дни стесненный поток проносился  мимо
кручи бурливо и сердито, в непогоду же  Река  и  вовсе  ярилась  так,  будто
гневалась на придавивший ее город и хотела обвалить его в свои пенные  воды,
подмыв постылый яр.
     Сад, начинавшийся за домом, как-то  сам  собой  переходил  в  березовую
рощицу, где погожими вечерами любила гулять заволжская публика -  уж  больно
хорош был вид, открывавшийся с обрыва на  речной  простор.  Было  ясно,  что
рощица эта обречена, что через  год,  два,  много  пять  Река  подточит  ее,
обрушит и унесет вниз по течению - до самого Каспия, а то и дальше.  Выкинет
волной измокший и просолонившийся березий ствол на далекий персидский берег,
и соберутся смуглые люди, чтобы посмотреть на этакое  диво.  Одна  из  берез
после весеннего паводка уже начала было заваливаться с кручи, да  удержалась
последней корневой  зацепкой,  повисла  над  стремниной,  похожая  на  белый
указующий   перст.   Мальчишки,   кто   поотчаянней,   повадились   на   ней
раскачиваться, и многие говорили, что надо дерево от  греха  спихнуть  вниз,
потому что добром не кончится, да все руки не доходили.
     Пелагия поежилась под ветром, постояла у калитки, глядя на темные  окна
дома. Получалось, что придется Наину Георгиевну будить.  Неудобно,  конечно,
но дело есть дело.
     Калитка  с  ворчанием  отворилась,  разноголосо,  словно   клавиши   на
рассохшемся  пианино,  проскрипели   ступени   старого   крыльца.   Монахиня
прислушалась - не донесется ли изнутри  каких  звуков.  Тихо.  А  вдруг  нет
никого?
     Решительно взялась за  медную  скобу,  заменявшую  колокольчик,  громко
постучала. Снова прислушалась.
     Нет, кто-то там все-таки  был  -  вроде  бы  голос  раздался,  или  это
взвизгнули дверные петли?
     - Откройте! - крикнула инокиня. - Это я, сестра Пелагия с архиерейского
подворья!
     Послышалось, что ли? Ни звука.
     Она подергала дверь - заперта на  засов.  Значит,  дома,  но  спят,  не
слышат. Или слышат, но не хотят пускать?
     Пелагия постучала еще, подольше, давая понять, что с пустыми руками  не
уйдет. Медь грохотала так гулко, что кто-нибудь - или хозяйка, или горничная
должны были проснуться.
     И снова откуда-то из глубины дома, уже  явственней,  послышался  тихий,
как бы  зовущий  голос.  Словно  кто-то  негромко  пропел  несколько  нот  и
замолчал.
     Это уж было совсем странно.
     Пелагия спустилась с  крыльца,  прошла  под  окнами.  Как  и  следовало
ожидать, приоткрыты - с вечера перед грозой было душно. Подобрав  рясу  чуть
не до пояса, монахиня  влезла  на  приступку,  ухватилась  за  подоконник  и
толкнула раму.
     Да что толку - темно хоть глаз выколи.
     - Эй! - боязливо позвала Пелагия. - Есть кто-нибудь? Наина  Георгиевна!
Вы здесь? Наина Георгиевна!
     Никакого ответа, только тихо скрипнул пол - то ли  шагнул  кто,  то  ли
просто дом вздохнул.
     Сестра перекрестилась, и в тот же миг небо  озарилось  ярким  разрядом,
отчего комнату осветило не хуже, чем  в  солнечный  полдень.  Ненадолго,  на
секунду, но  и  этого  было  достаточно,  чтобы  Пелагия  успела  разглядеть
маленькую гостиную и посередине, на полу, что-то белое, продолговатое.
     - Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй, - пробормотала Пелагия  и
полезла через подоконник.
     Вот вам и "железная барышня". Вернулась домой - и в обморок.  И  ничего
удивительного после этаких переживаний. Только что же горничная-то?
     Присела на корточки, пошарила  руками,  наткнулась  на  теплое.  Тонкая
ткань  рубашки,  мягкая  грудь,  лицо.  Пелагия  достала  из  поясной  сумки
фосфорные спички, чиркнула.
     Только никакая  это  была  не  Наина  Георгиевна,  а  вовсе  незнакомая
круглолицая девушка - простоволосая, в ночной рубашке и накинутом  на  плечи
платке. Надо полагать, горничная. Глаза  у  девушки  были  закрыты,  а  рот,
наоборот, приоткрыт. Волосы выглядели чудно - на концах вроде бы светлые,  а
поверху, надо лбом, черные и блестящие. Пелагия дотронулась  -  и  с  криком
отдернула руку. Мокро. Пальцы тоже сделались черными. Кровь!
     Тут спичка погасла, и Пелагия на  четвереньках,  как  была,  попятилась
назад, к окну. Очки, тихо звякнув, бухнулись на пол, но возвращаться за ними
не хотелось.
     Перевалиться через подоконник и бежать сломя голову из этого  страшного
молчаливого дома!
     Но тут снова раздался давешний  звук  -  тихий,  будто  зовущий  голос.
Только теперь было слышно, что это не зов и не пение, а слабый стон. Донесся
он откуда-то из темного нутра дома, и выходило, что бежать никак нельзя.
     С замирающим сердцем монахиня  выпрямилась,  мелко  перекрестила  левую
половину груди и обратилась с мысленной  молитвой  к  своей  покровительнице
святой Пелагии, которую тревожила только по самой крайней необходимости:
     - Моли Бога о мне, святая угодница Божия Пелагия, яко аз усердно к тебе
прибегаю, скорой помощнице и молитвеннице о душе моей...
     И тут же помогла ей  угодница,  прекрасная  латинянка,  в  медном  быке
сожженная. От слабенькой зарницы на миг рассеялся мрак, и увидела Пелагия на
подоконнике свечу в медной подставке. Знак это был хороший, душеукрепляющий.
     Спичка от дрожания пальцев сломалась, за ней и  другая,  но  с  третьей
свеча зажглась, и теперь можно было осмотреться получше.
     Первое, что бросилось в глаза, - отчетливый след сапога на подоконнике,
носком внутрь дома. Пелагия решительно повернулась к  окну  спиной,  подняла
руку с подсвечником повыше. Теперь  стало  видно,  что  у  горничной  вокруг
головы растеклась целая темная лужа. Поблескивали оброненные  очки.  Пелагия
подняла их, увидела, что левое стеклышко треснуло, но не расстроилась  -  не
до того сейчас было.
     Картина вырисовывалась такая. Ночью, когда в  доме  уже  легли,  кто-то
влез в окно и, видно, наделал шума.  Горничная  вышла  на  звук,  и  влезший
ударил ее чем-то тяжелым по голове.
     Пелагия присела, тронула пальцами висок, где должна  биться  жилка.  Не
билась жилка, девушка была мертва,  Инокиня  пробормотала  молитву,  но  без
вдохновения, потому что прислушивалась.
     Снова стон. И близко - пожалуй, шагов десять.
     Она ступила  раз,  другой,  третий,  готовая  при  первом  же  признаке
опасности бросить свечу и кинуться назад, к открытому окну.
     Впереди темнел дверной проем.
     Коридор?
     Пелагия шагнула еще и увидела Наину Георгиевну.
     Княжна лежала в коридоре на полу, совсем рядом с гостиной.
     На барышне был пеньюар  и  кружевной  чепец,  одна  расшитая  бархатная
туфелька без задника  валялась  в  стороне.  Дальше  по  коридору  виднелась
приоткрытая дверь, очевидно, ведущая в спальню. Но Пелагии сейчас было не до
расположения комнат - чепец Наины Георгиевны был сплошь пропитан  кровью,  а
огромные глаза разбивательницы сердец смотрели вверх совершенно  неподвижно,
и в них отражались два маленьких  огонька.  И  еще  сестра  увидела  большой
камень, черневший на полу чуть поодаль.  Увидела,  поневоле  вспомнила,  как
лежал под деревцем мертвый Закусай, и перекрестилась.
     Наина Георгиевна была еще жива, но  кончалась  -  это  монахиня  поняла
сразу, едва только нащупала пальцами острый край пробитой теменной кости.  В
свое время, когда Пелагия  проходила  искус,  первым  ее  послушанием  стала
работа в монастырской больнице, так что опыта по медицинской части  ей  было
не занимать.
     Длинные ресницы дрогнули,  взгляд  умирающей  медленно,  словно  нехотя
сфокусировался на инокине.
     - А, сестра Пелагия, - ничуть не удивилась  Наина  Георгиевна,  а  даже
точно обрадовалась, но тоже не сильно, в меру.
     Отчетливо,  несколько  врастяжку  выговаривая  слова  (так  бывает  при
черепном ранении), сообщила:
     - Я сейчас умру. - Сказала  и  как  бы  немного  удивилась  собственным
словам. - Я это чувствую. И ничего  особенного.  Не  страшно  совсем.  И  не
больно.
     - Я побегу, позову на помощь, - всхлипнула Пелагия.
     - Не нужно, уж кончено. Я не хочу снова одна в темноте,
     - Кто это вас?
     - Не видела... Шум. Позвала - Дуняша молчит. Вышла посмотреть  -  удар.
Потом ничего. Потом  слышу,  далеко-далеко,  голос  женский.  Зовет:  "Наина
Георгиевна!" А нет никого. Темно. Я думаю: где это я, что это со  мной...  -
Княжна двинула уголками губ - верно, хотела улыбнуться. - Это хорошо, что  я
умираю. Самое лучшее, что могло случиться. А что вы здесь - это  знак,  чудо
Господне. Это Он меня прощает. Я виновата перед Ним.  Не  успею  рассказать,
уплывает все.  Вы  мне  просто  грехи  отпустите.  Это  ничего,  что  вы  не
священник, все равно духовное лицо.
     Пелагия, клацая зубами, стала произносить положенные слова:
     - Каплям подобно дождевым, злии и  малии  дни  мои  летним  обхождением
оскудевают, помалу исчезают уже, Владычице, спаси мя...
     Наина Георгиевна повторяла: "Помилуй, помилуй..." - но чем дальше,  тем
тише. С каждым мгновением ее силы убывали. Когда монахиня  закончила  читать
канон, княжна говорить уже не могла и только слабо улыбалась.
     Пелагия, наклонившись, спросила:
     - Что было на фотографии? Той, где дождливое утро? Казалось, ответа уже
не будет. Но через минуту бледные губы шевельнулись:
     - Там осина...
     - Что осина?
     - Жи...вая. И мо...тыга.
     - Кто "живая"? Какая мотыга?
     Сзади скрипнул пол - и не тихонько, как прежде, а весьма  основательно,
словно под чьей-то тяжелой стопой.
     Пелагия обернулась и ойкнула. Из  темного  проема  двери,  что  вела  в
спальню, медленно, словно не  наяву,  а  в  страшном  сне,  выплывал  черный
силуэт.
     - А-а! - захлебнулась криком инокиня и уронила свечу, которая тут же  и
погасла.
     Очевидно, только это Пелагию и спасло.  В  наступившей  кромешной  тьме
раздался звук быстрых шагов и прямо над головой съежившейся монахини,  обдав
лоб волной воздуха, просвистело что-то увесистое.
     Монахиня не вставая развернулась и метнулась в гостиную. Там тоже  было
черным-черно, только смутно выделялись три серых прямоугольника окон.  Сзади
доносилось чье-то хриплое дыхание, шорох ног по вощеному полу.  Ни  Пелагия,
ни преследователь видеть друг друга не могли. Боясь выдать себя звуком,  она
замерла на месте, вглядываясь в тьму. Тук-тук-тук, колотилось бедное сердце,
и эта барабанная  дробь  -  во  всяком  случае,  так  показалось  Пелагии  -
наполняла всю гостиную.
     Кто-то двигался там, в темноте, кто-то приближался  из  коридора.  Мрак
свистнул: сссшшши! И еще раз, уже ближе: сссшшши!
     Это он наугад своей дубиной машет или что у него там - поняла  Пелагия.
Дольше оставаться на месте было  нельзя.  Она  развернулась  и  бросилась  к
среднему из  серых  прямоугольников.  По  дороге  сшибла  стул,  кляня  свою
всегдашнюю неуклюжесть, но кое-как удержалась на ногах. Зато тот, кто  топал
за ней следом, похоже, о стул  споткнулся  и  с  грохотом  полетел  на  пол.
Обычный человек вскрикнул бы или выругался, этот же не издал ни звука.
     Пелагия полезла на подоконник, зацепилась полой рясы за выступ. Дернула
что было сил, но грубая материя не  подалась.  Цепкая  рука  сзади  схватила
монахиню  за  ворот,  и  от  этого   прикосновения   силы   черницы   словно
удесятерились. Она рванулась что было  мочи,  ряса  затрещала  в  подоле,  в
вороте - и уберег Господь, вывалилась Пелагия наружу. Сама не поняла, больно
ли ударилась. Вскочила. Посмотрела вправо, влево.
     Вправо калитка и улица. Туда нельзя. Пока откроешь калитку - догонит. А
если и успеешь выскочить на улицу, там в рясе все одно не убежать.
     Эта мысль промелькнула в долю секунды, а в следующую долю той же  самой
секунды Пелагия уже бежала влево, за угол дома.
     Сверху безо всякого  предупреждения  и  предварительного  побрызгивания
хлынул дождь, и таким сплошным потоком,  что  сестра  чуть  не  задохнулась.
Теперь и вовсе стало ничего не разглядеть. Она бежала через сад, через рощу,
выставив вперед руки, чтобы не удариться о ствол.
     Где-то близко ударила молния. Пелагия  оглянулась  на  бегу  и  увидела
белые стволы, стеклянную стену дождя и  за  ней,  шагах  в  двадцати,  нечто
черное, растопыренное, подвижное.
     А деваться было совсем некуда. Еще десяток  шагов,  и  в  лицо  дохнуло
пропастью. Пелагия не увидела обрыв, а именно что вдохнула его. Реку  же  за
оглушительным отхлестом ливня было не слышно.
     Спереди чернела бездна,  сзади  шлепали  по  лужам  шаги  -  не  больно
спешные, ибо преследователь отлично понимал, что бежать монашке  некуда,  и,
видно, боялся, что она затаится где-нибудь под кустом.
     Слева что-то едва различимо  белело  во  мраке.  Некий  перст  указывал
вперед и немного вверх, туда, где по вечерам зажигается первая звезда.
     Береза! Та самая, что нависла над кручей!
     Пелагия подбежала к  погибшему  дереву,  опустилась  на  четвереньки  и
поползла вперед, стараясь не  думать  о  том,  что  внизу  двадцать  саженей
пустоты. Добралась до кроны и  застыла,  обняла  ствол  покрепче,  прижалась
щекой к мокрой шершавой коре. Видно ее с берега или нет?
     Конечно, видно - черное-то на белом!
     Пелагия рывком села, свесила ноги  в  воздух.  Сорвала  черный  платок,
бросила вниз. Потянула через голову рясу, но та, тяжелая,  набухшая,  лететь
во тьму не желала, цеплялась за  локти,  за  подбородок.  Когда  же  наконец
подалась, то в отместку утащила за собой очки. Да что толку от очков,  когда
все равно ничего не видно.
     Пелагия развернулась  лицом  к  берегу  и  села,  прислонясь  спиной  к
толстому обломанному суку. Она была в одной  полотняной  рубашке  и  дрожала
всем телом, но не от холода, а от ледяного, пробирающего до  костного  мозга
ужаса.
     -  Заступнице,  заступнице...  -  шептала  инокиня  и  никак  не  могла
вспомнить, что там дальше в молитве Пресвятой Богородице.
     Лицо заливало дождем, струи колотили по косо торчащему  стволу,  далеко
внизу рокотала Река, но напряженный слух Пелагии улавливал и иные звуки.
     Удары дерева о дерево. Шаги. Хруст сучьев.
     Когда-нибудь  это  кончится,  сказала  себе  Пелагия.  Это   не   может
продолжаться вечно. Он побродит-побродит и уйдет.
     Но время будто остановилось. Может, это и есть конец света,  подумалось
вдруг монахине. Может, так все и кончится: мрак, хляби небесные, раздирающий
сердце ужас, шаги в темноте  -  все  равно  ничего  страшнее  этого  уже  не
придумать.
     Ах молния, молния - надо же ей  было  прочертить  небо  именно  в  этот
момент. И главное,  гроза-то  уже  почти  ушла  в  сторону  заречных  лесов,
остались только дождь и ветер.
     Но осветилась роща прощальным сполохом, и увидела Пелагия  близехонько,
меж блестящих от воды кустов, черную фигуру. А еще хуже было то, что  и  ее.
Пелагию, тоже увидели.
     Шаги приблизились. Качнулась береза - это на нее ступила нога.
     Монахиня, помогая себе руками, поползла  на  ягодицах  дальше,  дальше.
Ствол заскрипел, прогнулся. Теперь он торчал над  обрывом  уже  не  косо,  а
вровень с землей.
     - Шли бы вы, сударь, - дрожащим голосом крикнула  Пелагия,  потому  что
сил сносить молчание у нее больше не было. - Я не знаю, кто вы,  не  видела.
Так что опасаться вам нечего. Не берите еще греха на  душу,  уж  довольно  с
вас. Да и не достанете вы меня здесь, вместе упадем.
     Черный, молчаливый, кажется,  и  сам  сообразил,  что  двойной  тяжести
дерево не выдержит.
     С минуту было тихо. Потом раздались звуки,  смысл  которых  до  Пелагии
дошел не сразу. Что-то захлюпало, зачавкало, застучало. Береза словно  ожила
- закачалась, расскрипелась.
     Это он подрывает корень, поняла вдруг Пелагия. А как  поняла  -  страха
словно и не бывало. Оказалось, что страх - это другое название для  надежды.
Если надежды нет вовсе, то и страшиться нечего.
     И молитва  вспомнилась:  "Заступнице  усердная,  благоутробная  Господа
Мати! К тебе прибегаю аз, окаянная, и паче всех наигрешнейшая:  вонми  гласу
моления моего, и вопль мой, и стенание услыши..."
     На словах "якоже корабль в пучине, погружаюся в море грехов моих" ствол
стал накреняться, стремительно  убыстряя  движение,  и  сбросил  монахиню  в
черное и гулкое пространство.
     Раскинув руки.  Пелагия  бесшумно  и  свободно  летела  сквозь  пустоту
навстречу шуму, реву и плеску.
     ...и присно, и вовеки веков. Аминь.
     Река приняла  ее  с  неожиданно  мягкой  упругостью.  Никакой  мокрости
Пелагия не ощутила, потому как и без того вымокла дальше некуда,  а  о  том,
что находится уже не в воздухе, а под водой, догадалась  по  стесненности  и
замедленности движения вниз.
     Инокиня забила руками, оттолкнулась ногами  и  устремилась  вверх,  где
было так вольно и воздушно. Но вода не  хотела  ее  пускать,  а  все  тянула
куда-то, вертела, и дышать было уже совсем нечем. Еще раз-два-три, и  открою
рот, и будь что будет, промелькнуло в голове  у  тонущей.  Но  мочи  терпеть
больше не было. Она широко раскрыла уста, готовая наполнить легкие Рекой, но
губы всосали не воду, а воздух и брызги, потому что в этот самый миг  голова
Пелагии вынырнула между пенными бурунами.
     Она жадно вдохнула, и еще, и еще, забывая выдохнуть, и закашлялась,  но
подводное течение уже тянуло ее обратно вниз, и монахиня снова скрылась  под
водой.
     На этот раз вынырнуть оказалось еще трудней - отяжелевшие  башмаки  все
норовили распрямить тело  по  вертикали,  чтобы  Реке  было  удобнее  тащить
Пелагию ко дну. Она скрючилась в три погибели, сорвала с ног обузу, и  после
этого бороться с водой стало легче. Сестра  забарахталась  в  обволакивающих
объятиях стремнины, оттолкнулась от нее и пошла вверх, вверх, вверх.
     Снова принялась глотать воздух, а Река несла  свою  добычу  куда-то  во
тьму и, словно забавляясь, поворачивала то по часовой  стрелке,  то  против.
Близко - рукой не дотянуться, но разглядеть можно -  торчало  и  подрагивало
что-то светлое, двигающееся в том же  направлении  и  с  той  же  скоростью.
Пелагия не столько увидела, сколько угадала очертания  обломанных  сучьев  и
поняла - это ее береза, подруга по несчастью.
     Преодолеть те две сажени, что отделяли инокиню от дерева, оказалось  ох
как не просто. Река, кажется, вообразила, что Пелагия хочет с ней  поиграть,
и охотно откликнулась на приглашение. Стоило монахине приблизиться к  березе
так, что пальцы уже доставали до скользкой коры, как поток легко  и  весело,
будто щепку, отбрасывал ствол в сторону.  Один  раз  уволок  его  далеко,  и
Пелагия потеряла спасительный силуэт из виду. Самой ей на плаву  долго  было
не продержаться - слишком  уж  швыряло  ее  то  вправо,  то  влево,  слишком
крутило, да еще время  от  времени  накрывало  волной,  так  что  недолго  и
захлебнуться.
     А когда Пелагия уже смирилась с исчезновением дерева, оно само  выплыло
из мрака и еще стукнуло сзади веткой по затылку.
     Сначала  обессилевшая  монахиня  просто  держалась  за  подводный  сук,
наслаждаясь тем, что можно больше  не  барахтаться  и  не  биться.  Немножко
передохнув,  стала  карабкаться  на  ствол.  Несколько  раз   соскальзывала,
оцарапала плечо, но все-таки влезла и уселась на березу верхом.
     Когда-то давно, в другой жизни.  Пелагия  была  неплохой  наездницей  и
любила ранней порой  пронестись  по  лугу,  чтобы  внутри  все  замирало  от
скорости. Нечто подобное испытала она и сейчас, но  о  движении  можно  было
догадаться разве что по обдувавшему лицо ветру,  ибо  Река  вдруг  двигаться
перестала. Пелагия превратилась с ней  в  одно  целое,  стала  ее  частицей.
Просто сидела на неудобной  деревянной  скамье,  которая  никуда  больше  не
неслась, а лишь слегка поворачивалась на месте.
     Теперь исчезло не только время, но и пространство. Зато появился холод,
которого Пелагия раньше не  замечала.  Снова  стал  заметен  ливень,  бивший
тяжелыми каплями по лбу и щекам.
     Сначала застучали  зубы,  потом  затряслись  плечи,  и  совсем  скверно
сделалось, когда  утратил