т лести. Он встречал клиен-
тов бранью. Людям слабым льстит, когда с ними обращаются грубо: они при-
нимают грубость как дань уважения, якобы воздаваемую их мужеству,  и  ею
они зажигают огарок своей погасшей свечи. Все дело в  том,  чтобы  знать
меру, границу, по ту сторону которой дубинка уже не чешет спину ослу,  а
бесит его. Тимон отлично знал эту границу. Никогда, даже в минуты самого
пылкого увлечения, он не переставал следить  за  манометром,  или,  если
угодно, за стрелкой, которая подскакивает на циферблате, когда бьют  ку-
лаками по голове ярмарочного чурбана. Он оставался холоден  в  гневе,  в
угрозах, в своих необузданных нападках. Едва приступая, он уже знал: "До
сих пор! Стой! Кругом!" Этому кабану предстояло  опустошить  еще  немало
полей... Объяснимся: если "до сих пор" не приносило  вожделенной  добычи
(это случалось очень редко; преследуемый  зверь  всегда  оставлял  кусок
своей шкуры в пасти преследователя; он бы даже из шкуры  выскочил,  если
бы мог, лишь бы спастись от погони), охотник знал,  что  настигнет  свою
жертву в другой раз. Тимон никогда ничего не забывал.
   В особенности он не забывал о настоящей каре - той, что идет за  шир-
мой, вдали от грохота водосточных труб:  о  крупных  международных  боях
между фирмами, боях, в которых ему  надлежало  охранять  интересы  своей
фирмы. Словесный сверхнационализм был обязательной маской  интернациона-
лизма наживы. Тимону и ему подобным (они пока еще не  были  пэрами  Анг-
лии... Терпение! Когда-нибудь они ими будут!) было в высшей степени нап-
левать на то, под каким флагом совершат они облаву на остальной рынок  и
поведет это к войне или к миру. Цвета флага не играли никакой роли в де-
лах, и дела обделывались под флагами всех цветов... Да, вначале, до  ми-
ровой войны, которая истребляла идеи в такой же мере, как и  людей,  Ти-
мон, по примеру своих хозяев, еще взращивал в  уголке  своего  хозяйства
национальный цветок - розу с шипами, красную от крови, которая  была  за
нее заплачена. И на этой почве между ним и его хозяевами даже  возникали
иногда разногласия... Война двух роз... Обе стороны надували  одна  дру-
гую. Но война показала им всем, что они были бы круглыми дураками,  если
бы ограничивались тем, что можно содрать с одного какого-нибудь  народа:
ведь они получили возможность наживаться на разорении всех народов. Если
они иногда еще проявляли некоторую щепетильность, то  авантюристы  новой
формации позаботились о том, чтобы со щепетильностью было покончено  раз
и навсегда. Выброшенные силой шторма, они вынырнули со  дна  морей.  Это
были люди без роду, без племени, подобные тем, каких изображал  Шекспир:
для них уже не было ничего святого, они попирали всех и  вся.  Они,  эти
выродки - левантинцы, малайцы, - произошли от смешения различных рас, из
смеси помоев четырех или пяти континентов. Трудно бывало установить,  из
какой они страны, из какого чрева они вышли; сами они никогда об этом не
думали и благодаря этому только еще искуснее плавали в любой воде. А вот
хищникам аристократам, которые желали выбирать добычу для своих челюстей
лишь в готовых садках, приходилось туго. Новые  щуки  хватали  все.  Или
поступай, как они, или тебя проглотят! Тимон без особых усилий зашагал с
ними в ногу. Его меньше всего беспокоил вопрос о происхождении; для него
слово "отечество" сливалось со словом "отец", а с отцом  ему  надо  было
свести счеты. Однако разум говорил, что нельзя  не  принадлежать  к  ка-
кой-нибудь расе, к ее плоти. Благодаря женщине, которая его произвела на
свет, и земле, которая произвела на свет их обоих, Тимон  принадлежал  к
расе, начиненной трюфелями грубой, дикой, прилипчивой галльской  насмеш-
ки. Поэтому Тимон обычно защищался убийственной иронией. Он рассчитывал,
что силою этой иронии он оградит себя и свою шайку от попыток  одурачить
их, как это часто бывает, увещеваниями, благочестивыми призывами к рели-
гии, морали, ссылками на общество, которыми  Тартюфы  обычно  прикрывают
своя грабежи. Насмешка делала Тимона беспощадным к лицемерию, а времена-
ми... да, она наполняла его состраданием (впрочем,  презрение  неизменно
брало верх) к эксплуатируемым народам, и ни бывал готов, чтобы  защитить
их, ринуться на эксплуататоров. Но это не  шло  дальше  вспышек,  дальше
словоизвержений, особенно яростных в такие минуты, когда вино освобожда-
ло титанов, придавленных тяжестью вулкана, и  кратер  начинал  дымиться.
Тимону было хорошо известно, что титаны побеждены: он не  принадлежал  к
числу тех простачков, которые  восклицают:  "Gloria  victis.  [111]  Его
больше устраивало: "Vae victoribus [112]. Ибо ни их знал. Все,  что  еще
оставалось в нем честного, он вкладывал в тайную, но  лютую,  бездонную,
безграничную ненависть к ним - к этим своим сообщникам  или  соперникам.
Но и побежденные были не лучше. Их он тоже знал,  этих  эксплуатируемых,
людей, среди которых прошло его полное унижений детство;  их  ноги  тоже
были не легки для тех, кого они топтали. Пусть же их тоже  топчут!  Нет,
Тимон не подставит свои широкие плечи, чтобы помочь свергнуть обществен-
ный порядок, хотя никто не смотрел на этот порядок - на этот  беспорядок
- более уничтожающим взглядом, чем он. Но этот взгляд он не  мог  скрыть
от тех, кто, подобно ему самому, умел заглянуть в тайники  души.  И  его
хозяева, извлекая из него пользу, все же присматривали за ним. Он внушал
им тревогу.
   Но именно это обстоятельство успокоительно действовало на Аннету. (Не
подумайте, однако, что от этого она  стал  а  менее  бдительной,  напро-
тив!..) И она находила некоторое, правда, слабое, но  все  же  хоть  ка-
кое-нибудь основание для снисходительности и надежды. Покуда человек ос-
тается внутренне правдивым и свободным, то, даже если он погряз в  прес-
туплениях, не все еще для него потеряно. Какая бы, самая низкая, корысть
ни руководила его поступками, у себя, в своей пещере, он еще может оста-
ваться бескорыстным. И это тайное, обособленное и в то же время  состав-
ляющее самую основу человеческого существа бескорыстие подчас  сливается
с полным отсутствием интереса к чему бы то ни было. Оно и было тем неви-
димым пробным камнем, которым Тимон и Аннета сразу, с  первого  взгляда,
без всяких объяснений, испытали друг друга и благодаря которому они  по-
няли и приняли друг друга. Они могли без малейшего волнения все  видеть,
все выслушивать о себе, о других. В глубине души они не присваивали себе
никаких преимуществ. Они были не  настолько  лицемерны,  чтобы,  подобно
всей этой сволочи, подходить с одной меркой к себе, а с другой - ко всем
прочим. Они оценивали по достоинству всю картину и самих себя в том чис-
ле. Самое важное - глаза. Говорят, что рыба начинает гнить с глаз. У Ти-
мона глаза были здоровые. Здоровые глаза были и у Аннеты.
   Хозяин в ней не ошибался. Он ничего не скрывал от этих ушей, раковины
которых бесстрастно воспринимали все содрогания моря. Он  бросал  в  них
все, что его обременяло, все, что он видел, все, что он знал о человече-
ской комедии, в которой сам был актером, и о  короляхшутах,  которые  ее
ставили. Эти уши были его несгораемым шкафом. Он говорил Аннете:
   - Береги кассу!
   - Кассир - вы, - отвечала Аннета. - Ключ у вас. Можете проверить. Все
налицо.
   - И ничего не пропало? Ничего не забыто?
   - Ни одного сантима. Счет верен.
   Да, она ничего не забывала из того, что он ей поверял. Это было опас-
но. Но для кого из них опаснее? Положение наперсника, если к нему  утра-
чено доверие, если он под подозрением, становится довольно трудным. Дос-
таточно было взглянуть на эти кулаки, кулаки палача, лежавшие на  столе,
чтобы понять все. Но Аннета смотрела на них безразличным  взглядом,  она
как будто даже о них и не думала. А Тимону было стыдно,  что  однажды  у
него Мелькнула тень подозрения. Нет, ничего не пропадет из кассы. Ключ у
него в кармане.
   Но несгораемый шкаф был набит до отказа. Благодаря этому Аннета  наб-
ралась сведений из области политики. Она проникла за кулисы.  Она  могла
бы теперь развить остроту шведского канцлера, которую повторяют  попугаи
истории: канцлер говорил о том, как мало нужно ума, чтобы управлять  ми-
ром. Но он имел в виду только те куклы, что находятся на  сцене.  Аннета
же видела, кто дергает ниточки. Конечно, государи, парламенты и  минист-
ры, все те, кого называют властями предержащими, - не больше чем  марио-
нетки с граммофонными пластинками: они существуют для  галерки.  Вся  их
мудрость не дала бы десяти лошадиных сил, чтобы привести в движение  ог-
ромную государственную машину. Но об этом заботятся  другие  -  те,  что
стоят за занавесом. Машина движется благодаря им и  благодаря  звонарям.
Главные звонари-Дела и Деньги. Время  политики  миновало.  Теперь  царит
Экономика. И, конечно, нельзя сказать, что она уж очень умна!  Ведь  она
далеко не  всегда  выступает  в  образе  человеческом.  Чаще  всего  это
octopus'ы [113], бесформенные и безыменные чудовища, которые шарят тыся-
чами рук и в темноте все хватают своими слепыми щупальцами. И те  немно-
гие из них, обычно не склонные показываться на свет божий,  которые  все
же всплывают на поверхность среди круговорота миллиардов, почти все  они
в наши дни - продукты искусственные: у них нет корней и нет  семян,  нет
предков и нет потомков, нет сыновей, нет компаньонов, нет будущего.  Они
сами и деяния их обречены на исчезновение. Поэтому они  только  и  ждут,
когда же придет час их сверхмогущества - сверхмогущества безмерного. Они
охвачены каким-то исступлением. Мудрое "завтра"  не  принимается  ими  в
расчет, не оно обеспечивает им равновесие и длительную  устойчивость,  и
они как бы говорят: "После меня хоть потоп!" Но король, который  говорил
это, - циник и провидец, - по крайней мере чувствовал приближение потопа
и высчитывал с тайным сладострастием: "Когда он наступит,  меня  уже  не
будет". А эти некоронованные короли видят только свое  "сегодня".  И  не
дальше. Они открыли бы потопу все плотины, если  бы  рассчитывали,  что,
раньше чем он их унесет, им удастся  поживиться  обломками,  которые  он
притащит. Разве не вел нефтяной король в течение десяти лет двойную  иг-
ру, поднимая мир реакции против русской революции и одновременно  стара-
ясь вступить с ней в союз против этого мира?
   Тимон показывал Аннете, какие новые силы управляют народами. С  безг-
раничным презрением говорил он о старых профессиональных политиках  и  о
том, как слепо вертятся они в  узком  кругу  страстей,  предрассудков  и
мертвых идей. Аннета с ним соглашалась. Новые хозяева действовали успеш-
нее старых: они отвергали устарелый национализм, они выбрасывали за борт
весь его тяжелый и глупый багаж-тщеславие, злобу,  ненависть,  гордость,
передававшиеся по наследству, из поколения в  поколение,  на  протяжении
столетий. Они выворачивали пограничные столбы, они трудились над  созда-
нием интернационала афер и наживы.
   Но с первого же взгляда становится  ясно,  что  старый,  заржавленный
ошейник они заменили цепями, гораздо более тяжелыми. Они сделали  тюрьму
более просторной, но лишь для того, чтобы загнать туда миллионы людей, -
не одни эти кучки профессионалов от политики, которые дрались из-за  ро-
лей в комедии, но и статистов, фигурантов, публику, весь зрительный зал!
И никому от них не уйти. Подобно тому как в  будущих  войнах  достанется
каждому: и гражданскому населению, и женщинам, и старикам, и немощным, и
детям, так и в образцовой тюрьме международного  капитализма  у  каждого
будет свой номер, там не потерпят ни одного независимого... О, разумеет-
ся, без всякого насилия! Просто механизм будет доведен до такой  степени
совершенства, что каждому придется либо подчиниться, либо умереть с  го-
лоду. Свобода печати и мнений сделается  чем-то  вроде  призраков  былых
времен. И не останется ни одной страны, где можно будет укрыться от при-
теснений. Сеть мало-помалу опутает весь земной шар.
   - Я не попадусь, - сказала Аннета. - Скорей убегу с крысами. Я перег-
рызу петли.
   - А куда ты пойдешь? - спросил Тимон. - Все опутано сетью. Уйти неку-
да.
   - Есть смерть, - возразила Анкета.
   - Это тебя устраивает?
   - Нет! Она злилась.
   Тимон, посмеиваясь над ней, утверждал, что сеть  прочна.  Прорехи  ни
одной. Он имел в виду некоторые моральные принципы, еще сковывавшие ста-
рый политический национализм. Эксплуатируемым народами и  тем,  кто  еще
недостаточно вырос в политическом отношении, новый интернационал, интер-
национал денег, оставлял старых идеалистических проституток. Этот интер-
национал делал дела без разбора, и с друзьями и с врагами. Он спекулиро-
вал на войне и на гибели того или другого народа - и твоего  и  моего...
Взять хотя бы акционерное общество по изготовлению торпед. В нем объеди-
нились князья войны, магнаты дипломатии, венгры, немцы: Бисмарк,  Гойош;
знатные англосаксонские бароны металлургии: Амстронг, Уайтхед; председа-
телем правления состоит французский адмирал, а все оно  принадлежит  ле-
вантинцу. Несколько кондотьеров от промышленности, несколько  гангстеров
из мира финансов; на шее у них болтаются не веревки висельников, как по-
добало бы, а ленты всех почетных орденов старого Запада. Они ведут  игру
не без блеска, но они ведут ее без компаса, они смешиваются с английски-
ми и американскими трестами и компаниями держателей,  чья  тяжелая  рука
давит на оба континента. Могущество этих  проконсулов,  как  и  хитрость
этих авантюристов, не мешает им быть людьми заурядными. Они  не  столько
управляют  огромными  силами,  объединенными  или   противоборствующими,
сколько сами находятся в их власти и во власти  действующих  механизмов.
Вот почему слепая игра экономических сил становится еще  тягостнее.  Она
подчинена неумолимой смене приливов и отливов и влечет за собой то  вой-
ну, то мир, то обогащение, то разорение.
   Тимон удивлял Аннету беспощадной  ясностью,  с  какой  он  прощупывал
внутренности этих хозяев мира я устанавливал бесплодность  их  случки  с
Деньгами. В нем главным  образом  говорил  игрок,  которого  переполняло
презрение к бессмысленности самой игры. Когда притязаешь на  захват  ко-
мандных высот, надо ведь знать, что ты там хочешь делать. А у них ничего
не было в голове, кроме желания командовать, то есть, говоря языком этих
денежных тузов, наживаться. Будем надеяться, что когда-нибудь им вспорют
брюхо! Хотя личные интересы Тимона были связаны с ними и вся  его  жизнь
делала его врагом Пролетарской Революции,  в  глубине  души  он  не  без
чувства жестокого удовлетворения смотрел, как в СССР широкие сплоченные,
организованные массы объединяются, чтобы броситься на приступ. И он кри-
чал им из глубины лесов: "Так их! Бей их в пузо!" Но это  были  минутные
порывы ярости. Он не мог! Он был против них! Он не хотел их понять, хотя
и был на это способен. Мало кто из людей его сорта был так способен оце-
нить их по заслугам, как Тимон. Если бы он по рождению принадлежал к  их
среде, он мог бы стать у них вожаком. Быть может, такая мысль и забреда-
ла ему в голову. Но жизнь рассудила по-иному, неудача произошла при  са-
мом рождении. Не будем больше говорить об этом! Он вел другую игру. А уж
какова бы ни была игра" надо вести ее до конца.
   Но вел ли он ее до конца? В этом был весь вопрос. Со свойственной  ей
способностью приспособляться Аннета в своих суждениях о Тимоне  приняла,
как предпосылку, его точку зрения. Она пока не думала  противопоставлять
его взглядам какую-нибудь иную социальную концепцию:  даже  если  допус-
тить, что Тимон разрешил бы ей это, у нее самой еще не было  в  ту  пору
достаточно твердых, достаточно  определенных  взглядов  на  мировое  хо-
зяйство; ее индивидуализм был наделен широким размахом, но  кругозор  ее
был ограничен, и ей еще не представлялось случая выйти за  его  пределы.
Она хорошо знала центр круга - самые глубины "я", и довольно плохо - ок-
ружность. Тимон расширял ее горизонт. И хотя зрелище раскраивалось перед
ней малоутешительное, но ее любопытный, жадный и пылкий  ум  устремлялся
туда, как ласточка. У нее не было старого мира, который надо было бы за-
щищать. Не было старой колокольни с гнездом. У нее  ничего  не  было,  -
только крылья и вольный воздух (и, конечно, птенец: Марк. Но он был  од-
ной с ней породы, он поступил бы так же, как ока). Поэтому в данный  мо-
мент она только смотрела. А смотреть было на  что!  Какие  столкновения!
Какие игрища зверей! А иные еще жалуются, что времена нынче скучные! Ду-
рачье! Эпоха насыщенная!.. Правда, не очень приятная. То и  дело  с  ко-
го-то сдирают шкуру, и кровь льется, как вода. Но зато как интересно!  О
своих болячках некогда думать. Разве что о чужих!  Захватывающее  зрели-
ще!.. Да, это вам не театральное  представление!..  Декорации  движутся,
как в "Шествии священного Грааля". Но движутся не одни только декорации.
Мои глаза в движении, в движении мои ноги, все  мое  "я",  весь  мир.  Я
чувствую, как ветер, поднятый вращением Земли, хлещет мне в  лицо.  Куда
несется Земля? Куда несемся мы? Не знаю... Но какая стремительность! Как
хорошо жить, когда стоишь на носу корабля!..
   Эта женщина сразу, с первого взгляда, и гораздо лучше,  чем  мужчины,
охватила взором круг, по которому вращалась увлекаемая  стихией  челове-
ческая масса. И, не пытаясь противостоять стихии, она инстинктивно стре-
милась слиться с нею. Для этого ей надо было слиться с той энергией, ко-
торая находилась тут же, рядом. И, отбросив в сторону всякие суждения  о
нравственных или безнравственных свойствах этой энергии, она хотела  по-
мочь ей превратиться в действие. Эта энергия - Тимон. Так пусть Тимон  и
будет Тимоном весь целиком!
   Но он им не был... Аннета скоро это  заметила.  И  первая,  кого  это
встревожило, была она. Под Тимоном ходила челядь; она  была  у  него  на
привязи, но привязанности к нему не питала. А рядом с ним стояли  только
соперники, и они больше всего опасались, как бы он не развернулся вовсю.
Да и сам он мало об этом думал, если не считать мимолетных вспышек. Этот
колосс был отравлен ядом власти. Нельзя  безнаказанно  быть  победителем
мира, который до мозга костей изъеден. Если биться с ним сорок лет  под-
ряд, поневоле наберешься от него пота, сыпнотифозных вшей. Тимон был ис-
кателем наслаждений, жадным, порывистым; он не знал удержу. Свою похоть,
свои прихоти, свою ненависть ему всегда нужно было  утолить  немедленно.
Он не хотел и не умел себя сдерживать,  как  сдерживали  себя  некоторые
знаменитые авантюристы, с которыми он соперничал или  которым  подражал:
Базиль, нефтяной король, король спичечный; их необычайное могущество как
бы уравновешивалось разумной умеренностью их домашней жизни, которую они
старались укрыть от постороннего взора. Тимон называл их  крысами,  ску-
пердяями, протирателями штанов. И действительно, они были скорее  нарос-
том на теле буржуазии, ее злокачественной опухолью, но не новыми людьми.
А Тимон, который мог бы быть новым человеком,  дал  себя  остановить  на
полпути: он был опутан водорослями по самое брюхо и увязал в зыбком  бо-
лоте. И Аннета злилась, потому что она была до странности заинтересована
в его судьбе, хотя, само собой разумеется, не питала к нему ни  малейшей
симпатии. Она не могла спокойно смотреть, как без толку  пропадает  сти-
хийная сила, которая сумела схватить победу, но теперь разжимает кулак и
упускает ее. А Тимон заметил это, и его забавляло, что секретарша больше
интересуется его судьбой, чем он сам. Он был ей благодарен  за  это.  Он
нашел в ее лице публику, которая ценила его, его силу, и  это  сделалось
для него стимулом, которого ему не хватало. Но все пришло слишком  позд-
но!
   Да, он знал не хуже, чем она, что он умней своих соперников;  он  был
дальновидней их, его взгляд был острей, глубже. Он  видел  их  слабости,
тщету их усилий и открывал это Аннете в двух-трех метких  словах,  осве-
щавших все.
   - Ну и что же, хозяин? Он смотрел на ее нервно вздраги