ела!
   "Я люблю... Да, люблю... Я еще  стою  любви!..  Достаточно  вспомнить
ревность, страх этой девушки... Я его взяла - и держу. Если я захочу, он
будет мой. Я хочу. Я люблю. Это мое право".
   Право? Ее вдруг удивило это смешное слово. Право - это выдумка, кото-
рую сфабриковал человек, когда создавал общество! Красное знамя взбунто-
вавшегося раба в непрерывной войне, которая еще со времен Прометея всег-
да кончалась поражением! Или же лицемерие более сильного, который  унич-
тожает более слабого, повергает его во прах,  пока  не  будет  повергнут
сам! Для природы право не существует. Эта равнодушная сила питается мил-
лионами живых существ. Аннета была ее жертвой - одной из миллионов.  Она
могла отсрочить свое поражение на один день, на один час - за счет  дру-
гих. Но поражение неминуемо. И стоит ли его оттягивать  ценою  страданий
других жертв?..
   Она крикнула:
   "А почему не стоит?.. Один день, один час обладания, пусть один  даже
миг - разве это ничто? Вечность содержится в одном мгновении,  как  все-
ленная - а одном существе... А муки одной жертвы, твоей соперницы, кото-
рой ты мстишь, - это разве ничто, разве ничто? Это ускользающее счастье,
которое похищает воровка, - ничто? Похитить его в свою  очередь,  причи-
нить ей боль, уничтожить ее, - это ничто?"
   Хищные птицы тучей обрушились на нее с хриплым клекотом. Жгучая  гор-
дость, злая радость ревности и мести... хлопанье крыльев, вопли оглушили
ее... Откуда они взялись?..
   "Все это - во мне!.."
   Она почувствовала и гордость и страх, - ожог, как  от  расплавленного
свинца, наслаждение страданием почти до обморока, мучительное удовлетво-
рение. Она ничего не делала, чтобы стряхнуть с себя эти чувства. Да и не
могла. Она была неподвижна, как покойник, под натиском алчных птиц,  ос-
паривавших друг у друга в поле ее останки. Их было две стаи,  враждебные
и родственные: Жажда обладания и Голодное самопожертвование. Самопожерт-
вование тоже, как и его соперник, было наделено острыми когтями  и  про-
жорливым клювом. И добро и зло (которое же из них - добро? И  которое  -
зло?) носили на себе клеймо свирепой бесчеловечности.
   Скрестив руки, нагая, распростертая, она ждала, - издыхающее животное
над стаей воронья...
   Ожидая, она смотрела. Ничто - ни испуг, ни страсть - не  замутило  ее
зрения. Она видела себя голой. И поняла, что дурила себя с первой же ми-
нуты. Она знала, что любит его, она всегда это знала. С каких  пор?..  С
той минуты, как Жермен предостерег ее: "Не любите его уж очень"? Задолго
до этого! Со времени бегства? Задолго до  этого!..  Что  же  значит  это
удивление, это добродетельное удивление, которое она только что разыгра-
ла, открыв ее в себе, "эту давно уже лелеемую любовь?.."
   "Комедиантка!.. Как ты лжешь!.."
   Аннета презрительно рассмеялась. Как она ни страдала, ясный ум и иро-
ния предъявляли свои права. Диалог вели чувство, которое хитрит, и суро-
вый, насмешливый судья - тот, что безжалостно изобличает и ясно видит.
   Но оттого, что видишь свою страсть, она не умирает  хотя  бы  на  час
раньше, - только горечи прибавляется.
   Ночь прошла. День спугнул диких птиц. Но они сидели на деревьях  вок-
руг, они грозили друг другу. Ни одна из стай не сдавалась. Каждая  крик-
ливо предъявляла свои права. Аннета, изнуренная, оглушенная,  поднялась.
Она ни о чем не думала. В ушах стоял шум. Она сидела и ждала.
   Пока не показался Франц. Она увидела его в окно, на дороге. Она  зна-
ла, что он придет.
   Он подошел к дверям. Он посмотрел на двери. Неуверенно потоптался  на
месте. Ушел... Сделал шагов тридцать, остановился, вернулся. Она  видела
сквозь занавески его  взволнованное  лицо,  лихорадочную  неуверенность,
смятение. У дверей он помедлил и шагнул вперед, чтобы войти. Но  не  во-
шел. Он поднял глаза и взглянул на окно Аннеты - та отшатнулась. Она уже
не слышала ничего, кроме гулкого биения двух сердец. Но ее сердце стиха-
ло: несколько медленных тяжелых ударов - и дыхание стало  выравниваться.
Она видела Франца из-под опущенных век: растерянного, полного  страстных
желаний, слабого. И почувствовала к нему признательность - сострадание -
презрение...
   Несколько минут спустя, когда она решила снова взглянуть  на  дорогу,
его уже не было. Но она не сомневалась, что он занял пост на повороте  и
наблюдает за дверью, дожидаясь, пока она выйдет...
   И тогда в небесах пронесся шум тяжкого лета. Птицы умчались.  Разбой-
ничья стая, населявшая душу Аннеты, покинула ее. И душа осталась пустой,
как дом, из которого вывезли мебель. Дверь была настежь открыта. И в нее
вошли чувства, образы. Вошла боль, искаженнее судорогой лицо  Эрики  фон
Вннтергрюн, слепое желание Франца... Аннета знала теперь, как велика  ее
власть над этими слабыми детьми. И она ею воспользовалась: в ущерб себе.
   В ущерб себе, но не ради них. Она рассматривала их холодно и  трезво,
стремясь вынести им беспристрастный приговор. Но жесток тот суд, который
чужд доброты и стремится только к справедливости. Аннета судила Эрику  и
Франца без снисхождения. Она отметала (или думала,  что  отметает)  свой
личный интерес и лишь взвешивала возможности счастья для тех двоих... Но
есть много скважин, через которые личный интерес, как его ни гони, возв-
ращается. Аннета не находила Эрику красивой. Да и доброты в ней не виде-
ла. Насчет ее здоровья она делала самые  безотрадные  предсказания.  Она
мысленно раздевала ее. Не та эта жена, которую она хотела бы дать  Фран-
цу... (Хотела бы? Какая насмешка!) Но и к нему Аннета не была  снисходи-
тельна. Она пропустила его сквозь решето. Сколько отходов!  Аннета  была
невысокого мнения о его характере. Строго осудила его за  непостоянство.
Чего ждать в будущем от такого союза?.. Но только  ли  разум  говорил  в
ней?
   Время шло. Аннета все утро оставалась у себя. Она ничего  не  решила.
Решит, когда настанет черед. Довольно думать! Пусть будет пустота.  Мол-
чание...
   В середине дня она встала и вышла. И направилась прямо  к  Эрике  фон
Винтергрюн.
   Она застала ее одну в гостиной. У Эрики екнуло сердце, но она не  по-
казала виду. Как оно сжалось!..
   Тщательно одетая, точно она ждала  гостью,  в  шапке  бледно-золотых,
приглаженных, без единого завитка, волос, оставлявших открытым  упрямый,
выпуклый лоб, всем своим видом выражая надменность и замкнутость.  Эрика
не спеша поднялась и, коротко ответив на приветствие Аннеты, с  холодной
улыбкой указала ей на стул. Она была во всеоружии. Но опытный глаз Анне-
ты умел проникать в самую душу. Обмениваясь с Эрикой обычными  светскими
любезностями, она вкинула взглядом ее худую, вздрагивающую грудь. В  ле-
вом углу рта была зажата, как задорный цветок,  злая  улыбка.  Эрика  не
могла совладать с дрожью бледных губ, прерывистой и путаной речью,  сму-
щением, обидой, испугом, горечью. Аннета медленно, сознательно, без  ма-
лейших угрызений упивалась ее замешательством: ей уже была ясна развязка
драмы... Но эта развязка зависела от нее одной, а она  не  торопилась...
Они говорили о модах, о новых танцах, об особенностях местности, о пого-
де, и Аннета смачивала себе губы кончиком языка...
   Она замолчала, она сделала долгую паузу. Эрика настороженно и  напря-
женно ждала -в этом молчании ей мерещился какой-то подвох. Аннета насла-
дилась острым привкусом последних секунд ожидания. Заранее предвидя, ка-
кое действие окажут ее слова, и упиваясь их сострадательной иронией, она
сказала:
   - Я уезжаю завтра утром.
   Кровь бросилась в лицо Эрике Винтергрюн. Даже лоб залило  краской,  а
кончики ушей заалели, как капли крови. Она уже не  владела  собой  и  не
могла скрыть бурное волнение.
   И Аннета впервые после приезда улыбнулась. Эрика, искоса следившая за
ней все еще подозрительно и опасливо, все еще боясь какого-нибудь ковар-
ного хода, поняла, что в этой улыбке нет вражды. Аннета рассматривала ее
не без насмешки, но с жалостью. Она думала:
   "Как она любит его!"
   Смущенная Эрика наклонила голову - и вдруг опустила ее на плечо Анне-
ты. Аннета положила руку сперва на ее хрупкую шею, потом на тонкие воло-
сы и, ласково смеясь, погладила их. Перед ней был только беззащитный ре-
бенок. Недоверие исчезло бесследно. Эрика подняла на  Аннету  смиренный,
благодарный, радостный взгляд. И Аннета мысленно пожелала ей:
   "Будь счастлива!"
   Каждая из них до дна видела душу другой. И обе уже не стыдились того,
что они разгаданы, - обеим надо было многое друг перед другом загладить.
   Аннета спросила:
   - Когда вы поженитесь? Не надо тянуть.
   И она заговорила о Франце. Она судила о нем с любовью,  но  бесприст-
растно и предостерегала Эрику от ожидавших ее опасностей. Эрика не  заб-
луждалась на этот счет, у нее тоже был зоркий глаз. Они взялись за  руки
и заговорили искренне, начистоту. Эрика не скрывала того, что  видела  в
своем женихе и что пугало ее, но она приняла  твердое  решение  взять  и
сберечь для себя эту обаятельную и изменчивую душу, к которой так  жадно
тянулась. Она заранее принимала все тайные битвы, бессонные ночи, беспо-
койные дни - расплату за счастье, которое ей придется снова и снова  за-
воевывать без всякой уверенности в его прочности.
   Сжимая нервную руку Эрики, Аннета ощущала яростную  энергию,  которую
влюбленная девушка минутой раньше собиралась направить против нее, стре-
мясь любой ценой отстоять свое ускользавшее счастье - счастье всей  жиз-
ни, на которое эта раненая жизнь, эта больная уже не рассчитывала. Анне-
та думала:
   "Это справедливо".
   Она говорила себе:
   "Эта рука в силах удержать и вести того, кого я вверяю ей".
   Эрика, все еще дичась, украдкой устремляла  взгляд  зеленовато-синих,
как лед, глаз, почти лишенных ресниц, с бледными бровями на  щеки,  рот,
шею, грудь, руки Аннеты. И думала:
   "Хороша она... Куда мне..."
   И созревшим за годы болезни инстинктом почуяла, что для этой  женщины
отречься было трудно и что это даже, пожалуй, несправедливо.
   Но эта мысль только промелькнула.
   "Справедливо или нет - оно мое, это счастье!.."
   Аннета поднялась. Она сказала:
   - Пришлите мне Франца. Я поговорю с ним.
   Эрика решилась не сразу. Ее снова  одолели  сомнения.  Она  испуганно
взглянула на соперницу, пристально смотревшую на нее.  Она  видела,  что
Аннета требует полного доверия. Надо было поверить -  или  порвать.  Она
поверила. И кротко сказала:
   - Я пошлю его к вам.
   В последний раз обе женщины взглянули друг на друга, как сестры. И на
пороге обменялись поцелуем мира.
   Час спустя пришел Франц.
   То, что Эрика послала его к Аннете, не удивило его. Он не привык раз-
думывать о чувствах других; его поглощали свои чувства, а, они были  из-
менчивы. Если бы он даже попытался заглянуть в душу обеим  женщинам,  то
признал бы вполне естественным, что его любят обе. Это не накладывало на
него никаких обязательств. Так он думал - и совершенно искренне! Он  был
искренен в любую минуту. Ужасная искренность человека,  у  которого  эти
минуты одна за другой бесследно испаряются!.. Но он от этого не  страда-
ет.
   Сейчас его занимало последнее открытие: руки волшебницы на клавишах и
объятие у дверей дома, под небом... Он пришел возбужденный,  разгорячен-
ный, уверенный в победе. Он выказал и робость и простодушное  тщеславие.
Но его сразу же сбила с толку холодность Аннеты.
   Она не усадила его, приняла стоя; бегло взглянув на себя  в  зеркало,
небрежно пригладила волосы и сказала:
   - Идем!
   Они поднимались в гору дорогой, по которой не раз уже гуляли. Оба бы-
ли отличными ходоками и шли широким шагом. Аннета молчала. Франц  сперва
было присмирел, но быстро оправился. Ему было легко и радостно. Он  вос-
хищался новыми игрушками сердца - этими двумя женщинами (в их  любви  он
был уверен). Как примирить между собой две любви - это уже дело десятое;
оно ничуть не занимало его. Франц так мало сознавал свой  эгоизм  и  так
был полон собой, что, нисколько не стремясь вызвать ревность  в  Аннете,
стал перебирать прекрасные качества  Эрики  и  простодушно  восторгаться
счастливым случаем, который занес его сюда, где он нашел свое счастье.
   Сердце Аннеты сжалось, у нее чуть не вырвалось:
   "За этот счастливый случай другой заплатил жизнью".
   Но она вовсе не хотела терзать его воспоминаниями. Она только  сказа-
ла:
   - Жермен был бы рад.
   Но и это было слишком. Франц огорчился. Ему было бы  приятнее  в  эту
минуту не думать о Жермене. Но раз уж он вспомнил о друге, тень  искрен-
ней печали скользнула по его лицу. И исчезла. Его ум, так искусно  помо-
гавший ему увертываться от всего, что могло  нарушить  его  спокойствие,
подхватил последнее слово Аннеты. Франц сказал:
   - Да, если бы это счастье можно было разделить с ним!
   И печаль и радость были непритворны. Но не успели отзвучать эти  сло-
ва, как уже осталась только радость. Имя друга не было произнесено.
   Аннета вспомнила трезвые слова умершего:
   "Если забвение опаздывает, ему идут навстречу".
   Франц опять заговорил, как влюбленный поэт. Влюбленный в кого? Он го-
ворил одной женщине о другой. Но присутствие Аннеты вдохновляло его  го-
раздо больше, чем образ той, о которой он говорил. Он не спускал с Анне-
ты глаз, эти глаза ласкали ее, он пил воздух, струившийся вокруг нее.  И
вдруг останавливался, пораженный видом, приковавшим к себе жадный взгляд
художника. Он восторгался линиями, оттенками, гармоническими  сочетания-
ми. Но Аннета не останавливалась. Она шла вперед, высокомерная, рассеян-
ная, не поворачивая головы, насупившись. В ней  закипало  раздражение  и
презрение к этим душам артистов, столь изменчивым, что каждое  мгновение
вытесняет у них предыдущее: жизнь и  смерть  проходят  сквозь  них,  как
сквозь сито...
   Она стала подыматься по откосу на скалистую площадку - узкую и  длин-
ную седловину. Поднялась, не переводя духа. Там,  в  вышине,  небо  было
светлое и жесткое, как зрачки Эрики Винтергрюн. Обдувавший  вершины  ве-
сенний ветер, свежий и сильный, струился по  склону,  пригибая  к  земле
длинные стебли трав. Он обжигал лица Аннеты и ее спутника. Они уселись в
ложбинке под защитой купы искривленных, низкорослых  деревьев.  Пастбища
сбегали по круче в долину, где мчался поток. Вверху - круг  белого,  как
металл, неба, обведенный бахромой темных  скучившихся  облаков,  которые
разбивались о горные вершины, как волны об утес.
   Аннета расположилась на траве - дикой мяте,  росшей  среди  жнивья  и
согретой последними лучами заходящего солнца. От бурных порывов северно-
го ветра - и гнева, который разгорался в ее душе, - щеки  ее  раскрасне-
лись. Сидя рядом с Францем, она смотрела не на него,  а  вперед,  высоко
подняв голову и презрительно улыбаясь. Она вся  лучилась  силой  и  гор-
достью. Франц смотрел на нее во все глаза - и прекратил болтовню. Молча-
ние жгло Аннету. Из своего презрительного далека она  ощущала  на  своем
теле огонь взгляда, скользившего по ней. Она  продолжала  улыбаться.  Но
последний порыв страсти налетел на нее, как вихрь на  вершины  деревьев,
распростерших над ней свои крылья. Она сказала про себя этим глазам, ко-
торые видела, не глядя в них:
   "Наконец-то ты открываешь меня!.."
   И крикнула отсутствующей сопернице, которая ждала там внизу,  под  ее
ногами, той, чьи больные ноги не могли бы одолеть крутого склона:
   "Стоит мне только захотеть... и он мой! Попробуй отнять его!.."
   Но она не захотела.
   Вместе с пожаром заката перед ее глазами прошла волна крови. И  немое
безумие погасло, как солнце за горами. Она повела плечами, поднялась  во
весь рост и, стоя на плато, на самом ветру, повернулась к Францу,  кото-
рый шел за ней, как собака. Глаза юноши жадно ждали ее взгляда, молили о
нем. Но, встретив этот взгляд, он увидел в нем только холод, отчуждение.
Аннета заметила, что он разочарован, улыбнулась  ему  и,  встряхнувшись,
посмотрела на него с выражением спокойной материнской доброты.
   - Франц, ты не злой, - сказала она, - но ты  можешь  причинить  много
зла... Ты это знаешь? Пора знать, мой друг!.. Да не ты  один.  Хороша  и
я... Все мы рождаем зло, как яблоня яблоки. Но этот плод  нашего  дерева
надо съедать самим. Уволим от него других!..
   Франц, растерявшись, попытался увернуться от смысла этих  слов  и  от
взгляда, насквозь пронзавшего его. Но взгляд  упорно  сверлил,  а  слова
впивались. Сильной руке легко было наложить отпечаток на его гибкую  на-
туру. Надолго ли? Аннета себя не обманывала. Но сейчас он был  у  нее  в
руках, и она формовала эту душу  сурово  и  нежно.  Ей  доставляло  удо-
вольствие чувствовать под своими пальцами эту мягкую, трепещущую,  живую
глину.
   - Эрика любит тебя, - сказала она, - и ты ее любишь. Это  хорошо.  Но
берегись! Ты одарен опасным уменьем мучить тех, кого любишь, - о, в пол-
ной душевной простоте!.. Это и есть верх мастерства... Надо отучиться от
этого. Ты знаешь, как я привязана к тебе, слишком привязана... Я не умею
лгать. И зачем лгать? Ты ведь и так все знаешь... Я  привязана  к  тебе,
как к сыну, а пожалуй, что и больше... И желаю тебе счастья. Но  видеть,
как ты играешь любовью и по легкомыслию наносишь раны этой девочке,  ко-
торая так предана тебе... Нет, я предпочитала бы видеть тебя  всю  жизнь
несчастным. Она приносит тебе в дар много больше, чем ты можешь дать ей.
Все, чем она владеет. Всю себя целиком. Ты же можешь  отдать  ей  только
часть себя. Вы, мужчины, берете себе лучшее, львиную долю, - для  вашего
мозга, этого чудовища в клетке, этого людоеда, для ваших мечтаний,  мыс-
лей, искусства, честолюбия, для ваших дел. Я не корю вас и на вашем мес-
те поступала бы так же... Но эта частица, которую  вы  приносите  нам  в
дар, - пусть она будет чиста! Пусть она будет прочна!  Не  отбирайте  ее
тотчас после того, как подарили! Не плутуйте в игре! От вас требуют нем-
ногого. Но уж этим немногим хотят владеть. Способен ли ты  дать  ей  эту
малость? Спроси свое тело! Спроси свое сердце! Она  твоя  желанная?  Она
твоя любимая? Так бери же ее? Но и будь взят! Дар за дар! Научись  брать
и хранить навсегда, облачная душа, воплощенный ветер!..
   Франц неподвижно стоял, опустив голову, под градом жестких слов,  под
огнем глаз, в которых теперь заискрился смех. Наконец  Аннета  выпустила
свою добычу. Она весело рассмеялась и сказала:
   - Пойдем домой.
   Они молча начали спускаться с горы. Она шла впереди. Он впился глаза-
ми в ее затылок, смуглый, золотистый. Ему хотелось, чтобы этот спуск ни-
когда не кончился.
   Когда вдали показались первые дома, Аннета остановилась.  Обернувшись
к Францу, она протянула ему руки. Как при первой встрече  в  лагере,  он
склонился и стал осыпать их поцелуями. Аннета высвободила руки, положила
их Францу на плечи, заглянула ему в глаза и сказала:
   - Прощай, дитя мое! Она вернулась к себе одна и решила не  дожидаться
завтрашнего утра, как обещала: она уехала ночью.
   На следующий день Эрика и Франц пришли к ней  проститься.  Но  клетка
уже опустела. Они почувствовали жалость... И облегчение.
 
 
   ЧАСТЬ ПЯТАЯ
 
   Аннета не доехала до Парижа. Она сошла на глухой станции, где  никому
не было до нее дела. В душе у нее царило смятение. Ей надо было подвести
итоги. Найти потерянное направление.
   Ее вдруг придавила усталость последних месяце", беспрерывное напряже-
ние, последний удар, пробудивший в ней жгучее сознание неотвратимо  над-
вигающейся старости и неутоленную потребность в  любви,  любви  цельной,
которой у нее никогда не было. Печаль неопределенная и опустошающая. От-
дать себя всю, без остатка - к чему? Теперь, все отдав и от всего  отка-
завшись, она почувствовала себя до ужаса свободной. Нити порваны. За что
же держаться? Не за что... А хуже всего то, что она потеряла  себя;  она
уже не верила в себя, не верила в свою веру в человечество...  Наихудшая
из катастроф! Насколько это хуже, чем просто потерять веру в человечест-
во!.. Утратив веру, мужественная душа создает себе  другую,  она  заново