причудница играет всем на свете:
                  Сейчас - удар, а через час - успех.
                  Она со мной не лучше поступила,
                  Но, признаюсь, меня не удивила!"

15

                  Простите, сэр, - Жуан его спросил, -
                  Что привело вас в это состоянье?"
                  "Шесть турок, цепь и превосходство сил!"
                  "Простите мне нескромное желанье
                  Узнать, откуда вы?" - "О, я служил
                  В войсках у русских: получил заданье
                  Суворова взять Видин, а взамен,
                  Как видите, был взят врагами в плен".

16

                  "А есть у вас друзья?" - "Помилуй бог!
                  Они меня покамест не тревожат!
                  Ну вот, я рассказал вам все, что мог,
                  Теперь и вы расскажете, быть может?"
                  "Увы, исполнен горестных тревог
                  Рассказ мой долгий! Боль мне сердце гложет!"
                  "Тогда молчите: горестный рассказ,
                  Коль долог он, печальней во сто раз.

17

                  Не падайте же духом! В ваши годы
                  Фортуна, как любовница, мила;
                  Взвалить на вас все беды и невзгоды
                  Она никак надолго не могла.
                  Нельзя сердиться на закон природы;
                  Превратны наши судьбы и дела!
                  Смиримся же; таков рассудка голос:
                  Серпа желаньям не перечит колос!"

18

                  "О, я грущу не о судьбе своей! -
                  Вздохнул Жуан. - Я плачу о любимой!"
                  И в темной глубине его очей
                  Блеснула боль тоски неутолимой.
                  "О, как сильна печаль души моей!
                  О, как жесток мой рок неумолимый!
                  Я перенес такое, видит бог,
                  Чего никто бы вынести не мог!

19

                  Я страшную утрату испытал!.."
                  И он умолк, расплакаться не смея.
                  "Я так и думал, - друг его скачал, -
                  Что ваш печальный случай связан с нею:
                  Я тоже слезы лил и трепетал,
                  А посему сочувствовать умею.
                  Одна моя супруга умерла,
                  Другая убежала, в чем была.

20

                  А третья..." - "Как, - Жуан воскликнул, -
                  третья?
                  Вы в тридцать лет имели уж троих?"
                  "А много ли для нашего столетья?
                  Ведь только две, как видите, в живых!
                  Притом успел сердечно пожалеть я
                  И осчастливить каждую из них!"
                  "Ну, третья что ж? Она сбежала тоже?"
                  "Нет, тут уж я сбежал, прости мне боже!"

21

                  "Вы хладнокровны, сэр!" - сказал Жуан.
                  "А как же! - Англичанин усмехнулся. -
                  Вначале всех нас манит океан,
                  Но кто потом на берег не вернулся?
                  Я знал восторгов сладостный обман,
                  Но от него я вовремя очнулся.
                  Былых иллюзий я не узнаю -
                  Они, как змеи, сняли чешую.

23

                  Согласен я, что чешуя другая
                  Бывает и пестрен, но каждый раз
                  Она сползает, медленно линяя,
                  И новая уже ласкает глаз.
                  Сперва любовь нас ловит, ослепляя,
                  Но не одна любовь прельщает нас;
                  Злопамятство, упрямство, жажда славы -
                  Приманок много для любого нрава".

23

                  Жуан вздохнул: "Вы правы, может быть:
                  Но умные слова и размышленья
                  Не в силах нашу долю изменить!"
                  "Нет, юный друг мой, я иного мненья.
                  Оказал британец, - нужно находить
                  Осмысленную цель в любом явленье;
                  Нас обучает рабства тяжкий гнет,
                  Как исполнять честнее роль господ!"

24

                  Жуан вздохнул: "Увы! Я все усвоил
                  И выдержать экзамен был бы рад!"
                  "Ну что ж! - его британец успокоил. -
                  Изменчива фортуна, говорят:
                  Вполне "возможно, что еще с лихвою
                  Нас боги через год вознаградят.
                  Мне только надоел ярлык на шее,
                  И я 6 хотел быть проданным скорее!

25

                  Сейчас, конечно, нам не повезло,
                  Но в этом и возможность улучшенья;
                  Мы все рабы, коли на то пошло, -
                  Рабы страстей, капризов, наслажденья.
                  Со временем душевное тепло
                  И доброта в нас гибнут, к сожаленью.
                  Искусство жить, коль правду вам оказать,
                  В том, чтоб о наших ближних не страдать".

26