Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
стиллированной. Час в
день непременно гуляет на свежем воздухе, с невероятными предосторожностями.
Земли ногами не касается, специально выучился ходить на ходулях, "чтоб не
вдыхать почвенные миазмы". Ходули стоят на крыльце, снаружи дома, поэтому
Веллер до них иначе как в перчатках не дотрагивается. Гуляющий Веллер - это,
скажу вам, картина! Приезжайте нарочно полюбоваться, между девятью и десятью
часами утра. Затянут в клеенчатый костюм, на лице респираторная маска, и
деревянными шестами по земле: бум, бум, бум. Прямо статуя Командора!
Доктор засмеялся, и Полина Андреевна охотно к нему присоединилась.
- А что вы хотели рассказать про причуды памяти? - спросила она, все
еще улыбаясь. - Тоже что-нибудь смешное?
- Совсем напротив. Очень грустное. Есть у меня пациентка, которая
каждое утро, просыпаясь, возвращается в один и тот же день, самый страшный
день ее жизни, когда она получила известие о гибели мужа. Она тогда
закричала, упала в обморок и пролежала в беспамятстве целую ночь. С тех пор
каждое утро ей кажется, что она не проснулась, а очнулась после обморока и
что страшное известие поступило лишь накануне вечером. Время для нее словно
остановилось, боль потери совершенно не притупляется. Откроет утром глаза -
и сразу крик, слезы, истерика... К ней приставлен специальный врач, который
ее утешает, втолковывая, что несчастье произошло давно, семь лет назад.
Сначала она, естественно, не верит. На доказательства и объяснения уходит
вся первая половина дня. К обеденному времени больная дает себя убедить,
понемногу успокаивается, начинает спрашивать, что же за эти семь лет
произошло. Очень живо всем интересуется. К вечеру она уже совсем покойна и
умиротворена. Ложится с улыбкой, спит сном младенца. А утром проснется - и
все сначала: горе, рыдание, попытки суицида. Бьюсь, бьюсь, а ничего пока
сделать не могу. Механизм психического шока еще слишком мало изучен,
приходится идти на ощупь. Состоять при этой пациентке очень тяжело, ведь
каждый день повторяется одно и то же. Врачи более двух-трех недель не
выдерживают, приходится заменять...
Увидев, что у слушательницы на глазах слезы, Донат Саввич бодро сказал:
- Ну-ну. Не все мои пациенты несчастны. Есть один совершенно
счастливый. Видите картину?
Доктор показал на уже поминавшегося осьминога, на которого Полина
Андреевна во все продолжение беседы поглядывала частенько - было в этом
полотне что-то особенное, нескоро и ненадолго отпускающее от себя взгляд.
- Творение кисти Конона Есихина. Слышали про такого?
- Нет. Поразительный дар!
- Есихин - гений, - кивнул Коровин. - Самый настоящий, беспримесный.
Знаете, из тех художников, которые пишут, будто до них вовсе не существовало
никакой живописи - ни Рафаэля, ни Гойи, ни Сезанна. Вообще никого - пока не
народился на свет Конон Есихин, первый художник Земли, и не стал вытворять
такое, что холст у него оживает прямо под кистью.
- Есихин? Нет, не знаю.
- Разумеется. Про Есихина мало кто знает - лишь немногие гурманы
искусства, да и те уверены, что он давно умер. Потому что Конон Петрович -
совершенный безумец, шестой год не выходит из коттеджа номер три, а перед
тем еще лет десять просидел в обычном сумасшедшем доме, где идиоты-врачи,
желая вернуть Есихина к "норме", не давали ему ни красок, ни карандашей.
- В чем же состоит его безумие? - Полина Андреевна все смотрела на
осьминога, который чем дальше, тем больше месмеризировал ее своим странным
холодным взглядом.
- Пушкина помните? Про несовместность гения и злодейства? Пример
Есихина доказывает, что они отличнейшим образом совместны. Конон Петрович -
злодей нерефлектирующий, естественный. Увлеченность творчеством истребила в
его душе все прочие чувства. Не сразу, постепенно. Единственное существо,
которое Есихин любил, и любил страстно, была его дочь, тихая, славная
девочка, рано лишившаяся матери и медленно угасавшая от чахотки. Месяцами он
почти не отходил от ее ложа - разве что на час-другой в мастерскую,
поработать над картиной. Наконец додумался перенести холст в детскую, чтобы
вовсе не отлучаться. Не ел, не пил, не спал. Те, кто видел его в те дни,
рассказывают, что вид Есихина был ужасен: всклокоченный, небритый, в
перепачканной красками рубашке, он писал портрет своей дочери - зная, что
этот портрет последний. Никого в комнату не пускал, все сам: подаст девочке
пить, или лекарство, или поесть, и снова хватается за кисть. Когда же у
ребенка началась агония, Есихин впал в истинное исступление - но не от горя,
а от восторга: так чудесно играли свет и тень на искаженном мукой исхудалом
личике. Собравшиеся в соседней комнате слышали жалобные стоны из-за запертой
двери. Умирающая плакала, просила воды, но тщетно - Есихин не мог оторваться
от картины. Когда, наконец, выломали дверь, девочка уже скончалась, Есихин
же на нее даже не смотрел - все подправлял что-то на холсте. Дочь отвезли на
кладбище, отца в сумасшедший дом. А картина, хоть и незаконченная, была
выставлена на Парижском салоне под названием "La morte triomphante"
("Смерть-победительница" (фр.)) и получила там золотую медаль.
- Рассудок отца не вынес горя и воздвиг себе защиту в виде творчества,
- так истолковала добросердечная Полина Андреевна услышанную историю.
- Вы полагаете? - Донат Саввич снял очки, протер, снова надел. - А я,
изучая случай Есихина, привожу к выводу, что настоящий, исполинский гений
без омертвения некоторых зон души созреть до конца не может. Истребив в
себе, вместе с любовью к дочери, остатки человеческого, Конон Петрович
полностью освободился для искусства. То, что он сейчас создает у себя в
третьем коттедже, когда-нибудь станет украшением лучших галерей мира. И кто
из благодарных потомков вспомнит тогда плачущую девочку, которая умерла, не
утолив последней жажды? Я нисколько не сомневаюсь, что мою лечебницу, меня
самого, да и остров Ханаан в грядущих поколениях будут помнить лишь из-за
того, что здесь жил и творил гений. Кстати, хотите посмотреть на Есихина и
его картины?
Госпожа Лисицына ответила не сразу и как-то не очень уверенно:
- Да... Наверное, хочу.
Подумала еще, кивнула сама себе и сказала уже тверже:
- Непременно хочу. Ведите.
"Тепло, теплее, горячо!"
Перед тем как отправиться с визитом к доктору Коровину, Лисицына зашла
в гостиницу, где сменила легкую тальму на длинный черный плащ с капюшоном -
очевидно, в предвидении вечернего похолодания. Однако солнце, хоть и
неяркое, за день успело неплохо прогреть воздух, и для прогулки по
территории клиники надевать плащ не понадобилось. Полина Андреевна
ограничилась тем, что накинула на плечи шарф, Коровин же и вовсе остался как
был, в жилете и сюртуке.
Коттедж номер три находился на самом краю поросшей соснами горки,
которую Коровин взял в аренду у монастыря. Домик с гладко оштукатуренными
белыми стенами показался Полине Андреевне ничем не примечательным, особенно
по сравнению с прочими коттеджами, многие из которых поражали своей
причудливостью.
- Тут все волшебство внутри, - пояснил Донат Саввич. - Есихина внешний
вид его жилища не занимает. Да и потом я ведь говорил, он и не выходит
никогда.
Вошли без стука. Позднее стало ясно почему: художник все равно бы не
услышал, а услышал бы, так не ответил.
Полина увидела, что коттедж представляет собой одно помещение с пятью
большими окнами - по одному в каждой стене и еще одно па потолке. Никакой
мебели и этой студии не наблюдалось. Вероятно, ел и спал Есихин прямо на
полу.
Впрочем, убранство гостья разглядеть толком не успела - до того
поразили ее стены и потолок этого диковинного жилища.
Все внутренние поверхности за исключением пола и окон были обтянуты
холстом, почти сплошь расписанным масляными красками. Потолок представлял
собой картину ночного неба, такую точную и убедительную, что если б не
квадрат стекла, в котором виднелись чуть подкрашенные закатом облака, легко
было впасть в заблуждение и вообразить, что крыша вовсе отсутствует. Одна из
стен, северная, изображала сосновую рощу; другая, восточная, - пологий спуск
к речке и фермам; западная - лужайку и два соседних коттеджа; южная - кусты.
Нетрудно было заметить, что художник с поразительной достоверностью
воспроизвел пейзажи за окном. Только у Есихина они получились куда более
сочными и емкими, различимые за стеклами подлинники выглядели бледными
копиями нарисованных ландшафтов.
- У него сейчас период увлечения пейзажами, - вполголоса пояснил Донат
Саввич, показывая на художника, который стоял у восточной стены, спиной к
вошедшим, и сосредоточенно водил маленькой кисточкой, ни разу даже не
оглянувшись. - Сейчас он пишет цикл "Времена суток". Видите: тут рассвет,
тут утро, тут день, тут вечер, а на потолке ночь. Главное - вовремя менять
холсты, а то он начинает писать новую картину прямо поверх старой. У меня за
эти годы собралась изрядная коллекция - когда-нибудь окуплю все расходы по
клинике, - пошутил Коровин. - Ну, не я, так мои наследники.
Лисицына осторожно подошла к гению, работавшему у "вечерней" стены,
сбоку, чтобы получше его разглядеть.
Увидела худой, беспрестанно гримасничающий профиль, свисающие на лоб
полуседые, грязные волосы, засаленную блузу, повисшую с вялой губы нитку
слюны.
Сама картина при ближайшем рассмотрении произвела на зрительницу такое
же неприятное, хоть и безусловно сильное впечатление. Вне всякого сомнения
она была гениальна: зажженные окна двух нарисованных коттеджей, луна над их
крышами, темные силуэты сосен дышали тайной, жутью, умиранием - это был не
просто вечер, а некий всеобъемлющий Вечер, предвестье вечного мрака и
безмолвия.
- Почему это в искусстве неприятное и безобразное потрясает больше, чем
красивое и радующее взгляд? - содрогнулась Полина Андреевна. - В природе
такого никогда не случается, там тоже есть отвратительное, но оно создано
лишь служить фоном Прекрасному.
Вы говорите про создание Творца Небесного, а искусство - произведение
творцов земных, - ответил доктор, следя за движениями кисти. - Вот вам
лишнее подтверждение того, что люди искусства ведут родословие от мятежного
ангела Сатаны. Конон Петрович! - вдруг повысил он голос, стукнув живописца
по плечу. - Что это вы изобразили?
Лисицына увидела, что чуть в стороне от одного из коттеджей, вровень с
крышей, нарисовано нечто странное: неестественно вытянутая фигура в
островерхом черном балахоне, на длинных и тонких, будто паучьих ножках.
Молодая дама непроизвольно выглянула в окно, но ничего похожего там не
увидела.
- Это монах, - сказала Полина Андреевна самым что ни на есть наивным
голосом. - Только какой-то странный.
- И не просто монах, а Черный Монах, главная ханаанская
достопримечательность, - кивнул Донат Саввич. - Вы, верно, о нем уже
слышали. Я одного не пойму... - Он еще раз стукнул художника по плечу, уже
сильнее. - Конон Петрович!
Тот и не подумал оборачиваться, а госпожа Лисицына внутренне вся
подобралась. Удачное стечение обстоятельств, кажется, могло облегчить ей
поставленную задачу. Тепло, очень тепло!
- Черный Монах? - переспросила она. - Это призрак Василиска, который
якобы бродит по воде и всех пугает?
Коровин нахмурился, начиная сердиться на упрямого живописца.
- Не только пугает. Он еще повадился поставлять мне новых пациентов.
Еще теплее!
- Конон Петрович, я обращаюсь к вам. И если задал вопрос, то без ответа
не уйду, - строго сказал доктор. - Вы изобразили здесь Василиска? Кто вам
про него рассказал? Ведь вы ни с кем кроме меня не разговариваете. Откуда вы
про него знаете?
Не повернувшись, Есихин буркнул:
- Я знаю только то, что видят мои глаза.
Чуть коснулся кисточкой черной фигуры, и Полине Андреевне показалось,
что та покачнулась, будто бы с трудом сохраняя равновесие под напором ветра.
- Новые пациенты? - покосилась на Коровина гостья. - Должно быть, тоже
интересные?
- Да, но очень тяжелые. Особенно один, совсем еще мальчик. Сидит в
оранжерее наг яко прародитель Адам, поэтому показать вам его не осмелюсь.
Быстро прогрессирующий травматический идиотизм - сгорает прямо на глазах.
Никого к себе не подпускает, пищи от санитаров не берет. Ест что растет на
деревьях, но долго ли протянешь на бананах с ананасами? Еще неделя, много
две, и умрет - если только я не придумаю метод лечения. Увы, пока ничего не
выходит.
- А второй? - спросила любопытная дама. - Тоже идиотизм?
- Нет, энтропоз. Это очень редкое заболевание, близкое к автоизму, но
не врожденное, а приобретенное. Способ лечения науке пока неизвестен. А был
умнейший человек, я еще застал его в полном разуме... Увы, в один день -
вернее, в одну ночь - превратился в руину.
Горячо! Ах, как удачно все складывалось!
Госпожа Лисицына ахнула:
- За одну ночь из умнейшего человека в руину? Что же с ним стряслось?
"Бедняжка Бердичевский"
- Этот человек стал жертвой шокогенной галлюцинации, спровоцированной
предшествующими событиями и общей болезненной восприимчивостью натуры. В
первый период пациент много и исступленно говорил, поэтому природа видения
мне более или менее известна. Бердичевского (так зовут этого человека)
зачем-то понесло среди ночи в один заброшенный дом, где недавно случилось
несчастье. На людей с обостренной впечатлительностью подобные места
действуют особенным образом. Не буду пересказывать вам фантастические
подробности репутации того дома, они не столь существенны. Но содержание
галлюцинации весьма характерно: Бердичевскому явился Василиск, после чего
галлюцинант увидел себя заживо заколоченным в гроб. Классический случай
наложения предпубертатного мистического психоза, широко распространенного
даже у очень образованных людей, на депрессию танатофобного свойства.
Толчком к бредовому видению, вероятно, послужили какие-то действительные
происшествия. Там, в избушке, и в самом деле на столе был гроб, сколоченный
прежним обитателем для себя, но оставшийся неиспользованным. Сочетание
темноты, скрипов, движения теней с этим шокирующим предметом - вот что
повергло Бердичевского в состояние раптуса.
Эту мудреную, изобилующую диковинными терминами лекцию госпожа Лисицына
прослушала с чрезвычайным вниманием. Художник же продолжал трудиться над
своим полотном и ни малейшего интереса к рассказу не проявлял - да вряд ли
вообще его слышал.
- Что ж, увидел в темной комнате пустой гроб и сразу тронулся
рассудком? - недоверчиво спросила Полина Андреевна.
- Трудно сказать, что там на самом деле произошло. Вне всякого
сомнения, у Бердичевского приключилось нечто вроде эпилептического припадка.
Должно быть, он катался по полу, бился об углы и предметы утвари, корчился в
судорогах. Руки у него были ободраны, сорваны ногти, пальцы сплошь в
занозах, на затылке шишка, растянуты связки на левом голеностопе, да и
обмочился, что тоже характерно для эпилептоидного взрыва.
Не в силах справиться с волнением, слушательница попросила:
- Идемте на воздух. Эти стены отчего-то на меня давят...
- Так этот несчастный совершенно безумен? - тихо спросила она, выйдя из
коттеджа.
- Кто, художник?
- Нет... Бердичевский. Донат Саввич развел руками:
- Видите ли, при энтропозе человек день ото дня все больше уходит в
себя, постепенно перестает откликаться на происходящее вокруг. Другое
название болезни - петроз, поскольку больной мало-помалу словно превращается
в камень. У Бердичевского вследствие потрясения произошел полнейший распад
личности. А хуже всего то, что у него продолжаются ночные галлюцинации. Один
оставаться он боится, я поселил его в седьмой коттедж, где живет еще один
любопытнейший пациент, по роду занятий ученый-физик. Зовут его Сергей
Николаевич Лямпе. Человек он добрый, прямо ангел, и потому против
сожительства не возражает. Они отлично поладили друг с другом. Лямпе ставит
над Бердичевским какие-то мудреные эксперименты, впрочем, совершенно
безвредные, и оба довольны. Полина Андреевна сделала вид, что ее прихотливое
внимание переключилось с Бердичевского на сумасшедшего физика:
- Любопытнейший пациент? Ой, расскажите!
Они вышли на лужайку и остановились. Свет дня почти померк, в коттеджах
и лечебных постройках кое-где уже горели огни.
- Сергей Николаевич Лямпе, скорее всего, тоже гений, как Есихин. Но
беда в том, что Есихину не нужно доказывать свою гениальность на словах -
написал картину, и все понятно. Лямпе же ученый, причем занимающийся
странными, граничащими с шарлатанством исследованиями. Тут без убедительных
и, желательно, даже красноречивых, объяснений обойтись никак нельзя. Но беда
в том, что Сергей Николаевич страдает тяжелейшим расстройством
дискурсивности.
- Чем-чем? - не поняла Лисицына.
- Нарушением связной речи. Попросту говоря, слова у него не поспевают
за мыслями. Что он говорит, понять почти невозможно. Даже я в девяти случаях
из десяти не догадываюсь, что именно он хочет сказать. Ну, а другие люди и
вовсе почитают его идиотом. Но Лямпе очень даже не идиот. Он закончил
гимназию с золотой медалью, в университетском выпуске был первым. Только
учился не как все, а особенным образом: все экзамены сдавал письменно, для
него сделали исключение.
- А в чем его гениальность? - осторожно вела свою линию Полина
Андреевна. - Что за опыты он ставит над этим, как его, Богуславским?
- Бердичевским, - поправил доктор. - Если Есихин гений зла, то Лямпе
вне всякого сомнения гений добра. У него теория, что все вокруг пронизано
некими невидимыми глазу лучами и каждый человек тоже источает эманацию
разных цветов и оттенков. Сергей Николаевич потратил много лет на
изобретение прибора, который был бы способен различать и анализировать эту
ауру.
- И что это за аура? - спросила Лисицына, пока не решаясь вновь
повернуть разговор на Бердичевского.
- Более всего Сергея Николаевича занимает эманация нравственности. -
Коровин улыбнулся, но не насмешливо, скорее благодушно. - Какие-то
драгоценные оранжевые лучи, по которым можно распознать душевное
благородство и добросердечие. Лямпе уверяет, что если научиться видеть такую
эманацию, то злым людям на свете не будет никакого ходу и у них не останется
иного пути, кроме как развивать в себе излучение оранжевого спектра.
- Это совершенно исключительный человек! - решительно объявила
посетительница. - Я во что бы то ни стало должна его увидеть. Пусть изучит
меня на предмет оранжевой эманации!
Доктор достал из кармашка часы.
- Ну, изучать вас, положим, Лямпе не станет. Во-первых, не слишком
жалует женщин, а во-вторых, у него строгое расписание. Сейчас, если не
ошибаюсь, время опытов. Хотите посмотреть? Тем более это совсем рядом. Вон
он, седьмой коттедж.
- Очень хочу!
- Хорошо, выполню вашу просьбу. А вы потом выполните мою, уговор?
Глаза Коровина хитро блеснули.
- Какую?
- После скажу, - засмеялся Донат Саввич. - Не пугайтесь, ничего
страшного от вас я не потребую.
Они уже подходили к славному двухэтажному домику альпийского стиля -
бревенчатому, с широкой лестнице