я Лисицына немедленно повернула в ту сторону.
     Сначала  увидела скопление людей, зачем-то  столпившихся на самом  краю
берега,  у  старой  покривившейся ольхи,  потом услышала детский  плач и еще
какие-то  тонкие, пронзительные звуки, не вполне понятного происхождения, но
тоже  очень  жалостные. Тут  Полине  Андреевне, по учительскому опыту хорошо
разбиравшейся во всех  оттенках  детского плача,  сделалось тревожно, потому
что плач был самого что ни на есть горестного и непритворного тембра.
     Полуминуты хватило, чтобы молодая дама разобралась в происходящем.
     История, по правде сказать, приключилась самая обыденная и отчасти даже
комическая. Маленькая девочка, игравшая с котенком, позволила ему залезть на
дерево.  Цепляясь  за  бугристую  кору  своими коготками,  пушистый  детеныш
забрался слишком далеко и  высоко, так что теперь не мог спуститься обратно.
Опасность  заключалась в  том, что  ольха  нависала  над кручей,  а  котенок
застрял  на  самой  длинной  и тонкой  ветке,  под  которой,  далеко  внизу,
плескались и пенились волны.
     Сразу  было ясно, что бедняжку не  спасти. Жалко - он был  прелесть как
хорош: шерстка белая, будто лебяжий пух,  глазки круглые,  голубые, на шейке
любовно повязанная атласная ленточка.
     Еще  жальче  было  хозяйку,  девчушку лет  шести-семи.  Она  тоже  была
премилая:  в чистеньком  сарафанчике,  цветастом  платочке,  из-под которого
выбивались светлые прядки, в маленьких, словно игрушечных лапоточках.
     - Кузя, Кузенька! - всхлипывала малютка. - Слезай, упадешь!
     Какой  там  "слезай".  Котенок  держался  за  кончик ветки из последних
силенок. Ветер раскачивал белое  тельце,  покручивал то  вправо, то влево, и
было видно, что скоро стряхнет его совсем.
     Полина Андреевна наблюдала печальную картину, схватившись за сердце. Ей
вспомнился один не столь давний случай, когда она сама оказалась в положении
такого вот котенка и спаслась только  промыслом Божьим. Вспомнив ту страшную
ночь,  она перекрестилась  и прошептала  молитву - но не  в благодарность  о
тогдашнем  чудодейственном избавлении,  а за  бедного  обреченного  малютку:
"Господи Боже, дай зверенышу еще пожить! Что Тебе этакая малость?"
     Сама, конечно, понимала, что  спасти  котенка  может только чудо,  а не
такой это повод, чтобы Провидению  чудесами  разбрасываться. Даже  и  смешно
вышло бы, невозвышенно.
     Собравшиеся,  конечно,  не  молчали  -  одни  утешали  девочку,  другие
обсуждали, как выручить несмышленыша.
     Кто  говорил: "Надо бы залезть, ногой  на сук  опереться  да сачком его
зачерпнуть", хотя  ясно было,  что  сачку  тут, в  парке,  взяться неоткуда.
Другой  рассуждал сам  с собой вслух:  "Можно бы  на сук лечь и  попробовать
дотянуться,  только ведь сорвешься. Добро б еще из-за дела жизнью рисковать,
а то из-за зверушки". И прав был, истинно прав.
     Полина Андреевна  хотела уже идти  дальше, чтобы не  видеть, как  белый
пушистый  комок  с писком полетит вниз, и  не слышать, как страшно  закричит
девчушка  (увели бы ее, что  ли), однако  здесь к  собравшимся присоединился
новый персонаж, и такой интересный, что мнимая москвичка уходить передумала.
     Бесцеремонно расталкивая публику, к  ольхе пробирался высокий худощавый
барин  в  щегольском  белоснежном  пальто  и  белой же  полотняной  фуражке.
Решительный человек  вне всякого сомнения относился к  пресловутой категории
"писаных красавцев",  в  которую  мужчины,  как известно,  попадают вовсе не
из-за  классической правильности  черт  (хотя барин  был  очень даже недурен
собой  в  золотоволосо-голубоглазом  славянском  стиле),   а   из-за  общего
впечатления спокойной уверенности и обаятельной дерзости.  Эти два качества,
безотказно действующие  почти  на  всех  женщин,  были  прорисованы в лице и
манерах элегантного господина  так  явственно, что оказавшиеся в толпе дамы,
барышни, бабы и девки сразу обратили на него особенное внимание.
     Не была исключением  и госпожа Лисицына, подумавшая про себя: "Надо же,
какие в Арарате встречаются типы. Неужто и этот на богомолье?"
     Однако затем  вновь прибывший повел себя таким образом,  что внимание к
его особе из  особенного  превратилось  в зачарованное  (что,  заметим,  при
явлении "писаных красавцев" случается нередко).
     Единым взглядом оценив и поняв положение  дел,  красавец  без  малейших
колебаний швырнул наземь свою фуражку, туда же полетело и фасонное пальто.
     Одному из зевак, по виду мастеровому, барин приказал:
     - Эй ты, марш на дерево. Да не трусь, на сук лезть не понадобится.  Как
крикну "Давай!", тряси его что есть силы.
     Такого не послушаться было невозможно. Мастеровой тоже бросил под  ноги
свой засаленный картуз, поплевал на руки, полез.
     Публика затаила дыхание - ну, а дальше-то что?
     А дальше  красавец  уронил на траву свой сюртук,  тоже  белый,  коротко
разбежался и прыгнул с обрыва в бездну.
     Ах!
     Разумеется,  про  "бездну"  обычно  пишут  для  пущей  эффектности, ибо
всякому известно, что кроме той единственной и окончательной Бездны все иные
пропасти, земные ли, водные ли,  непременно имеют какое-нибудь окончание.  И
эта, подъярная, тоже была не столь уж бездонна - пожалуй, саженей десять. Но
и этой  высоты  вполне  хватило бы,  чтоб  расшибиться о поверхность озера и
потонуть, не говоря уж о том, что от воды так и веяло свинцовым холодом.
     В общем, как ни посмотри, поступок был безумный. Не геройский, а именно
что безумный - было бы из-за чего геройство проявлять!
     С  упомянутым  выше "ах!" все  сгрудились над  кручей,  высматривая, не
вынырнет ли из волн забубенная светловолосая голова.
     Вынырнула!    Заколыхалась    меж    изумленных   гребешков   маленьким
лаун-теннисным мячиком.
     Потом  высунулась  и  рука, махнула. Звонкий,  подхваченный  услужливым
ветром голос крикнул:
     - Давай!
     Мастеровой  что было сил  тряхнул ветку, и  котенок с  жалобным  писком
сорвался  вниз.  Упал  в  сажени от  полоумного  барина,  через секунду  был
подхвачен и вознесен над водами.
     Зрители кричали и выли от восторга, сами себя не помня.
     Гребя свободной рукой,  герой (все-таки герой, а не безумец - это  было
ясно по реакции публики) доплыл до подножия обрыва, с трудом вскарабкался на
мокрый валун  и пошел по самой кромке прибоя к тропинке, что была высечена в
скале. Сверху уж бежали встречать - подхватить под руки, растереть, обнять.
     Через  несколько минут,  встреченный всеобщим ликованием, красавец  был
наверху.  Ни держать себя под руки,  ни  растирать, ни тем более обнимать он
никому не позволил. Шел сам, весь синий, трясущийся  от холода,  с прилипшей
ко  лбу  косой  прядью. Таким,  мокрым и  вовсе не элегантным,  он показался
Полине Андреевне  еще прекрасней, чем в белоснежном наряде. И  не ей одной -
это было видно по мечтательным лицам женщин.
     Чудесный спасатель  рассеянно  огляделся  и вдруг  задержал  взгляд  на
рыжеволосой красивой даме, что  смотрела на него не с восторгом, как другие,
а скорее с испугом.
     Подошел, по-прежнему  держа  в руке вымокшего щуплого котенка. Спросил,
глядя прямо в глаза:
     - Вы кто?
     -  Лисицына,  - тихо  ответила Полина Андреевна.  Зрачки у  героя  были
черные, широкие, а кружки вокруг них светло-синие с лазоревым оттенком.
     - Вдова, -  сама не зная зачем,  присовокупила заробевшая этого взгляда
женщина.
     - Вдова?  - медленно переспросил  барин и  особенным образом улыбнулся:
будто Полина Андреевна лежала перед  ним на блюде, разукрашенная петрушкой и
сельдереем.
     Лисицына непроизвольно попятилась и быстро сказала:
     - У меня есть Жених.
     - Так кто, вдова или невеста? - засмеялся прельститель, сверкнув белыми
зубами. - А, все равно.
     Повернулся, пошел дальше.
     Ох,  до чего же  был хорош!  Полина  Андреевна нащупала  на  груди  под
платьем крестик, сжала его пальцами.
     Резануло одно. Спасенного котенка герой швырнул счастливой  девочке под
ноги, Даже не взглянув на нее и не слушая сбивчивый благодарный лепет.
     Накинул  на плечи  услужливо поданное пальто (уже не такое ослепительно
белое, как прежде), фуражку надел как придется, набекрень.
     Ушел и ни разу не оглянулся.
        "Сон про крокодила"
     В пределы собственно монастыря госпожа Лисицына  ступила, еще не вполне
оправившись  от   взволновавшей  ее   встречи  -  раскрасневшаяся,  виновато
помаргивающая. Однако строгий, торжественный вид обители, само обилие иноков
и  послушников,  облаченных в  черное,  помогли Полине Андреевне вернуться в
подобающее настроение.
     Пройдя мимо главного храма,  мимо келейных  и  хозяйственных  корпусов,
паломница  оказалась во внутренней части  монастыря, где в  окружении  клумб
стояли два нарядных дома - настоятельские  и  архиерейские палаты: в  первом
квартировал   ново-араратский   настоятель    отец    Виталий,   второй   же
предназначался для размещения высокого начальства, буде
     пожелает  почтить  островные  святыни  посещением. А надо  сказать, что
начальство  бывало на Ханаане часто - и церковное, и синодское, и  светское.
Один  лишь губернский архиерей, которому вроде бы и ехать было ближе, чем из
Москвы  или  Петербурга,  за  долгие  годы  не  наведался  ни  разу.  Не  из
небрежения,  а напротив  - от уважения  к  распорядительности  архимандрита.
Преосвященный любил  повторять, что догляд  надобен за нерадивыми, а радивых
доглядывать  незачем, и  в соответствии с этой максимой предпочитал навещать
лишь менее устроенные из подведомственных ему монастырей и благочинии.
     Келейник отца Виталия попросил дарительницу обождать в приемной, где по
стенам  были  развешаны  иконы  вперемежку  с архитектурными  планами разных
строений.  Иконам   Лисицына  поклонилась,  планы  внимательно  рассмотрела,
пожалела чахлую гераньку, которой что-то плохо рослось на подоконнике, а там
и к высокопреподобному позвали.
     Отец  Виталий  встретил  богомолицу  приветливо,  благословил  с высоты
своего исполинского роста и даже к рыжим, выбивавшимся из-под платка волосам
наклонился, как бы в смысле поцелуя, однако видно было, что дел у настоятеля
множество и ему хочется избавиться от приезжей барыньки поскорее.
     -  На обитель в общем жертвуете или  на  какое-нибудь особенное дело? -
спросил он, раскрывая конторскую книгу и готовясь вписать вдовицыну лепту.
     -  На  полное  усмотрение  вашего  высокопреподобия,  - ответила Полина
Андреевна. - А дозволено ли мне будет присесть?
     Виталий вздохнул,  поняв, что без душеспасительной беседы не обойтись -
за свое пожертвование  съест  у него вдова Лисицына четверть  часа,  если не
больше.
     -  Да вот  сюда пожалуйте, - показал он  на  неудобный, специально  для
подобных  случаев  заведенный стул:  с  ребрышками  по  сиденью, с  шипастой
спинкой  -  больше  четверти  часа  на таком  инквизиторском седалище  и  не
выдержишь.
     Полина Андреевна села, ойкнула, но ничего по поводу удивительного стула
не сказала.
     Немножко похвалила чудесные  араратские порядки, чинность  и  трезвость
населения,  индустриальные  новшества  и великолепие  построек - архимандрит
выслушал благосклонно, ибо при желании  льстить и гладить по шерстке госпожа
Лисицына умела превосходно. Затем  повернула на  существенное,  ради чего  и
было потрачено пятьсот рублей.
     -  Какое вашему высокопреподобию  подспорье  - святой Василисков  скит!
То-то   благости,  то-то   паломников!   -   радовалась  за   ново-араратцев
посетительница.  -  Мало  какая  из  обителей   владеет   таким   неоценимым
сокровищем.
     Виталий скривил круглое, не идущее к долговязию фигуры лицо.
     - Не могу с вами согласиться, дочь моя. Это прежним настоятелям, кто до
меня был, Окольний  остров корм давал, а  мне,  честно сказать, от него одна
докука. Паломники сейчас  в  Арарат не столько ради Василиска,  сколько ради
отдохновения  ездят  - и  душевного, и телесного. Ведь  здесь у нас истинный
рай, подобный  Эдемскому!  Да  и  без  богомольцев,  слава Господу, на ногах
крепко стоим. От скита же одно шатание в братии  и разброд. Иной раз, верите
ли,  мечтаю, чтоб постановление Синода вышло - позакрывать все скиты и схиму
воспретить,  чтоб не  нарушались иерархия и порядок.  -  Настоятель  сердито
топнул  тяжелой ногой - пол отозвался  гулом.  - Вы, я вижу,  женщина умная,
современного образа  мыслей, так что  уж я с вами  откровенно, без обиняков.
Что ж это за святость, когда схиигуменом на Окольней закоренелый развратник!
А,  вы  не слыхали? - спросил Виталий, заметив  гримасу на лице  собеседницы
(очень возможно, что вызванную не удивлением, а неудобством стула). - Старец
Израиль,  в  прошлом чувственный  плотоядник,  сущий  люцифер сладострастия!
Пережил   прочих  схимников,  и  вот  извольте  -  скитоначальник,   главный
блюститель синеозерской  святости,  целый  год  уже. Никак не  приберет  его
Господь. И  я, даром что настоятель, над  назначением сим невластен,  ибо на
Окольней острове свой устав!
     Полина Андреевна сокрушенно покачала головой, сочувствуя.
     -  И  не  говорите  мне   про  Василисков   скит,   -   все   кипятился
высокопреподобный.  -  У меня  в монастыре питие  спиртного  зелья строжаише
воспрещено, за  нарушение на  Укатай ссылаю или в  скудную сажаю,  на воду и
корки,  а  скит подает братии пример  хмельноблудия, и вовсе  безнаказанный,
потому что поделать ничего нельзя.
     - Святые старцы вино пьют? - захлопала карими глазами Лисицына.
     - Да  нет,  старцы  не  пьют.  Брат  Клеопа пьет  -  лодочник, которому
единственному дозволяется на Окольний плавать. Невоздержан к питию, чуть  не
каждый вечер безобразит, песни орет - и не  всегда  духовного содержания.  А
прогнать нельзя, ибо заменить некем. Прочие все боятся не то что на остров -
к берегу тому близко подходить. Никакими карами не заставишь!
     - Это почему  же? - с невинным видом спросила  жертвовательница. -  Что
там такого страшного?
     Архимандрит испытующе посмотрел на нее сверху вниз.
     - Не слыхали еще?
     - О чем, святой отец? Он неохотно буркнул:
     -  Так, глупости. Не слыхали,  так услышите. Я  же говорю, скит этот  -
рассадник бредней и суеверия.
     Про  Черного  Монаха заезжей  москвичке  рассказывать  не  стал  - надо
думать, пожалел время тратить.
     - Удобно ль вам сидеть, дочь моя? - учтиво спросил Виталий, поглядев на
стенные часы. - Монастырская  мебель  груба, предназначена  не для услады, а
для плотеумерщвления.
     -  Совершенно удобно,  - уверила его Полина  Андреевна, не выказывая ни
малейшего желания откланяться.
     Тогда настоятель попробовал обходной маневр:
     - Настает обеденный час. Откушайте нашей  монастырской  трапезы с отцом
келарем и  отцом  экономом.  Сам-то я  нынче без  обеда  - дел много,  а  вы
откушайте.  День   непостный,  так  что  подадут   и  говядинку   парную,  и
монастырских колбасок. Наша говядина на всю  Россию  прославлена. Когда ешь,
ножик  не надобен - бери да отламывай вилкой, вот как мягка и рассыпчата.  А
все потому что у  меня скоты с места не  сходят,  живут прямо в стойле -  им
туда  и травку самую  сочную доставляют, и  квасом поят,  и  бока разминают.
Право, отведайте - не пожалеете.
     Но и чревоугодный соблазн на прилипчивую гостью не подействовал.
     - А  я думала, что в монастырях скоромного вовсе не употребляют, даже и
в мясоед, - сказала госпожа Лисицына, с видимым удовольствием откидываясь на
спинку стула.
     -  У  меня  употребляют,  и греха в том не  вижу.  Еще во времена моего
новоначалия я уразумел, что из  постноедящего  хороший работник  не выйдет -
сила не та. Поэтому свою братию  я кормлю питательно. Ведь Священное Писание
нигде мясоядения не воспрещает, а лишь  разумно ограничивает. Сказано: "Егда
даст  Господь вам  мяса ясти..."  И  еще: "И даст  Господь вам мяса  ясти, и
съесьте мяса".
     -  А  не жалко умерщвлять  бедных  коровок и свинок?  - укорила  Полина
Андреевна. - Ведь тоже Божьи создания, живую искру в себе несут.
     Высокопреподобному, кажется, не  впервые задавали  этот вопрос,  потому
что с ответом он не затруднился:
     - Знаю-знаю. Слышал, что у вас в столицах нынче  мода на вегетарианство
и  многие защитой  животных  увлекаются. Лучше б  людей  защищали.  Скажите,
сударыня, чем наше с вами положение лучше? За скотиной хоть ухаживают  перед
тем, как на бойню отправить, откармливают, холят. Опять же учтите: коровы со
свиньями  не  знают страха  смертного и вообще не предполагают, что смертны.
Жизнь их покойна и предсказуема, ибо раньше определенного  возраста никто их
под нож не отправит.  С нами же, человеками, пагуба  может произойти в любую
минуту бытия. Не ведаем  своего завтрашнего дня и всечасно приуготовляемся к
внезапной смерти. У нас тоже есть свой Забойщик,  только  про  его правила и
соображения мы мало что  знаем. Ему нужны от нас не жирное мясо и не хорошие
надои, а нечто совсем иное - нам и самим  невдомек,  что именно, и  от этого
незнания во стократ страшнее. Так что поберегите свои жаления для человеков.
     Посетительница  слушала со вниманием, помня,  что отец Митрофаний  тоже
был невеликим  сторонником  постноядения, повторяя  слова  пустынника Зосимы
Верховского:  "Не  гонитесь  за одним  постом.  Бог  нигде  не  сказал:  аще
постники, то мои ученики, а имате любовь между собою".
     Однако  пора  было  поворачивать беседу  в  иное русло, так как  помимо
выяснения архимандритовой позиции касательно Василиска, имелась у визита еще
одна цель.
     - А верно ли рассказывают, отче, что на Ханаан путь неверующим заказан,
дабы не  оскверняли  священной земли? Правда  ли,  что  все  без  исключения
обитатели островов - ревнители самого строгого православия?
     - Кто это вам такую глупость  сказал?  -  удивился  Виталий. -  У  меня
многие  по найму трудятся, если нужного  знания или ремесла.  И я к таким  в
душу не лезу -  дело  бы свое  исполняли, и ладно. Инородцы  есть, иноверцы,
даже  вовсе  атеисты. Я, знаете  ли, не сторонник  миссионерничать.  Дай Бог
своих, родных, уберечь, а чужую  паству, да еще из паршивых  овец состоящую,
мне ненадобно. - И тут архимандрит сам, без дополнительного понукания, вывел
разговор  ровнехонько  туда,  куда  требовалось.  -  Вот у  меня на  Ханаане
миллионщик проживает, Коровин некий. Содержит лечебницу для  скорбных духом.
Пускай, я не препятствую. Лишь бы буйных не селил да платил исправно. Сам он
человек вовсе  безбожный, даже на Святую  Пасху в  храм не ходит, но денежки
его на угодное Господу дело идут.
     Посетительница всплеснула руками:
     -  Я  читала про лечебницу  доктора Коровина!  Пишут,  что он настоящий
кудесник по излечению нервно-психических расстройств.
     - Очень возможно.
     Виталий вновь покосился на часы.
     -  И  еще  я  слышала,  что  к нему на  прием  без  какой-то  особенной
рекомендации ни за что не попадешь - разговаривать не станет. Ах, как бы мне
хотелось,  чтоб он меня принял! Я так мучаюсь, так страдаю! Скажите, отче, а
не могли бы вы мне к доктору рекомендацию дать?
     - Нет, - поморщился  высокопреподобный. - У нас с ним это  не заведено.
Обращайтесь  установленным порядком  - в  его  петербургскую или  московскую
приемную, а там уж они решат.
     - У меня ужасные видения,  - пожаловалась Полина  Андреевна. - Спать по
ночам не могу. Московские психиатры от меня отказываются.
     -  И  что же у вас за видения? - тоскливо спросил настоятель, видя, что
гостья устраивается на стуле еще основательней.
     -  Скажите, ваше высокопреподобие, случалось ли вам когда-нибудь видеть
живого крокодила? От неожиданности Виталий сморгнул.
     - Не доводилось. Почему вы спрашиваете?
     -  А  я видела. В  Москве,  на прошлое Рождество.  Английский  зверинец
приезжал, ну я и пошла, по глупости.
     - Отчего же по глупости? - вздохнул архимандрит.
     - Так ведь ужас  какой!  Сам зеленый,  бугристый, зубищ пол