Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Наука. Техника. Медицина
   История
      Акунин Борис. Пелагея 1-2 -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  -
ием и, кажется, уже пожалел, что уполномочил ее на разоблачения. - Так это все-таки англичанка? - вконец запутался граф. Наина Георгиевна с вызовом вскинула точеный подбородок. - Нет, вам же было сказано, что нет. Намек очевиден. Кроме мисс Ригли, здесь только одна женщина - я. - А Татьяна Зотовна тебе не женщина? - оскорбился Петр Георгиевич за честь своей Дульсинеи, но сразу же понял, что заступничество не вполне удачно, и смешался. - Ах, простите, Таня, я совсем не в том смысле... Опомнившись, он подскочил к инокине сердитым петушком: - Что за бред! Кликушество! С чего вы взяли, что это женщина? Откровение вам, что ли, было? Тихон Иеремеевич, видимо, все еще не простивший Пелагии ссылки во флигель, привел уместное высказывание: - Уста глупых изрыгают глупость. И оглянулся за поддержкой на своего хозяина, однако Бубенцов на него даже не взглянул, а вот на монахиню смотрел уже не так, как раньше, но с явным интересом. Чудно вел себя нынче Владимир Львович: обыкновенно в обществе соловьем разливался и не терпел, чтобы кому-то другому внимали, а тут за весь вечер ни разу рта не раскрыл. - Откровения не было, - спокойно ответила Пелагия, - да и ни к чему оно, когда довольно обычного человеческого разума. Как рассвело, наведалась я туда, где вчера Закусая убили. Земля там вокруг вся истоптанная, кто-то ходил вокруг того места, и довольно долго. Возле ямки, что от камня осталась - след правой ноги глубже, как если бы кто-то оперся на нее, нагибаясь. И еще один, точно такой же, там, где убийца склонился, чтобы ударить щенка по голове. Башмачок дамский, на каблуке. Обувь на каблуке в доме носят только двое - мисс Ригли и Наина Георгиевна. - Пелагия достала из поясной сумки листок бумаги с обведенным контуром подошвы. - Вот этот след, длина стопы девять с половиной дюймов. Можно приложить, чтобы удостовериться. - У меня нога не девять с половиной дюймов, а одиннадцать, - испуганно заявила мисс Ригли, уже во второй раз за вечер попав под подозрение. - Вот, господа, смотрите. В подтверждение англичанка высоко задрала ногу в шнурованном ботинке, но никто смотреть не стал - все бросились оттаскивать Наину Георгиевну от сестры Пелагии. Экзальтированная девица кричала, тряся монахиню за ворот: - Вынюхала, высмотрела, черная мышка! Да, я это сделала, я! А зачем, никого не касается! Очки полетели на пол, затрещала ткань, а когда Наину Георгиевну наконец отцепили, на щеке у инокини сочилась кровью изрядная царапина. Вот когда начался вопль содомский и гоморрский, предвиденный Пелагией. Петр Георгиевич неуверенно засмеялся: - Нет, Наиночка, нет. Зачем ты на себя наговариваешь? Снова оригинальничаешь? Но громче был голос Ширяева. Степан Трофимович с мукой выкрикнул: - Наина, но зачем? Ведь это страшно! Подло! - Страшно? Подло? Есть пределы, за которыми не существует ни страха, ни подлости! Она сверкнула исступленным взглядом, в котором не было и тени виноватости, раскаяния или хотя бы стыда - лишь экстаз и странное торжество. Можно даже сказать, что в облике Наины Георгиевны в эту минуту проглядывало что-то величавое. - Браво! Я узнал! "Макбет", акт второй, сцена, кажется, тоже вторая. - Аркадий Сергеевич сделал вид, что рукоплещет. - Те же и леди Макбет. От крови руки алы у меня, Но сердце белого белей, И мне не стыдно. Публика в восторге, вся сцена закидана букетами. Браво! - Жалкий шут, бездарный гладкописец, - прошипела опасная барышня. - Из искусства вас выгнали, и ящик ваш деревянный спасет вас ненадолго. Скоро всякий кому не лень станет фотографом, и останется вам одна дорога - живые картинки на ярмарке представлять! Петр Георгиевич взял сестру за руки: - Наина, Наина, опомнись! Ты не в себе, я позову доктора. В следующий миг от яростного толчка он чуть не полетел кубарем, и гнев разъяренной фурии обрушился на родственника: - Петенька, братец ненаглядный! Ваше сиятельство! Что сморщился? Ах, ты не любишь, когда тебя "сиятельством" зовут! Ты ведь у нас демократ, ты выше титулов. Это оттого. Петушок, что ты фамилии своей стесняешься. "Князь Телианов" звучит как-то сомнительно. Что за князья такие, про которых никто не слыхивал? Если б был Оболенский или Волконский, то и "сиятельством" бы не побрезговал. Ты женись, женись на Танюшке. Будет княгиня тебе под стать. Только что ты с ней делать-то будешь, а, Петя? Книжки умные читать? Женщине этого мало, вовсе даже недостаточно. На другое-то ты не способен. Тридцать лет, а все отроком. Сбежит она от тебя к какому-нибудь молодцу. - Черт знает что такое! - возмутился предводитель. - Такие непристойности при владыке, при всех нас! Да у нее истерика, самая натуральная истерика. Степан Трофимович потянул нарушительницу приличий к дверям: - Идем, Наина. Нам нужно с тобой поговорить. Она зло расхохоталась: - Ну как же, непременно поговорить и слезами чистыми омыться. Как вы мне надоели со своими душевными разговорами! Бу-бу-бу, сю-сю-сю, - передразнила она, - долг перед человечеством, слияние душ, через сто лет мир превратится в сад. Нет чтобы девушку просто обнять и поцеловать. Идиот! Сидел по-над просом, да остался с носом. Хотел было что-то сказать и Сытников, уж и рот раскрыл, но после расправы, учиненной над предшественниками, почел за благо промолчать. Только все равно перепало и ему: - Что это вы, Донат Абрамович, сычом на меня смотрите? Не одобряете? Или собачек пожалели? А правду говорят, что вы жену вашу семипудовую отравили поганым грибом? Для новой супруги вакансию освобождали? Уж не для меня ли? Я, правда, тогда еще в коротких юбчонках бегала, но вы ведь человек обстоятельный, далеко вперед смотрите! Она захлебнулась коротким, сдавленным рыданием и бросилась к двери - все испуганно расступились, давая ей дорогу. На пороге Наина Георгиевна остановилась, окинула взглядом залу, на миг задержалась взглядом на Бубенцове (тот стоял с веселой улыбкой, явно наслаждаясь скандалом) и объявила: - Съезжаю. В городе буду жить. Думайте обо мне что хотите, мне дела нет. А вас всех, включая пронырливую монашку и самого благочестнейшего Митрофания, предаю ана-феме-е-е-е. Выкинув напоследок эту скверную шутку, она выбежала вон и еще громко хлопнула дверью на прощание. - В старину сказали бы: в юницу вселился бес, - грустно заключил Митрофаний. Обиженный Сытников пробурчал: - У нас, в купечестве, посекли бы розгами, бес в два счета бы и выселился. - Ой, как бабушке-то сказать? - схватился за голову Петр Георгиевич. Бубенцов встрепенулся: - Нельзя тетеньке! Это ее погубит. После, не сейчас. Пусть немного оправится. Предводителя же заботило другое: - Но что за странная ненависть к собакам? Вероятно, и в самом деле род помешательства. Есть такая психическая болезнь - кинофобия? - Не помешательство это. - Пелагия разглядывала платок - перестала ли кровоточить оцарапанная щека. Хорошо хоть очки не разбились. - Тут какая-то тайна. Нужно разобраться. - И есть за что ухватиться? - спросил владыка. - Поискать, так и сыщется. Мне вот что покою не дает... Но договорить монахине не дал Ширяев. - Что ж это я, совсем одеревенел! - Он затряс головой, словно прогоняя наваждение. - Остановить ее! Она руки на себя наложит! Это горячка! Он выбежал в коридор. Следом бросился Петр Георгиевич. Аркадий Сергеевич немного помялся и, пожав плечами, пошел за ними. - Истинно собачья свадьба, - констатировал Сытников. x x x Луна хоть и пошла на убыль, но все еще была приятно округла и сияла не хуже хрустальной люстры, да и звезды малыми лампиончиками как могли подсвечивали синий потолок неба, так что ночь получилась ненамного темнее дня. Владыка и Пелагия небыстро шли по главной аллее парка, сзади, сонно перебирая копытами и позвякивая сбруей, плелись лошади, тянули за собой почти сливавшуюся с деревьями и кустами карету. - ...Ишь, ворон, - говорил Митрофаний. - Видела, как он за Коршем-то посылал? Теперь уж не отступится, свое урвет. Девица эта дерганая задачу ему облегчила - одной наследницей меньше. Я тебя, Пелагия, вот о чем прошу. Подготовь Марью Афанасьевну так, чтобы ее снова не подкосило. Легко ли такое про собственную внучку узнать. И поживи здесь еще некое время, побудь при тетеньке. - Не подкосит. Сдается мне, отче, что Марья Афанасьевна людьми куда меньше, чем собаками, увлечена. Я, конечно, с ней посижу и чем смогу утешу, но для дела лучше бы мне в город перебраться. - Для какого еще дела? - удивился преосвященный. - Дело окончилось. Да и разобраться ты хотела, зачем Наина эта псов истребила. - Это меня и занимает. Тут, владыко, есть что-то необычное, от чего мороз по коже. Вы давеча прозорливо сказали про вселившегося беса. - Суеверие это, - еще больше удивился Митрофаний. - Неужто ты в сатанинскую одержимость веришь? Я ведь иносказательно, для словесной фигуры. Нет никакого беса, а есть зло, бесформенное и вездесущее, оно и искушает души. Пелагия блеснула на епископа очками снизу вверх. - Как это беса нет? А кто сегодня весь вечер на людскую мерзость зубы скалил? - Ты про Бубенцова? - А про кого же? Он самый бес и есть, во всем положенном снаряжении. Злобен, ядовит и прельстителен. Уверена я, в нем тут все дело. Вы видели, отче, какие взгляды Наина Георгиевна на него бросала? Будто похвалы от него ждала. Это ведь она перед ним спектакль затеяла с криком и скрежетом зубовным. Мы, остальные, для нее - пустота, задник театральный. Архиерей молчал, потому что никаких таких особенных взглядов не заметил, однако наблюдательности Пелагии доверял больше, чем своей. Вышли из парковых ворот на пустое место. Аллея перешла в дорогу, протянувшуюся через поле к Астраханскому шляху. Владыка остановился, чтобы подъехала карета. - А зачем тебе в город? Ведь Наина там не задержится, уедет. Как распространится известие про ее художества, никто с ней знаться не захочет. И жить ей там негде. Непременно уедет - в Москву, в Петербург, а то и вовсе за границу. - Ни за что. Где Бубенцов, там и она будет, - уверенно заявила монахиня. - И я должна тоже быть неподалеку. Что до людского осуждения, то Наине Георгиевне в ее нынешнем ожесточении это только в сладость. И жить ей есть где. Я слышала от горничной, что у Наины Георгиевны в Заволжске собственный дом имеется, в наследство достался от какой-то родственницы. Небольшой, но на красивом месте и с садом. - Так ты полагаешь, здесь Бубенцов замешан? - Владыка поставил ногу на ступеньку, но в карету садиться не спешил. - Это бы очень кстати пришлось. Если б уличить его в какой-нибудь очевидной пакости, ему бы в Синоде меньше веры стало. А то боюсь, не сладить мне с его ретивостью. По всем вероятиям, худшие испытания еще впереди. Ты вот что, завтра же возвращайся на подворье. Будем с тобой думу думать, как нашему горю помочь. Видно, и без госпожи Лисицыной не обойдемся. Эти загадочные слова подействовали на монахиню странно: она вроде и обрадовалась, и испугалась. - Грех ведь, владыко. И зарекались мы... - Ничего, дело важное, много важнее предыдущих, - вздохнул архиерей, усаживаясь на сиденье напротив отца иподиакона. - Мое решение, моя и ответственность перед Богом и людьми. Ну, благословляю тебя, дочь моя. Прощай. И карета, разгоняясь, почти бесшумно помчала по мягкой от пыли дороге, а сестра Пелагия повернула обратно в парк. Шла по светлой аллее, и сверху тоже было светло, но деревья по сторонам смыкались двумя темными стенами, и выглядело так, будто монахиня движется по дну диковинного светоносного ущелья. Впереди, прямо посреди дорожки, белел какой-то квадрат, а посреди него еще и чернел малый прямоугольник. Когда шли здесь с владыкой пять или десять минут назад, ничего подобного на аллее не было. Пелагия ускорила шаг, чтобы поближе разглядеть любопытное явление. Подошла, села на корточки. Странно: большой белый платок, на нем книжка в черном кожаном переплете. Взяла в руки - молитвенник. Самый обыкновенный, какие везде есть. Что за чудеса! Пелагия хотела посмотреть, нет ли там чего между страниц, но тут сзади раздался шорох. Обернуться она не успела - кто-то натянул ей на голову мешок, обдирая щеки. Еще ничего не успев понять, от одной только неожиданности монахиня вскрикнула, но поперхнулась и засипела - поверх мешка затянулась веревочная петля. Здесь-то и подкатил звериный, темный ужас. Пелагия забилась, зашарила пальцами по мешковине, по грубой веревке. Но сильные руки обхватили ее и не давали ни вырваться, ни ослабить удавку. Кто-то сзади шумно и прерывисто дышал в правое ухо, а вот сама она ни вдохнуть, ни выдохнуть не могла. Она попробовала ударить кулачком назад, но бить было неудобно - не размахнешься. Лягнула ногой, попала по чему-то, да вряд ли чувствительно - ряса смягчила. Чувствуя, как нарастает гул в ушах и все больше тянет в утешительный черный омут, монахиня рванула из поясной сумки вязанье, ухватила спицы покрепче и всадила их в мягкое - раз, потом еще раз. - У-у-у! Утробный рык, и хватка ослабла. Пелагия снова махнула спицами, но на сей раз уже в пустоту. Никто больше ее не держал, локтем под горло не охватывал. Она рухнула на колени, рванула проклятую удавку, стянула с головы мешок и принялась хрипло хватать ртом воздух, бормоча: - Мать... Пре...святая... Богоро...дица... защити... от враг видимых... и невидимых... Как только самую малость посветлело в глазах, заозиралась во все стороны. Никого. Но концы спиц были темны от крови. * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. И БЛЮДИТЕСЯ ЗЛЫХ ДЕЛАТЕЛЕЙ * VI СУАРЕ А теперь мы пропустим месяц с лишком и перейдем сразу к развязке нашей путаной истории, вернее, к началу этой развязки, пришедшемуся на званый вечер для избранных гостей, что состоялся в доме Олимпиады Савельевны Шестаго. Сама почтмейстерша этот праздник во славу современного искусства предпочла назвать звучным словом soiree, пусть уж он так и остается, тем более что "суаре" этот в Заволжске забудут не скоро. Что до пропущенного нашим повествованием месяца, то нельзя сказать, чтобы на его протяжении совсем ничего не происходило - напротив, происходило, и очень многое, однако прямой связи с главной нашей линией все эти события не имели, поэтому пройдемся по ним кратко, как говорили древние, "легкой стопой". Скромное имя нашей губернии прогремело на всю Россию и даже за ее пределами. О нас чуть не каждый день принялись писать столичные газеты, разделившиеся на два лагеря, причем сторонники первого утверждали, что Заволжский край - поле новой Куликовой брани, где идет святой бой за Русь, веру и Христову церковь, а их оппоненты, напротив, обзывали происходящее средневековым мракобесием и новой инквизицией. Даже в лондонской "Тайме", правда, не на первой и не на второй странице, написали, что в Российской империи, в некоем медвежьем углу под названием Zavolger (sic!) вскрыты случаи человеческих жертвоприношений, по каковому поводу из Петербурга прислан царский комиссар и вся область отдана ему в чрезвычайное управление. Ну, про чрезвычайное управление - это англичане наврали, однако дела и в самом деле пошли такие, что голова кругом. Владимир Львович Бубенцов, получив полнейшую поддержку из высоких сфер, развернул следствие по делу о головах (а точнее, об их отсутствии) с поистине наполеоновским размахом. Была создана Чрезвычайная комиссия по делу о человеческих жертвоприношениях, которую возглавил сам Бубенцов, а членами этого особенного органа стали присланные из Петербурга дознатели и еще несколько следователей и полицейских чиновников из местных - причем каждого Владимир Львович отобрал самолично. Ни губернатору, ни окружному прокурору комиссия не подчинялась и перед ними в своей деятельности не отчитывалась. Трупов, к счастью, больше не находили, но полиция произвела несколько арестов среди зытяков, и кто-то из задержанных вроде бы признался: за глухими Волочайскими болотами, в черных лесах есть некая поляна, на которой в ночь на пятницу Шишиге жгут костры и приносят мешки с дарами, а что в тех мешках, ведомо только старейшинам. Бравый Владимир Львович снарядил экспедицию, сам ее и возглавил. Рыскал среди болот и чащоб не один день и нашел-таки какую-то подозрительную поляну, хоть и без каменного истукана, но с черными следами от костров и звериными костями. В соседней зытяцкой деревне арестовал старосту и еще одного старичка, про которого имелись сведения, что он шаман. Посадили задержанных в телегу, повезли через гать, а на острове посреди болота на конвой напали зытяцкие мужики с дубинами и ножами - захотели отбить своих старцев. Полицейские стражники (их при Бубенцове состояло двое) пустились наутек, Спасенный с перепугу прыгнул в трясину и едва не утоп, но сам инспектор оказался не робкого десятка: застрелил одного из нападавших насмерть, еще двоих зарубил своим страшным кинжалом Черкес, а прочие бунтовщики разбежались. После Владимир Львович вернулся в деревню с воинской командой, но дома стояли пустые - зытяки снялись с места и ушли дальше в лес. Бубенцовское геройство попало во все газеты, вплоть до иллюстрированных, где его прорисовали статным молодцом с усами вразлет и орлиным носом, от государя храбрецу вышла "Анна", от Константина Петровича - похвала, которой знающие люди придавали побольше веса, чем царскому ордену. В губернии же все будто ополоумели. За лесными зытяками этаких дерзостей отродясь не водилось. Они и в пугачевскую-то годину не бунтовали, а у Михельсона проводниками служили, что же их теперь-то разобрало? Кто говорил, что это Бубенцов их довел, бесчестно заковав и бросив в грязную телегу почтенных старейшин, но многие, очень многие рассудили иначе: прав оказался прозорливый инспектор, в тихом омуте, выходит, завелись нешуточные черти. Тревожно стало в Заволжье. Поодиночке никто по лесным дорогам теперь не ездил, только артелью - и это в нашей-то тихой губернии, где про такие предосторожности за последние годы и думать позабыли! Владимир Львович разъезжал при вооруженной охране, самочинно наведывался в уезды, требовал к ответу и городничих, и воинских начальников, и исправников, и все ему подчинялись. Вот какое у нас образовалось двоевластие. А что удивляться? Владыка всем этим языческим бесчинием в глазах церковного начальства был скомпрометирован, и многие из благочинных, кто держал нос по ветру, повадились ездить с поклоном уж не на архиерейское подворье, а в гостиницу "Великокняжескую", к Бубенцову. И административная власть тоже утратила былую незыблемость. Полицмейстер Лагранж, например, не то чтобы совсем вышел у губернатора из повиновения, но всякий полученный от Антона Антоновича приказ, вплоть до самых мелких вроде введения номеров для извозчичьих пролеток, бегал удостоверивать у синодального инспектора. Феликс Станиславович всем говорил, что барон досиживает на губернаторстве после

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
34  - 35  - 36  - 37  - 38  - 39  - 40  - 41  - 42  - 43  - 44  - 45  - 46  - 47  - 48  - 49  - 50  -
51  - 52  - 53  - 54  - 55  - 56  - 57  - 58  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору