быть справедли-
вым. Но истинная справедливость не пребывает в неподвижности перед свои-
ми весами, глядя, как колеблются их чаши. Она судит и приводит  приговор
в исполнение" [20].
   Это завещание Жермена, это наследие, которое Аннета  должна  передать
сыну, тяжким грузом давит на ее плечи, ибо следовать велениям  "истинной
справедливости" в эпоху угнетения и всеобщей низости  -  значит  роковым
образом обречь себя в жертву. И ответственность Аннеты тем более велика,
что в конце книги она,  пережив  мучительную  неизвестность,  становится
"отцом и матерью" своего сына. Он сделал выбор [21]. И теперь ей  предс-
тоит сделать выбор за него. Во время важного разговора  в  конце  книги,
когда мать и сын делятся своими тайными помыслами, делятся своим презре-
нием к обществу, породившему войну и навязывающему мир (мир лживый, чре-
ватый новыми войнами), и говорят о своем неприятии  этого  мира,  как  и
этой войны, Аннета с ужасом читает в мыслях Марка решимость принести се-
бя в жертву, и материнская любовь, вопреки ее собственной вере, пытается
переубедить сына. Но Марк так уверен в Аннете, в незыблемости  ее  веры,
что он передает решение в ее руки. И мать не способна  обмануть  доверие
сына. События - заключение перемирия - отодвигают развязку, и все же со-
вершенно ясно, что она всего лишь отсрочена и в один  из  грядущих  дней
жертва должна будет взойти на костер... "Warte nur!.." [22]. На  послед-
ней странице Аннета стремится укрыть свой пророческий дар плотными  пок-
ровами Мечты, живущей в недрах ее существа,  -  великой  Мечты,  которая
служит ей прибежищем и рождает в ней иллюзию, будто  она  приобщается  к
всеобщей Иллюзии. Но Аннета хорошо понимает,  что  после  пробуждения...
"скоро, скоро..." ее ожидает участь Mater dolorosa [23].
   Трехлетний перерыв отделяет эту книгу от трех  частей  "Провозвестни-
цы". Я писал книгу "Мать и сын" с 24 октября 1925 года по  20  мая  1926
года. Работа над "Провозвестницей" была начата 11  ноября  1929  года  и
продолжалась до 7 апреля 1933 года. Но произведение не переставало зреть
в горячке страстей и событий [24].
   Не только Аннета и Марк следили за развитием судеб мира и в бессонные
ночи вновь и вновь приходили к решению принести себя в жертву - в ожида-
нии находился и сам автор. Ибо, хотя и не оставалось сомнения в неизбеж-
ности жертв в эту безжалостную эпоху, когда "жизнь не представляла опас-
ности лишь для трусов" (как говорит Аннета, которая "нередко ночами  за-
ранее оплакивала смерть своего сына"), но для вас, молодые люди (старики
не стоят того, чтобы о них говорили), существовала и  всегда  существует
возможность выбрать себе форму жертвы. Нужно только решить: какая жертва
будет не самой прекрасной (прошли те времена, когда говорили:  "Нам  нет
дела до  деяния,  лишь  бы  поведение  было  прекрасным!  "),  но  самой
действенной, а значит, и необходимой для рождения нового человечества.
   Я мысленно обращался в эти годы к двум величайшим социальным  начина-
ниям - начинаниям, осуществлявшимся в Индии и в СССР [25]. Я  восхищался
и тем и другим. Как только я познакомился с ними, я  с  первого  же  дня
выступил в защиту СССР и Ганди против их врагов. Но в силу исторического
предопределения они шли разными путями. И я, подобно Марку, изо всех сил
старался стать связующим звеном между  обеими  армиями  и  содействовать
созданию единого фронта двух великих Революций - свободного духа и орга-
низованных масс пролетариата, - направленного против сплоченных сил  об-
щественной и политической реакции, против империалистического капитализ-
ма и фашистских режимов, которые угрожают приостановить на века поступа-
тельное движение человечества [26].
   Чтобы достичь успеха в попытке установить гармонию вовне - между дву-
мя противоположными принципами: пассивным  Неприятием,  характерным  для
гандистской Индии, и организованным революционным насилием, -  следовало
прежде всего попытаться достичь этой гармонии  в  самом  себе.  Два  эти
принципа вели между собой в моем сознании "тот поединок духа",  заверше-
ние которого я взвалил на плечи юного Марка; освободившись от этого бре-
мени, я постиг "неотвратимое приближение часа великой битвы между нашими
внутренними богами - той Илиады, которую творит и ведет на наших  глазах
и нашими руками  человечество"  [27].  Нежная  и  сильная  натура  Марка
Ривьера, "этого юного существа, четвертованного,  растерзанного,  привя-
занного к хвостам четырех лошадей", воплощает отчаянное  усилие  вкусить
"черный мел диссонансов", который, по знаменитому  выражению  Гераклита,
таит в себе "самую прекрасную гармонию". Он не  может  достичь  этого  в
жизни, но он этого добивается своей смертью. Чело Марка окружено  траги-
ческим ореолом преждевременной гибели: в  этом  юном  сознании,  в  этой
быстро промелькнувшей жизни преломляется катастрофическое  развитие  ду-
ховной жизни Европы. В действительности существует  не  один  Марк.  Мне
знакомы и другие. И мне известно, что в Марке они  узнали  себя.  Они  -
лучшие люди нашего времени - ставят и разрешают либо подвигом своей жиз-
ни, либо ценой своей смерти великую проблему человеческого сознания, над
решением которой бьется каждая эпоха: проблему примирения интересов лич-
ности с интересами общества. Примирение это может быть достигнуто лишь в
результате отказа от того, что составляло смысл существования и  предмет
гордости прошедшей - и превзойденной - эпохи,  в  результате  отказа  от
бесплодного  индивидуализма  (бесплодного  не  по  природе   своей,   но
вследствие вырождения) "аристократов духа";  сторонясь  неизбежных  битв
современности, страшась дисциплины, которой требуют эти битвы, "аристок-
раты духа" облекаются в горделивые доспехи независимости разума - разума
абстрактного, бескровного, далекого от жизни. Для того чтобы спасти свою
душу от сухотки, которая разъедает ее, человек должен погрузиться в  ки-
пящие пучины общественного бытия, а этого можно добиться, лишь  поставив
себя на службу обществу, находящемуся в движении и в борьбе.
   Марк приходит к этому, лихорадочно прокладывая себе путь через ярмар-
ку на площади, куда более жестокую и тлетворную, чем та, которая описана
в "ЖанКристофе", ибо Марк живет в обстановке "гибнущего мира". Обливаясь
кровью, Марк вытравляет со своего тела родимые пятна  лжи.  Он  обличает
ложь и падает на пороге новой эры, приход которой подготовлен суровой  и
беспощадной Исповедью всей его жизни.
   Но самая его смерть означает рождение... Stirb  und  werde!  [28]  Он
вновь поднимается и живет в сердцах двух  женщин,  которые  служили  ему
опорой, - в сердце возлюбленной и в  сердце  матери.  Аннета  продолжает
восхождение с той самой ступеньки, на которой остановилась нога ее сына.
И сын идет вперед вместе с матерью. Он - в ней. Аннета говорит  об  этом
Асе:
   "Законы мира опрокинуты. Я его родила. А теперь он, в  свою  очередь,
рождает меня" [29].
   Такова мысль - двойной смысл - подзаголовка последнего тома  "Провоз-
вестницы": "Роды". Рождение новой эпохи ценой добровольной жертвы  поко-
ления. И рождение Матери Сыном.
   Таким образом Аннета идет дальше своего погибшего сына.  Она  отважно
вступает в битву и вовлекает в нее сына своего сына и всех своих детей -
по крови и духу. И вот, наконец, Река, ее символическое  имя,  достигает
устья! В своем широком и, кажется, безбрежном ложе волны ее жизни катят-
ся вперед, сливаясь с волнами великой Армии,  прокладывающей  себе  путь
сквозь стену угнетения. In tyrannos! [30].
   Но Очарованная Душа, которая "даже в смерти идет впереди", выходит за
пределы сегодняшних битв, за пределы развалин и  бастионов,  завоеванных
или воздвигаемых ею. В своих последних мечтах Очарованная Душа становит-
ся Созидающей Силой, которая своим божественным млеком намечает во мраке
ночи собственные Млечные Пути. Она сливается  с  Судьбой  в  ее  повели-
тельном движении вперед, постигая в свой последний час, что "все горести
ее жизни были лишь отражением" этого поступательного движения Судьбы.
   Мне хотелось бы, чтобы в этой последней части симфонии  -  Via  sacra
[31] - в общем звучании слились лейтмотивы всего моего творчества:  заря
ребенка; смех Жорж и внучатой племянницы Кола - Сильвии и "Durch  Leiden
Freude" [32] Бетховена (идея, которую двое мудрых героев моей книги  вы-
ражают: один, Жюльен, словами: "Через страдания - к истине" (восклицание
умирающей Аннеты: "Страдать - значит постигать"),  другой,  граф  Бруно,
словами: "Через свет - к любви" ("Per chiarita carita"); две переплетаю-
щиеся музыкальные фразы - "Озарение" и "Как знать? ", эти красочные  ме-
лодии пастушеской свирели и гобоя, который  пробуждал  от  сна  Монтеня;
Мечта (кантата "fur alle Zeit"  [33]  и  Действие  (лозунг  сегодняшнего
дня).
   Произведение выполняет это грандиозное  намерение,  слишком  обширное
для рук человеческих, в меньшей степени, чем того требует пылкое устрем-
ление эпохи, которая всеми силами старается осуществить  это  намерение.
Симфония - это концерт, исполняемый оркестром столетий. Нам  дано  услы-
шать лишь один отрывок, а затем мы передаем смычок  другим,  прежде  чем
разноголосые звуки успеют слиться в единый аккорд. Но, едва заслышав эти
первые разноголосые звуки, мы ждем уже аккорда.
   Каково бы ни было это произведение, оно - музыка.  Как  и  "Жан-Крис-
тоф", я посвящаю его Гармонии, королеве Грез, Грезе моей жизни.
   Ромен Роллан
   1 января 1934 года.
 
 
   КНИГА ПЕРВАЯ
   АННЕТА И СИЛЬВИЯ
 
   Любовь, первородная дщерь Земли,
   Любовь, что позже нашу Мысль создала...
   Риг-Веда
 
   ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
 
   Вновь собираясь в путь, не такой долгий, каким был путь Жан-Кристофа,
хотя мне и предстоит немало переходов я остановок,  напоминаю  читателям
дружескую просьбу, с которой я как-то обратился к ним, когда  мой  музы-
кант был на распутье. В предисловии к "Бунту" я предупреждал  их,  чтобы
они воспринимали каждую книгу как отдельную главу создаваемого  произве-
дения, идея которого развивается в ходе изображаемых событий.  Я  привел
старинное речение: "Конец венчает жизнь, а вечер-день" и добавил: "Когда
дойдем до конца пути, тогда судите о наших усилиях".
   Конечно, мне хотелось бы, чтобы каждая книга представляла  собой  за-
конченное целое, чтобы о каждой судили, как о самостоятельном произведе-
нии искусства. Но не спешите судить об идее всего романа, прочитав  лишь
одну книгу. Когда я пишу роман, то выбираю существо, родственное мне  по
духу (или, пожалуй, оно выбирает меня). И этому  избранному  существу  я
предоставляю свободу действий, стараюсь, чтобы на  него  не  влияла  моя
личность. Тяжелое это бремя-личность, которую терпишь  больше  полувека.
Искусство оказывает нам божественное благодеяние, избавляя нас от  этого
бремени, позволяя нам вбирать души других, преображаться  для  иных  су-
ществовании (наши индийские друзья сказали бы: "для иных  из  наших  су-
ществовании", ибо в каждом - все...).
   Итак, сроднившись ли с Жан-Кристофом, с Кола или с Анкетой Ривьер,  я
становлюсь просто-напросто поверенным их мыслей. Слушаю их, вижу их пос-
тупки и смотрю на все их глазами. Они постепенно познают свое  сердце  и
сердце других людей, а вместе с ними познаю и я; когда  они  оступаются,
спотыкаюсь и я; стоит им воспрянуть духом, я тоже поднимаю голову, и  мы
снова пускаемся в путь. Не утверждаю, что это - путь лучший. Но  зато  -
это наш путь. Есть ли, нет ли причины для существования Кристофа, Кола и
Аннеты, но Кристоф. Кола и Аннета существуют. А  существование  само  по
себе уже немаловажная причина.
   Никаких спорных положений, никаких теорий в книге не  ищите.  Примите
ее как повесть о духовном мире одной женщины; о долгой жизни, прожитой в
согласии с совестью, жизни, богатой радостями и печалями,  не  свободной
от противоречий, полной заблуждений и вечно стремящейся не к Истине, ибо
она недоступна, а к внутренней гармонии, которая и есть для  нас  высшая
Истина.
   Р.Р.
   Август, 1922 год
 
 
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
   Она сидела у окна, спиной к свету, и лучи заходящего солнца падали на
ее плечи, на сильную шею. Она только что пришла. Впервые за много  меся-
цев Аннета весь день пробыла на воздухе, бродила, упивалась вешним солн-
цем. Солнце, не разбавленное тенью безлистых деревьев, пьянило, как  ви-
но, и согревало воздух, еще прохладный, хоть зима и была  на  исходе.  В
голове шумело, сердце колотилось, и свет потоком заливал глаза. Багрец и
золото под сомкнутыми веками. Золото и багрец во всем теле. Она  притих-
ла, замерла в кресле - на миг впала в забытье.
   В чаще леса - пруд; на нем блик солнца, будто глаз. Кольцом стоят де-
ревья, в мох укутаны стволы. Захотелось окунуться. Она разделась.  Ледя-
ная рука воды тронула ее ноги, колени. Приятное оцепенение.  Вот  она  в
багряно-золотом пруду  разглядывает  свое  тело...  Смутное,  неуловимое
чувство стыда, словно кто-то увидел ее, подстерег. Скорее спрятаться,  -
и она заходит в воду все глубже, до самого подбородка. Вода змеится вок-
руг; это словно живые тиски; мясистые лианы обвивают ноги. Аннета пробу-
ет выпутаться и вязнет в тине. На поверхности  дремлет  солнечный  блик.
Она раздраженно отталкивается пятками от дна и выплывает. Вода побурела,
потускнела, помутнела. А на ее блестящей чешуе по-прежнему солнце... Ан-
нета цепляется за лапу ивы, склонившейся над прудом, -  только  бы  выб-
раться из вязкой грязи. Мохнатая ветвь крылом  прикрывает  нагие  плечи,
бедра. Смеркается, и ветерок холодит шею...
   Она приходит в себя. Всего лишь несколько секунд назад  она  впала  в
забытье. Солнце прячется за холмы Сен-Клу. Прохладно по-вечернему.
   Аннета совсем очнулась, вскочила, ее чуточку знобит, и она  досадливо
хмурит брови: рассержена, что позволила себе забыться; и вот она  усажи-
вается перед горящим камином у себя в комнате. Уютно горит огонь,  кото-
рый развели, чтобы полюбоваться им, рассеять тоску,  а  не  ради  тепла;
стояла ранняя весна, и в комнату вливался мягкий воздух, а вместе с  ним
- певучая и сонная болтовня птиц, вернувшихся из далеких  стран.  Аннета
размышляет. Но сейчас ее глаза открыты. Она вступила  в  свой  привычный
мир. Она в своем собственном доме. Она - Аннета Ривьер. Она склонилась к
огню, бросающему алые отсветы на ее молодое лицо, поглаживает ногой чер-
ную кошку, греющую грудку у золотистых головней, и снова оживает ее  пе-
чаль, от которой она ненадолго отрешилась; она вспоминает черты  (исчез-
нувшие было из ее сердца) того, кого она потеряла. Она в глубоком  трау-
ре; скорбные морщинки еще видны на лбу, в уголках губ, и веки чуть  при-
пухли от недавних слез, но когда эта сильная,  свежая  девушка,  налитая
соками жизни, как сама обновленная природа, не  красавица,  зато  хорошо
сложенная, с густой копной белокурых волос и золотистым загаром на  шее,
девушка, в каждом взгляде, в лице которой -  прелесть  юности,  пытается
накинуть на глаза, посмевшие отвлечься, и на округлые плечи развеявшееся
покрывало скорби, она напоминает молоденькую вдовушку, увидевшую, что от
нее убегает тень любимого.
   Аннета и правда в сердце своем была вдовой, но тот, чью тень пытались
удержать ее руки, был ее отцом.
   Она потеряла его полгода назад. Поздней осенью Рауля Ривьера, челове-
ка нестарого (ему не было и пятидесяти), в два дня унес приступ  уремии.
Он уже несколько лет возился со здоровьем, которое прежде не берег,  од-
нако не ждал, что так внезапно сойдет со сцены. Ривьер, парижский  архи-
тектор, бывший питомец Римской  академии  художеств,  красавец  мужчина,
хитрый и обуреваемый страстями, на редкость могучими, пользовавшийся ус-
пехом в салонах, захваленный в деловых кругах, всю жизнь загребал  зака-
зы, почести и всяческие блага, не подавая вида, что их домогается.  Лицо
типичного парижанина, примелькавшееся на  фотографиях,  прейскурантах  и
карикатурах, широкий выпуклый лоб, голова, чуть наклоненная вперед,  как
у быка, готового забодать, глаза круглые, навыкате, дерзкий взгляд, пыш-
ные светлые волосы, подстриженные бобриком, усы над смеющимся  чувствен-
ным ртом; во всем облике - ум, дерзость, обаяние и бесстыдство. Его знал
весь Париж-Париж искусства и наслаждений. И не знал никто. Он был  чело-
веком двуликим, прекрасно применялся к обществу, извлекал из него  выго-
ду, но свою личную жизнь от всех утаивал. Он  был  человеком  ненасытных
страстей, всесильных пороков, которые сам в  себе  взращивал,  стараясь,
однако, не обнаруживать ничего такого, что отпугнуло  бы  заказчиков,  -
пускал в храм своей души (fas ас nefas) лишь избранных, не  считался  ее
светскими вкусами и моралью, сообразуя, однако, с ними образ своей жизни
и официальное положение. Никто его не знал - ни друзья, ни враги... Вра-
ги? Да их у него и не было. Завистники - пожалуй, но он сметал их с  пу-
ти; впрочем, они не таили зла на него: он опрокидывал их, а потом с  та-
ким искусством льстил им, что они улыбались ему и чуть  что  не  извиня-
лись, как те робкие людишки, которые улыбаются вам, когда вы  наступаете
им на ногу. Его ловкость и хитрость одерживали верх - они  помогали  ему
сохранить хорошие отношения и с конкурентами, которых он вытеснял,  и  с
женщинами, которых бросал.
   Не так удачлив был он в семейной жизни. Жена оказалась до  того  бес-
тактна, что страдала от его неверности, - он считал, что за четверть ве-
ка супружеской жизни пора было бы ей привыкнуть, а она все не смирялась.
Г-жа Ривьер, замкнутая, правдивая, держалась чуть надменно, и это было в
стиле ее красоты - красоты лионки; чувства ее были сильны, но не  бурны,
и не ей было удержать его; к тому же ей недоставало счастливого  таланта
- такого удобного - закрывать глаза на то, чему ты не в силах  помешать.
Чувство собственного достоинства не позволяло ей жаловаться, однако  она
не скрывала, что все знает, что мучается. Он был мягкосердечен (во  вся-
ком случае, таким он себя считал), и ему не  хотелось  думать  обо  всем
этом, но его раздражало, что она не преодолевает своего эгоизма.  Годами
жили они, как чужие, но по молчаливому согласию скрывали это от окружаю-
щих, и даже их дочь, Аннета, никогда не отдавала себе отчета в отношени-
ях родителей. Она и не старалась вникать в их разногласия, это  было  ей
неприятно. В юности у людей много своих забот. Им не до чужих дел...
   Рауль Ривьер привлек дочь на свою сторону - в этом проявилась вся его
изворотливость. Разумеется, он ничего для этого не предпринимал -  побе-
дило искусство. Ни слова упрека, ни намека на неправоту г-жи Ривьер.  Он
вел себя по-рыцарски: пусть дочь сама разбирается. Она  так  и  сделала:
ведь на нее тоже действовало обаяние отца. И как не обвинять  ту,  кото-
рая, став его женой, по неразумию сама испортила себе жизнь! В  неравной
борьбе бедная г-жа Ривьер была обречена заранее. Она сама  себе  нанесла
поражение: умерла первая. Рауль стал единственным владетелем поместья  и
сердца дочери. Пять последних лет Аннета жила под нравственным  влиянием
обожаемого отца, который баловал ее и, не помышляя о  том,  что  творит,
расточал ей все свое обаяние. Он был так щедр оттого, что ему не на кого
было тратиться: два года он почти не выходил из дому - удерживали  пред-
вестники болезни, которой суждено было его унести.
   Итак, ничто не нарушало той душевной близости, которая соединяла отца
и дочь и заполняла сердце Аннеты, ее дремлющее сердце. Ей  шел  двадцать
четвертый год, но сердце ее, казалось, было моложе: оно  не  спешило.  А
может быть, как все те,  перед  кем  раскинулось  долгое  будущее,  она,
чувствуя, что в ней бурлят еще скрытые силы жизни, копила их и  пока  не
придавала им значения.
   Она была похожа и на отца и на мать: от него унаследовала черты  лица
и обольстительную улыбку, которая у него обещала больше,  чем  он  думал
дать, а у нее, такой чистой, обещала гораздо больше, чем она хотела;  от
матери - внешнее спокойствие, уравновешенность, строг