й и резной трубой на покатой крыше.
     На  двери не было ни  молотка,  ни звонка, ни колокольчика. Страннее же
всего  Полине  Андреевне показалось  отсутствие  ручки - непонятно было, как
такую дверь открывают.
     Доктор пояснил:
     -  Сергей  Николаевич  живет по  принципу "Чужих мне не  надо, а  своим
всегда  рад".  То есть  незнакомый человек сюда нипочем не достучится,  зато
свои, кто знает секрет, могут входить запросто, без предупреждения.
     Он  нажал  сбоку  неприметную  кнопку, и  дверь  пружинисто  отъехала в
сторону.
     - Какая прелесть! - восхитилась госпожа Лисицына, входя в переднюю.
     -  Налево  вход  в спальню, направо в лабораторию.  Лестница  ведет  на
второй  этаж,  там обсерватория,  где  временно поселилась  жертва  мистики,
господин Бердичевский. Нам, стало быть, направо.
     Освещение в лаборатории было необычное:  у  стены, где находился  стол,
сплошь уставленный сложными приборами непонятного назначения, горел ярчайший
электрический  свет,  однако  длинный  металлический  колпак  не  давал  ему
рассеяться, так что все прочие участки довольно обширного помещения тонули в
густой тени.
     Беспорядок в комнате царил такой, словно он не образовался сам собой, а
был  устроен  нарочно.  На  полу  валялись  книги,  склянки,  клочки бумаги,
несколько квадратов старательно  вынутого дерна, какие-то камни.  Сам физик,
маленький  человечек  с  всклокоченными волосами,  сидел  у лампы на  стуле,
единственное  кресло было занято большим  ворохом тряпья,  так  что вошедшим
пристроиться было решительно негде.
     - Да-да, - сказал Лямпе вместо приветствия, оглянувшись. - Зачем?
     Посмотрел на незнакомую даму, поморщился. Повторил:
     - Зачем?
     Коровин подвел спутницу ближе.
     -  Вот, госпожа Лисицына выразила желание с  вами познакомиться. Хотела
бы  знать спектр своей  эманации. Взгляните на  нее через ваши замечательные
очки. Ну как обнаружите оранжевое излучение?
     Физик забубнил нечто невразумительное, но явно сердитое:
     - У них никакого.  Только  из утробы. Репродукционные  автоматы. Мозгов
нет. Малиновые, малиновые, малиновые. Все мозги достались одной, Маше.
     -  Маше?  Какой  Маше?  -  спросила  напряженно  вслушивавшаяся  Полина
Андреевна.
     Лямпе отмахнулся от нее и принялся наскакивать на Коровина:
     -  Оранжевые  потом.  Не до них. Эманация  смерти, я говорил. И  Маша с
Тото! Только хуже! В тысячу раз! Ах, ну почему, почему!
     - Да-да, - ласково, как ребенку, покивал ему Донат Саввич. - Ваша новая
эманация. Чем, интересно, вам прежняя была нехороша? По крайней мере, вы так
не  возбуждались.  Вы мне  уже  рассказывали про  эманацию смерти, я  помню.
Надеюсь, вы тоже помните - чем тогда закончилось.
     Человечек сразу умолк и шарахнулся от доктора в сторону. Сам себе зажал
ладонью рот.
     - Ну вот, так-то лучше,  - сказал Коровин. - Как идут опыты  над  вашим
верным Санчо Пансой? Где он, кстати? Наверху?
     Поняв, что речь идет о Бердичевском, Полина Андреевна затаила дыхание.
     -  Я здесь,  -  раздался из  полумрака  хорошо знакомый ей голос Матвея
Бенционовича, только какой-то странно вялый.
     То, что Лисицына приняла за ворох старого тряпья, сваленного  в кресло,
шевельнулось и произнесло далее:
     -  Здравствуйте, сударь. Здравствуйте, сударыня. Можете ли вы  простить
меня за то,  что  я не поздоровался раньше?  Я не  думал, что  мое  скромное
присутствие  может  иметь для кого-то значение.  Вы, сударь,  сказали "Санчо
Панса".  Это из романа испанского  писателя  Мигуэля Сервантеса.  Вы имели в
виду меня. Ради Бога  простите, что я не встаю. Совершенно  нет сил. Я знаю,
как  это  неучтиво,  особенно  перед  дамой.  Извините,  извините.  Мне  нет
прощения...
     Матвей  Бенционович  еще довольно долго  извинялся все тем  же  жалким,
потерянным тоном, какого Полина  Андреевна никогда прежде у него не слышала.
Она порывисто повернула колпак лампы, чтобы сидящий попал в освещенный круг,
и охнула.
     О, как  страшно  изменился остроглазый, энергичный товарищ  губернского
прокурора!  Казалось,  в  его  теле не  осталось ни единой  кости  - он  был
сгорблен, плечи обвисли, руки безвольно лежали  на  коленях. Часто моргающие
глаза  смотрели безо  всякого выражения, а  губы все шевелились, шевелились,
лепеча бесчисленные, постепенно затухающие извинения.
     - Господи, что с  вами  стряслось! - в ужасе  вскричала Лисицына, забыв
обо всех своих хитроумных планах.
     Идя и седьмой коттедж, Полина Андреевна  была готова к тому, что Матвей
Бенционович, которому  и  раньше доводилось  видеть ее в обличье "московской
дворянки", узнает старую знакомую, и придумала на этот случай правдоподобное
объяснение,  но  теперь  стало  ясно, что  опасения  на  сей счет  напрасны.
Бердичевский  медленно перевел  взгляд на молодую даму, прищурился и вежливо
сказал:
     - Со  мной стряслась очень неприятная вещь. Я сошел с ума. Извините, но
с  этим ничего нельзя  поделать.  Мне, право, ужасно  стыдно. Извините, ради
Бога...
     Коровин подошел к  больному,  взял безвольную руку за запястье, пощупал
пульс.
     - Это я, доктор  Коровин. Вы не могли меня забыть,  мы  виделись только
нынче утром.
     - Теперь я вспомнил, - медленно, как болванчик, покивал Бердичевский. -
Вы начальник  этого заведения. Извините, что сразу вас  не узнал. Я не хотел
вас обидеть. Я никого не хотел обидеть. Никогда. Простите меня, если можете.
     - Прощаю, - быстро перебил его Донат Саввич и, полуобернувшись, пояснил
спутнице. - Если его  не останавливать, он будет извиняться часами. Какие-то
неиссякаемые  бездны  вселенской  виноватости,   -  Наклонился  к  пациенту,
приподнял  ему  пальцами  веко.  - М-да.  Опять скверно  спали.  Что,  снова
ВАСИЛИСК?
     Матвей  Бенционович,   не   шевелясь  и  даже  не  попытавшись  закрыть
оттопыренное веко, заплакал - тихо, жалостно, безутешно.
     - Да.  Он заглядывал ко мне в окно, стучал и грозил. Он приходит красть
мой разум. У меня и так почти ничего не осталось, а он все ходит, ходит...
     - Сначала я разместил его вон на том диване, - показал Коровин в темный
угол.  - Но ночью в окно господину Бердичевскому  повадился  стучать  Черный
Монах.  Тогда  я велел стелить  наверху, в  обсерватории.  Две  ночи  прошли
спокойно, а теперь, видите, у  Василиска выросли крылья, уже  и  второй этаж
ему нипочем.
     -  Да,  -  всхлипнул  товарищ прокурора.  -  Ему все равно. Я  закричал
формулу, и он отодвинулся, растаял.
     - Все ту же? "Верую, Господи"?
     - Да.
     - Ну  вот,  видите,  вам  нечего  бояться.  Это Василиск  боится  вашей
магической формулы.
     Бердичевский дрожащим голосом прошептал:
     - Ночью он придет снова. Украдет последнее.  И тогда я забуду, кто я. Я
превращусь  в  животное. Это  доставит  вам  массу  неудобств,  ведь  вы  не
ветеринар, вы не лечите животных. Я заранее прошу меня извинить...
     - М-да, - вздохнул  Донат Саввич, обескураженно  потирая подбородок.  -
Можно, конечно, дать на ночь морфеогенум, но неизвестно, что  ему привидится
во сне. Возможно, что-нибудь и похуже... Что же делать?
     Сердце  Полины  Андреевны разрывалось от сочувствия к  больному, но как
ему помочь, она не знала.
     - Морфеогенум - чушь,  - пробурчал  Лямпе.  - Ко  мне. И  очень просто.
Вдвоем. Мне все равно, ему нестрашно.
     - Постелить ему у вас в спальне? Вы это  хотите сказать? - встрепенулся
Коровин. - Что ж, если он не возражает, возможно, это выход.
     -  Эй, вы!  - крикнул физик Бердичевскому, будто  глухому. -  Хотите  у
меня? Только храплю.
     Больной суетливо зашарил по подлокотникам, поднялся из  кресла, замахал
руками. Слезливая апатия вдруг сменилась чрезвычайным волнением:
     - Очень хочу! Я буду вам необычайно, беспрецедентно признателен! С вами
спокойно! Храпите сколько угодно, господин Лямпе,  это даже еще лучше! Я вам
так благодарен, так благодарен!
     - Черта  ли  мне  в  благодарности! - грозно крикнул Лямпе. - А  террор
вежливостью - выгоню!
     Матвей  Бенционович попробовал было извиняться за  свою вежливость,  но
физик прикрикнул на него еще решительней, и больной затих.
     Когда  доктор и его  гостья стали  прощаться,  свихнувшийся следователь
робко спросил госпожу Лисицыну:
     - Мы не встречались  прежде? Нет? Извините, извините. Я,  должно  быть,
ошибся. Мне так неловко. Не сердитесь...
     Полина Андреевна от жалости чуть не разревелась.
        "Скандал"
     На  обратном пути  госпожа Лисицына выглядела печальной  и  задумчивой,
доктор же, напротив, кажется, пребывал в отменном расположении духа. Он то и
дело поглядывал  на свою спутницу, загадочно улыбаясь, а один раз даже потер
руки, словно в предвкушении чего-то интересного или приятного.
     Наконец Донат Саввич нарушил молчание:
     - Ну-с, Полина  Андреевна, я исполнил вашу просьбу,  показал вам Лямпе.
Теперь ваш черед. Помните уговор? Долг платежом красен.
     -  Как  же мне  с  вами расплатиться?  -  обернулась  к нему  Лисицына,
отметив, что глаза психиатра хитро поблескивают.
     -  Самым  необременительным образом. Оставайтесь у меня отужинать. Нет,
право, - поспешно  добавил Коровин, увидев тень, пробежавшую по лицу дамы. -
Это будет совершенно невинный вечер, кроме  вас приглашена еще одна особа. А
повар у меня отличный, мэтр Арман, выписан из Марселя. Монастырской кухни не
признает, на сегодня сулил подать филейчики  новорожденного ягненка с соусом
делисье, фаршированных раковыми шейками  судачков,  пирожки-минь-он  и много
всякого другого. После я отвезу вас в город.
     Неожиданное  приглашение было Полине  Андреевне кстати, но  согласилась
она не сразу.
     - Что за особа?
     - Прекрасная  собой барышня, весьма колоритная, -  с непонятной улыбкой
ответил доктор. - Уверен, что вы с ней друг другу понравитесь.
     Госпожа Лисицына  подняла лицо  к небу, посмотрела на выползавшую из-за
деревьев луну, что-то прикинула.
     - Что ж, фаршированные судачки - это звучит заманчиво.
     Не успели сесть  за стол,  сервированный на  три  персоны,  как прибыла
"колоритная барышня".
     За окном  послышался легкий перестук копыт, звон сбруи, и минуту спустя
в  столовую  стремительно  вошла  красивая девушка (а  может  быть,  молодая
женщина)  в черном шелковом платье. Откинула с  лица невесомую вуаль, звонко
воскликнула:
     - Андре! - и осеклась, увидев, что в комнате еще есть некто третий.
     Лисицына узнала в порывистой барышне  ту самую  особу, что встречала на
пристани  капитана  Иону,  да и  красавица  вне  всякого  сомнения  тоже  ее
вспомнила.  Тонкие  черты, как и  тогда, на  причале,  исказились  гримасой,
только еще более неприязненной: затрепетали ноздри, тонкие брови  сошлись  к
переносице, слишком  (по  мнению Полины  Андреевны  даже  непропорционально)
большие глаза заискрились злыми огоньками.
     - Ну вот все и в  сборе!  - весело  объявил Донат Саввич, поднимаясь. -
Позвольте   представить   вас   друг   другу.  Лидия   Евгеньевна   Борейко,
прекраснейшая из дев ханаанских. А это Полина Андреевна Лисицына, московская
паломница.
     Рыжеволосая  дама  кивнула  черноволосой  с   самой  приятной  улыбкой,
оставшейся без ответа.
     - Андре, я тысячу раз  просила  не  напоминать  мне о  моей  чудовищной
фамилии! - вскричала  госпожа Борейко  голосом,  который мужчиной, вероятно,
был бы охарактеризован  как  звенящий,  госпоже  Лисицыной  же он  показался
неприятно пронзительным.
     -  Что чудовищного в фамилии  "Борейко"? - спросила  Полина  Андреевна,
улыбнувшись еще приветливей, и повторила,  как бы пробуя на вкус. - Борейко,
Борейко... Самая обыкновенная фамилия.
     - В том-то и дело,  - с серьезным видом пояснил доктор. - Мы терпеть не
можем  всего  обыкновенного,  это вульгарно. Вот  "Лидия  Евгеньевна" -  это
звучит мелодично, благородно.  Скажите, - обратился он к брюнетке,  сохраняя
все ту же почтительную мину, - отчего вы всегда в черном? Это траур по вашей
жизни?
     Полина Андреевна засмеялась, оценив начитанность Коровина, однако Лидия
Евгеньевна цитату из новомодной пьесы, кажется, не распознала.
     - Я  скорблю о  том, что  в мире больше  нет истинной любви,  -  мрачно
сказала она, садясь за стол.
     Трапеза  и  в  самом  деле  была  восхитительна,   доктор  не  обманул.
Проголодавшаяся за  день  Полина Андреевна  отдала должное  и тарталеткам  с
тертыми  артишоками,  и  пирожкам-миньон  с  телячьим  сердцем, и  крошечным
канапе-руайяль - ее тарелка волшебным образом опустела, была вновь наполнена
закусками и вскоре опять стояла уже пустая.
     Однако  кое в чем  Коровин все  же ошибся: женщины  друг другу  явно не
понравились.
     Особенно  это  было  заметно по  манерам  Лидии  Евгеньевны.  Она  едва
пригубила игристое  вино,  к кушаньям вообще  не притронулась  и смотрела на
свою визави с  нескрываемой неприязнью. В своей обычной, монашеской ипостаси
Полина Андреевна  несомненно  нашла бы  способ умягчить  сердце ненавистницы
истинно христианским  смирением, но  роль светской  дамы вполне  оправдывала
иной стиль поведения.
     Оказалось,   что  госпожа   Лисицына  превосходно   владеет  британским
искусством  лукинг-дауна,  то  есть  взирания сверху  вниз  - разумеется,  в
переносном смысле, ибо ростом  мадемуазель Борейко  была выше. Это не мешало
Полине Андреевне поглядывать на  нее  поверх надменно воздетого веснушчатого
носа и время от  времени делать  бровями едва заметные удивленные  движения,
которые, будучи произведены столичной жительницей, одетой по последней моде,
так больно ранят сердце любой провинциалки.
     - Милые  пуфики, - говорила, к  примеру, Лисицына, указывая подбородком
на  плечи Лидии Евгеньевны. - Я  сама их прежде обожала. Безумно жаль, что в
Москве перешли на облегающее.
     Или вдруг  вовсе переставала  обращать  внимание  на  бледную от ярости
брюнетку, затеяв с хозяином продолжительный разговор о литературе,  которого
госпожа Борейко поддержать не желала или не умела.
     Доктора,  кажется,  очень  забавляло  разворачивавшееся  на  его глазах
бескровное сражение, и он еще норовил подлить масла в огонь.
     Сначала  произнес целый панегирик  в адрес рыжих волос, которые, по его
словам,  служили  верным признаком неординарности  натуры.  Полине Андреевне
слушать про  это было  приятно,  но она поневоле  ежилась  от  взгляда Лидии
Евгеньевны, которая,  вероятно,  с  удовольствием выдрала  бы  превозносимые
Донатом Саввичем "огненные локоны" до последнего волоска.
     Даже  чудесный аппетит московской  богомолки послужил Коровину  поводом
для комплимента.  Заметив, что тарелка Полины Андреевны опять пуста, и подав
знак лакею, Донат Саввич сказал:
     - Всегда любил женщин, которые не жеманятся, а хорошо и с удовольствием
едят. Это верный признак вкуса к жизни. Лишь та, кто умеет радоваться жизни,
способна составить счастье мужчины.
     На  этой реплике ужин, собственно, и  завершился - скоропостижным, даже
бурным образом.
     Лидия  Евгеньевна  отшвырнула  сияющую  вилку,  так  и  не  замутненную
прикосновением к пище, всплеснула руками, как раненая птица крыльями.
     - Мучитель! Палач! - закричала она так громко, что на столе задребезжал
хрусталь. - Зачем ты терзаешь меня! А она, она...
     Метнув  в госпожу  Лисицыну  взгляд, Лидия Евгеньевна  бросилась вон из
комнаты. Доктор и не подумал за ней бежать - наоборот, вид у него был вполне
довольный.
     Потрясенная  прощальным  взглядом  экзальтированной барышни - взглядом,
который  горел  неистовой,  испепеляющей  ненавистью,  -   Полина  Андреевна
вопросительно обернулась к Коровину.
     - Извините, - пожал  плечами тот.  -  Я вам сейчас  объясню смысл  этой
сцены...
     - Не стоит, - холодно ответила Лисицына, поднимаясь. - Увольте меня  от
ваших объяснений. Теперь я слишком хорошо  понимаю, что вы предвидели  такой
исход и  употребили мое присутствие в каких-то неизвестных мне,  но скверных
целях.
     Донат Саввич вскочил, выглядя уже не довольным - растерянным.
     - Клянусь вам, ничего скверного! То есть, конечно,  с одной  стороны, я
виноват перед вами в том, что...
     Полина Андреевна  не  дала ему  договорить: - Я не  стану вас  слушать.
Прощайте.
     - Погодите! Я обещал отвезти вас в город. Если... если мое общество вам
так неприятно, я не поеду, но позвольте хотя бы дать вам экипаж!
     -  Мне  от  вас  ничего  не   нужно.   Терпеть  не  могу  интриганов  и
манипуляторов,  - сердито сказала  Лисицына уже  в  передней,  набрасывая на
плечи плащ. - Не нужно меня отвозить. Я уж как-нибудь сама.
     - Но ведь поздно, темно!
     -  Ничего.  Я  слышала,  что  разбойников  на  Ханаане  не  водится,  а
привидений я не боюсь. Гордо повернулась, вышла.
        "Одна из рати"
     Оказавшись за порогом коровинского дома, Полина Андреевна ускорила шаг.
За кустами накинула на голову капюшон,  запахнула свой черный плащ поплотнее
и сделалась почти  совершенно невидимой в темноте. При всем желании Коровину
теперь было бы непросто отыскать в осенней ночи свою обидчивую гостью.
     Если  уж  сказать всю правду, Полина Андреевна на доктора  нисколько не
обиделась, да  и вообще нужно было  еще  посмотреть, кто кого использовал во
время  несчастливо  завершившегося  ужина.  Несомненно,  у  доктора  имелись
какие-то  собственные  резоны  позлить черноокую  красавицу,  но  и  госпожа
Лисицына разыграла роль  столичной снобки  неспроста.  Все устроилось именно
так,  как  она  замыслила:  Полина  Андреевна  осталась  посреди  клиники  в
совершенном одиночестве и с полной свободой маневра. Для того и  тальма была
сменена  на  длинный плащ,  в  котором так  удобно  передвигаться  во мраке,
оставаясь почти невидимой.
     Итак, цель репризы,  приведшей к  скандалу  и ссоре,  была  достигнута.
Теперь  предстояло  выполнить  задачу  менее  сложную  -  отыскать   в  роще
оранжерею,  где  меж  тропических  растений   обретается  несчастный   Алеша
Ленточкин. С ним  нужно было  увидеться втайне от  всех и в первую голову от
владельца лечебницы.
     Госпожа Лисицына  остановилась посреди аллеи и  попробовала  определить
ориентиры.
     Давеча,  проходя с Донатом Саввичем к дому  сумасшедшего художника, она
видела справа над  живой изгородью  стеклянный  купол  - верно, это  и  была
оранжерея.
     Но где то место? В ста шагах? Или в двухстах?
     Полина Андреевна двинулась вперед, вглядываясь во тьму.
     Вдруг  из-за  поворота  кто-то  вышел  ей  навстречу  быстрой  дерганой
походкой - лазутчица едва успела замереть, прижавшись к кустам.
     Некто  долговязый,  сутулый  шел,  размахивая  длинными  руками.  Вдруг
остановился в двух шагах от затаившейся женщины и забормотал:
     -  Так.  Снова  и четче.  Бесконечность Вселенной  означает бесконечную
повторяемость  вариантов  сцепления  молекул, а  это  значит, что  сцепление
молекул,  именуемое мною, повторено еще бессчетное  количество  раз, из чего
вытекает, что я во Вселенной не один, а  меня бесчисленное множество,  и кто
именно  из  этого  множества сейчас находится  здесь,  определить  абсолютно
невозможно...
     Еще один  из коллекции "интересных людей" доктора Коровина,  догадалась
Лисицына. Пациент удовлетворенно кивнул сам себе и прошествовал мимо.
     Не заметил. Уф!
     Переведя дыхание, Полина Андреевна двинулась дальше.
     Что  это  блеснуло  под  луной  справа?   Кажется,  стеклянная  кровля.
Оранжерея?
     Именно что оранжерея, да преогромная - настоящий стеклянный дворец.
     Тихонько  скрипнула  прозрачная,  почти  невидимая  дверь, и  Лисицыной
дохнуло  в   лицо  диковинными  ароматами,  сыростью,  теплом.  Она  сделала
несколько шагов по дорожке, зацепилась ногой не то за шланг, не то за лиану,
задела рукой какие-то колючки.
     Вскрикнула от боли, прислушалась.
     Тихо.
     Приподнявшись на цыпочки, позвала:
     - Алексей Степаныч! Ничего, ни единого шороха. Попробовала громче: