век  от  страха
смертныя. Увядание плоти и самое угасание ума  -  благое  предуготовление  к
иной жизни. Смерть не срезает тебя косой под ноги,  а  медленно  входит,  по
капле, что, пожалуй, и не лишено сладости. Недаром многие  старцы  из  числа
великосхимников, кто дожил до древних  лет,  пребывают  на  склоне  дней  не
столько здесь, сколько там, в райском блаженстве. Бывает, самая плоть их  по
смерти делается нетленной, что поражает людей. Да что  говорить  про  святых
старцев. У любого очень старого человека все знакомцы  -  кого  любил,  кого
ненавидел - уже там, ждут его,  он  один  позади  задержался,  и  оттого  не
страшно ему. Доподлинно известно ему, что всякие - и умнее его, и глупее,  и
злее, и добрее, и смелее, и трусливее, - все, кого знал он, преодолели  этот
страшный порог, и ничего. А значит, не такой уж он и страшный...
     Тут  Марья  Афанасьевна,  слушавшая  пространную  проповедь  владыки  с
необычайным вниманием, упокоенно улыбнулась,  и  Митрофаний  сдвинул  черные
брови, потому что ожидал  иного  воздействия.  Он  вздохнул,  перекрестился,
увещевать больше не стал.
     - Что ж,  если  чувствуешь  ты,  что  тебе  пора,  если  зовут  тебя  -
задерживать не стану. И причащу, и отпою, и в освященную землю  положу,  как
подобает. Это я тебя с сердца пугал. Помирай, коли решила. Если  тебя  жизнь
ничем больше не держит, не прельщает, где уж мне,  слабому,  тебя  удержать.
Только вот... - Он обернулся к диакону и приказал: - Давайте, отче, несите.
     Отец Алексий кивнул, вышел  за  дверь.  В  спальне  стало  тихо.  Марья
Афанасьевна лежала с закрытыми глазами, и лицо у нее было такое,  будто  она
уже не на ложе, а посреди церкви, в раскрытом гробу, и из-под высоких сводов
навстречу ей сладко поют ангелы. Митрофаний встал,  подошел  к  висевшей  на
стене литографии, стал с интересом ее разглядывать.
     А вскоре двери отворились, и диакон с келейником внесли плетеный  короб
с малым поверху окошечком. Поставили на пол и, поклонившись владыке,  отошли
к стенке.
     В коробе что-то странным образом шуршало и чуть ли даже не попискивало.
Сестра Пелагия от любопытства  вытянула  шею  и  на  цыпочки  встала,  желая
заглянуть в окошко, однако Митрофаний уже откинул крышку и  запустил  внутрь
обе руки.
     - Вот, тетенька, - сказал он обычным,  непастырским  голосом.  -  Хотел
показать  вам,  пока  не  померли.  Из-за  того  и  припозднился.  По  моему
приказанию  посланцы  мои   обшарили   всю   округу,   даже   и   телеграфом
воспользовался, хоть, сами знаете, и не люблю  этих  новшеств.  В  помете  у
отставного майора Сипягина нашелся белый бульдожонок женского пола.  И  ухо,
поглядите-ка, правильное. А из Нижнего в дар от купца первой гильдии Сайкина
скороходным паровым катером два часа назад  доставили  белого  же  кобелька,
полутора месяцев. Тот вообще по всем статьям молодец. Сучка - та  не  сплошь
белая, с рыжими носочками, но зато исключительной криволапости. Звать  Муся.
Еле Сипягин отдал - дочка никак не хотела расставаться. Пришлось  отлучением
пригрозить, за погубление души христианской, что с моей стороны было даже  и
противозаконно. А кобелек  пока  без  имени.  Смотрите,  какое  у  него  ухо
коричневое. Нос, как полагается,  розовый,  крапчатый,  и,  главное,  мордой
замечательно брудаст. Подрастут щенки - можно  наново  скрещивать.  Глядишь,
через два-три поколения белый бульдог и восстановится.
     Он извлек из корзины двух пузатых щенков. Один был побольше, зло тявкал
и сучил лапами, другой свисал смирно.
     Пелагия оглянулась  на  умирающую  и  увидела,  что  Марья  Афанасьевна
магическим образом переменилась и  для  гроба  уже  никак  не  годится.  Она
смотрела на бульдожат во все глаза, и  пальцы  на  груди  слабо  шевелились,
будто пытаясь что-то ухватить.
     Едва слышный, дрожащий голос спросил:
     - А слюнявы ли?
     Преосвященный шепнул Пелагии: "Доктора", - а сам подошел  к  кровати  и
усадил обоих щенков генеральше на ГРУДЬ.
     - Да вот, полюбуйтесь сами. Так ниточкой и текут.
     Пелагия выскочила в коридор с  таким  лицом,  что  доктор,  оказавшийся
неподалеку, понимающе кивнул:
     - Все?
     Она помотала головой,  еще  не  опомнившись  от  только  что  явленного
Божьего чуда, и молча показала: идите, мол.
     Доктор выглянул через две минуты. Вид у него был озадаченный и деловой.
     - Впервые за двадцать семь лет практики,  -  сказал  он  собравшимся  у
двери и крикнул: - Эй, кто-нибудь! Горничная! Бульону горячего, и покрепче!

x x x

     Владыка встретил Пелагию в отведенных ему покоях посвежевшим и веселым.
Успел  умыться,  переодеться  в  светло-серый  подрясник,  выпить  холодного
кваску.
     - Ну, что православные? - спросил  он,  лукаво  улыбаясь.  -  Чай,  про
чудодейственное избавление толкуют?
     -  Разъехались  почти  все,  -  доложила  Пелагия.  -  Еще  бы,   такое
происшествие. Не терпится домашним и знакомым  рассказать.  Но  предводитель
еще здесь, также и Бубенцов со своим секретарем.
     - Поджал, поди, хвост, бесенок? - Митрофаний  посерьезнел.  -  Пока  ты
тут. Пелагия, попусту время теряла, у нас в Заволжске такие дела пошли...
     Монахиня приняла упрек безропотно, склонила голову. Что ж,  виновата  -
не уберегла она малютку Закусая, а если Марья Афанасьевна на поправку пошла,
то не ее стараниями.
     - Бубенцов большую силу взял, таких турусов наворотил, такого  шуму  на
всю Россию поднял, прямо не знаю, отобьюсь ли...
     И преосвященный поведал Пелагии то,  что  она  уже  слышала  от  самого
Бубенцова, только у Митрофания толкование убийства выходило совсем иное.
     - Бред и глупость все эти выдумки про бога  Шишигу.  Загубили  какие-то
лихие люди две человеческие души, раздели и  головы  отрезали  -  то  ли  от
озорства, то ли по лютой злобе, то ли еще от чего. Мало  ли  каких  извергов
земля  носит.  А  Бубенцов  обрадовался,  давай  паутину  плести.   Летопись
допотопная ему куда как кстати пришлась. Сам знаю, что зытяки наши христиане
больше по названию и много подвержены языческим  суевериям,  но  ведь  тихий
народец, мирный. Не то что убить, у них и красть-то заводу нет. А этот бес в
считанные дни  поднял  муть  со  дна  людских  душ,  расплодил  наушников  и
клеветников. Как в Евангелии: "И  тогда  соблазнятся  мнози,  и  друг  друга
предадят, и возненавидят друг друга". Тьфу, скверна какая! Теперь многие  по
вечерам боятся из дому выйти, и двери со ставнями  на  ночь  запирают  -  уж
этакого-то сраму у нас лет десять не было, с тех пор  как  всех  разбойников
повывели. Ну да ничего. Сатана - наваждение,  а  Господь  -  избавление.  На
всякую злую каверзу сыщется управа. Как нынче сыскалась здесь, в Дроздовке.
     И вернувшись к  отрадной  теме,  Митрофаний  снова  пришел  в  приятное
расположение духа.
     - Что, Пелагиюшка? - прищурил он смеющийся глаз.  -  Простительный  это
грех, если я погоржусь самую малость?
     - Как тут не погордиться, - искренне молвила инокиня. - Не  раздражится
Господь. Спасли вы Марью Афанасьевну, и все это видели, все подтвердят.
     - То-то. Особенно я рад, что мерзавцу  этому  неведомому,  тихоне,  что
собачек истребил, все карты спутал. Паскудник уж, поди, ручонки потирал, что
сгубил старушку, ан вот тебе. -  И  архиерей  сложил  из  пальцев  ту  самую
фигуру, которую еще малое время назад сам назвал "знамением дьявольским".  -
Порода у нас крепкая. Тетенька еще  лет  десять  проживет,  а  Бог  даст,  и
пятнадцать. И наново уродов своих мордастых выведет.
     Совсем немного погордился  Митрофаний  и,  видно,  решил,  что  хватит.
Взглянул на Пелагию испытующе, покачал головой:
     - Что, непростое послушание  вышло?  А  ты,  верно,  думала  -  пустяк,
какие-то псы смехоподобные, я, мол, и не такие клубки  распутывала?  Только,
видишь, дело само разрешилось. Я тут говорил "мерзавец", "паскудник", а надо
бы "мерзавка" и "паскудина". Картина ведь ясная. Осерчала Марья  Афанасьевна
на законных наследников да в пику им составила духовную на  англичанку  эту.
Не всерьез, конечно, для острастки. А у  лютеранки  от  жадности  помрачение
рассудка вышло, в ее положении очень понятное. Из приживалок на старости лет
вдруг богачкой сделаться. У кого хочешь мозги набекрень съедут.
     - Мисс Ригли не  старая,  -  сказала  Пелагия.  -  Ей  вряд  ли  больше
пятидесяти.
     - Тем более. Самый возраст, когда из человека начинает сила  уходить  и
делается страшно завтрашнего дня. Выгонят ее  теперь  отсюда,  и  правильно.
Неблагодарность - тяжкий грех, а предательство - наихудший.
     - Нельзя допустить, чтоб выгнали, - решительно заявила Пелагия. -  Мисс
Ригли собак не убивала. Когда подсыпали яду Загуляю и Закидаю, завещание еще
не было изменено в ее пользу. Я так думаю, что наследство тут вообще ни  при
чем.
     - Как так ни при чем? Ради чего ж тогда было старуху в могилу загонять?
И кто все это умыслил, если не англичанка?
     Митрофаний удивленно смотрел на свою  духовную  дочь,  а  та  подвигала
вверх-вниз рыжими, да еще выгоревшими на солнце бровями, и - как с обрыва  в
речку:
     - Ради чего, сама не пойму, а вот кто собачек извел, пожалуй, знаю.
     В дверь деликатно, но настойчиво постучали - очень уж  не  ко  времени.
Заглянул иподиакон.
     - Ваше преосвященство, все общество в гостиной,  очень  вас  просят.  Я
говорю - отдыхают с дороги, а  они:  умоли,  мол.  Предводитель  только  вас
дожидается, у него уж и коляска запряжена, но без вашего благословения ни  в
какую не едет. Может, выйдете?
     С отца Алексия архиерей перевел  взгляд  обратно  на  Пелагию,  на  лбу
прорисовались три поперечные морщины.
     - Разговор у нас с тобой. Пелагия, надо думать, будет долгий. Пойдем  в
гостиную. Отбуду предписанное приличиями, а после продолжим.

x x x

     В гостиной  и  в  самом  деле  собралось  целое  общество,  встретившее
архиерея восторженным гудом и, верно, разразившееся бы аплодисментами,  если
б не почтение к высокому сану. Бубенцов и тот подошел, с чувством сказал:
     - Вечная вам  благодарность,  владыко,  за  тетеньку.  Еще  бы  ему  не
благодарить - теперь можно сызнова вести подкоп под духовную. Довольное лицо
Митрофания на миг омрачилось (очевидно, именно от  этой  мысли),  и  пастырь
отвернулся от неприятного молодого человека, как бы забыв его благословить.
     А с другой стороны уже подлезал Спасенный, слезливо приговаривал:
     - Яков живот наш есть: цвет, и дым, и  роса  утрення  воистину.  Ручку,
ручку вашу святую поцеловать...
     - Господа! Господа! -  провозгласил  Краснов.  -  Только  что  родилось
стихотворение. Послушайте, господа, экспромт. В  стиле  великого  Державина!
"Ода на чудесное избавление дроздовской царицы Марьи Афанасьевны от смертныя
опасности".

     Припав к ликующей цевнице,
     От всех счастливых россиян
     Пою, блаженством осиян,
     Я исцеление царицы.

     От яда черныя змеи,
     Твоей рабы неблагодарной,
     Погибли смертию коварной
     Пребелы ангелы твои.

     Но Провидение не дало
     Свершиться гнусности такой,
     Владыки твердою рукой
     Изъято мерзостное жало!

     - Кирилл Нифонтович! - дрожащим голосом вскричала мисс  Ригли,  прервав
декламацию и протягивая к поэту свои тощие руки.  -  Неужто  и  вы  от  меня
отступились!
     Владимир Львович недобро улыбнулся:
     - Отлично! Вот уж воистину на  воре  шапка  горит.  Как-то  само  собой
вышло, что англичанка оказалась в середине пустого круга,  словно  намеренно
выставленная на всеобщее обозрение.
     - Мисс Ригли и правда не любила бабушкиных бульдогов, но  предположить,
что она... Нет-нет, немыслимо, - замотал головой Петр Георгиевич.  -  Вы  ее
совсем не знаете, Владимир Львович. То есть, конечно,  со  стороны  все  это
может показаться и даже, наверное, не может не показаться в  высшей  степени
подозрительным, однако же как человек, знающий мисс Ригли с раннего детства,
могу  полностью  за  нее  ручаться  и  уверяю  вас,  что  это  предположение
совершенно не имеет...
     - Она это, англичанка, больше некому, - прервал его сбивчивые  уверения
один из гостей. - И умысел, право, какой-то нерусский.  Не  просто  взять  и
убить, а сердце человеку надорвать. Больно мудрено для православного. Да что
говорить, дело ясное.
     Спасенный присовокупил:
     - Очи имущи да видите, уши имущи да слышите.
     - Ах, перестаньте, что за чушь! - К мисс Ригли подошла Наина Георгиевна
и взяла ее за руку. - Don't listen to them. They do not know what  they  are
saying {Не слушайте  их.  Они  сами  не  знают,  что  говорят  (англ.).}.  -
Оглянувшись, барышня окинула всех ненавидящим  взглядом.  -  Уж  и  приговор
вынесли! Я Джаннету в обиду не дам!
     Англичанка  всхлипнула  и  благодарно  припала  лбом  к   плечу   своей
воспитанницы.
     - Однако, Наина Георгиевна, это  не  в  вашей  власти  -  предотвратить
полагающееся по  закону  разбирательство,  -  заметил  предводитель.  -  Мы,
разумеется, понимаем и  уважаем  ваши  чувства,  однако  же  пускай  полиция
разбирается, имеется ли в этой  истории  состав  преступления  и  кто  несет
ответственность. По моему глубокому убеждению, здесь именно преступление,  и
трактоваться оно должно как покушение на убийство. Уверен, что так же  решит
и суд присяжных.
     - Это каторга? - в ужасе пискнула мисс Ригли,  затравленно  оглядываясь
по сторонам. - Сибирь?
     - Да уж не Брайтон, - зловеще ответил предводитель, гордившийся знанием
европейских курортов.
     Англичанка опустила голову и тихо заплакала, видно, уже ни  на  что  не
надеясь. Наина Георгиевна, вся порозовев от негодования, обняла ее за  плечи
и стала  нашептывать  что-то  утешительное,  но  мисс  Ригли  только  горько
повторяла:
     - Нет-нет, я здесь чужая, the Jury  will  condemn  me  {присяжные  меня
осудят (англ.).} ...
     Сестра Пелагия, сердце которой разрывалось от этой жалостной  сцены,  с
мольбой взглянула  на  преосвященного.  Тот  успокоительно  кивнул.  Стукнул
посохом по полу,  кашлянул,  и  все  сразу  замолчали,  почтительно  к  нему
обернувшись.
     - Оставьте эту женщину, - пророкотал владыка. - Она невиновна.
     - Но как же  завещание,  ваше  преосвященство?  -  Предводитель  развел
руками. - Ведь первый следственный принцип: cui prodest {[Ищи] кому  выгодно
(лат.).}.
     - Граф Гавриил Александрович,  -  наставительно  погрозил  ему  пальцем
епископ, - пироги должен пекчи пирожник, ваше же дело - попекаться  о  нашем
дворянстве, а не дознаниями заниматься, к чему у вас, уж не прогневайтесь, и
предрасположения никакого нет.
     Предводитель  смущенно  улыбнулся,  а  Митрофаний   так   же   неспешно
продолжил:
     - Не следовало бы пренебрегать заверениями  сего  молодого  человека  и
девицы, знающих эту особу чуть не  от  своего  рождения.  А  если  вам  того
недостаточно, то извольте: первого пса погубили, когда завещание еще не было
переделано на госпожу Ригли. Где ж тут, Гавриил Александрович, ваш  prodest,
a?
     - Хм, верно! - щелкнул пальцами  непочтительный  Поджио.  -  Владыка-то
остер.
     Вконец сконфуженный предводитель развел руки еще шире:
     - Но позвольте, кто же тогда поубивал собак? Или это  так  и  останется
сокрытым тайной?
     Молчание было столь напряженным, взгляды, со всех сторон  обращенные  к
архиерею, были полны таким ожиданием, что Митрофаний не вынес соблазна. - От
людей сокрыто, да Богу ведомо, - сказал он веско. - А от Него  и  служителям
Его.
     Тут уж в гостиной всякое шевеление прекратилось. У дверей,  схватившись
обеими  руками  за  тесемку  белого  передника,  замерла   горничная   Таня,
Скептически  склонил  голову  Бубенцов.  Мисс  Ригли  потянулась   платочком
вытереть слезы, да и замерла.  Даже  гордая  Наина  Георгиевна  смотрела  на
владыку будто завороженная.
     Митрофаний взял за руку Пелагию, вывел на середину комнаты.
     - По моему наказу здесь несколько  дней  прожила  сестра  Пелагия,  мое
зоркое око. Велю тебе, дочь моя, рассказать этим людям то, что  ты  выявила.
Дело это слишком взбудоражило умы и замутило души, так что не будем с  тобой
келейничать.
     Пелагия опустила глаза и подвигала вперед-назад по переносице очки, что
являлось у нее признаком неудовольствия, но сердиться  на  владыку  ей  было
невместно. Оставалось только повиноваться.
     -  Если  благословляете,  отче,  расскажу,  -  сказала  она,  переборов
понятное волнение. - Но сначала повинюсь и попрошу прощения. Мне  бы  раньше
разобраться следовало. И детеныш невинный был бы жив,  и  Марья  Афанасьевна
избежала  бы  горестного  потрясения,  чуть  не  сведшего   ее   в   могилу.
Припозднилась я, только сегодня поутру мне кое-что открылось, да и то не  до
конца...
     Все слушали монахиню  очень  внимательно,  кроме  разве  что  Владимира
Львовича  -  тот  стоял  подбоченясь  и  взирал  на  черницу  с  насмешливым
удивлением. Да и его клеврет Тихон Иеремеевич, заразившись  примером  своего
господина, воспользовался паузой, чтобы  вполголоса,  словно  бы  про  себя,
изречь:
     - Жены ваша да молчат, не повелеся бо им  глаголати,  но  повиноватися,
якоже и закон глаголет.
     - Не искажайте Священного  Писания,  это  грех  великий  и  к  тому  же
наказуемый, - не спустил  ему  каверзы  Митрофаний.  -  У  святого  апостола
сказано "в церквах да молчат" - в том  смысле,  что  во  время  богослужения
длинноязыкие жены помалкивать должны, однако христианский закон рта женщинам
не затыкает. Это вы, почтенный, видимо, с магометанством спутали.
     - Виноват,  владыко,  памятью  стал  скуден,  -  смиренно  ответствовал
Спасенный и низко, чуть не до земли поклонился преосвященному.
     Пелагия перекрестилась, зная, что в самом скором времени в  тихой  зале
разразится вопль содомский и гоморрский, но делать нечего, начала:
     - Тут в Дроздовке три убийства произошло, одно пять дней назад,  другое
третьего дня, а последнее вчера вечером. Именно  что  убийства,  хоть  и  не
людей убивали. Первое  убийство  было  подготовлено  заранее,  с  осторожным
умыслом. Кто-то хотел разом отравить и  Загуляя,  и  Закидая.  Во  второй  и
третий раз  вышло  по-другому:  убийца  не  готовился  вовсе,  а  действовал
впопыхах, бил тем, что под руку подвернулось. Когда  убили  Закидая,  в  ход
пошел топор, взятый из садовой будки. Вчера хватило и обычного камня.  Много
ли дитяти надо? Поди, и пискнуть не успел...
     Монахиня снова перекрестилась, хотя по собаке и не полагалось бы. Ну да
ничего, хуже не будет.
     - Ясно одно: убийство собак с завещанием никак не связано, потому  что,
как указал  владыка,  перемена  духовной  не  сказалась  на  злом  намерении
собакоубийцы. Этот человек все равно довел свое черное дело до конца. То  ли
хотел таким образом извести Марью  Афанасьевну,  то  ли  добивался  какой-то
иной, нам неведомой цели.  Но  и  в  сем  последнем  случае  поступки  этого
человека вдвойне отвратительны - из-за равнодушия, с которым  убийца  взирал
на страдания несчастной женщины. Ведь не мог  же  убийца  не  понимать,  что
разрушает ее душевное и физическое здоровье... А самое загадочное здесь  вот
что. - Пелагия подтянула сползшие очки. - К чему понадобилась такая спешка с
Закидаем и Закусаем? Зачем убийце было  так  рисковать?  Оба  раза  в  парке
гуляли люди. Могли увидеть, разоблачить. Я, например, вчера чуть не застигла
злоумышленника на месте преступления, даже слышала шаги, но, грешным  делом,
побоялась вдогонку бежать, а когда духом укрепилась  -  уж  поздно  было.  В
ожесточении и дерзости преступника чувствуется какая-то  особенная  страсть.
То ли ненависть, то ли страх, то ли еще что. Не знаю и гадать не берусь. Вся
надежда, что злоумышленник, а вернее, злоумышленница сама нам расскажет.
     - Злоумышленница?! -  ахнул  Ширяев.  -  То  есть  вы,  сестра,  хотите
сказать, что убийца женского пола?
     Все заговорили разом, а Митрофаний  взглянул  на  Пелагию  с  некоторым
сомнен