ечты и не мучила себя... Она не  тревожи-
лась даже о здоровье сына. Когда он заболевал, она делала все нужное, но
не беспокоилась заранее и не вспоминала об этом потом. Она была ко всему
готова, смела и верила в себя. И это оказалось лучшим средством от  всех
бед. За первые годы упорного труда она ни одного дня  не  болела.  Да  и
мальчик не давал ей больше никогда повода к серьезному беспокойству.
   Ее умственная жизнь была теперь так же строго ограничена, как и жизнь
сердца. Почти не оставалось времени для чтения. Казалось, это должно бы-
ло бы ее огорчать... Нисколько! Ум ее заполнял пустоту  из  собственного
запаса. У него хватало работы: надо было разобраться во  всех  сделанных
открытиях. А за первые месяцы новой жизни Аннета сделала множество  отк-
рытий. Можно сказать,  все  было  для  нее  открытием.  Однако  что  же,
собственно, изменилось в ее жизни? Что было ново? Труд? Но она уже знала
его и раньше (так ей казалось). И город и люди были сегодня те же, что и
вчера...
   А между тем все в один день переменилось. С того часа, как Аннета на-
чала погоню за куском хлеба, началось для нее и подлинное открытие мира.
Любовь и даже материнские чувства не были открытием. Они были заложены в
ней, а жизнь только выявила какую-то малую долю того и другого. Но  едва
Аннета перешла в лагерь бедняков, ей открылся мир.
   Мир представляется нам разным, в зависимости от того,  откуда  мы  на
него смотрим - сверху или снизу. Аннета как бы шла сейчас по улице, меж-
ду длинными рядами домов: на улице видишь только асфальт, грязь, угрожа-
ющие твоей жизни автомобили, поток пешеходов. Видишь  небо  над  головой
(изредка ясное), если у тебя есть время поглядеть вверх. А все остальное
исчезает из поля зрения: все содержание прежней жизни, общество, беседы,
театры, книги, все, что тешило сердце и ум. Знаешь хорошо, что оно есть,
и, быть может, еще любишь все это, но приходится думать о другом:  смот-
реть под ноги и вперед, осторожно лавировать, шагать быстро. Как  спешат
все люди!.. Но, глядя сверху, видишь только ленивое колыхание этой реки;
она кажется спокойной, потому что мы не замечаем  ее  быстрого  течения.
Погоня, погоня за хлебом!..
   Аннета и раньше тысячу раз думала о мире труда и нужды, о той  жизни,
какую теперь вела и она. Но ее тогдашние мысли не имели решительно ниче-
го общего с тем, что она думала сейчас, когда стала частицей  этого  ми-
ра...
   Прежде она верила в демократическую истину о правах человека и счита-
ла несправедливым, что массы обманным образом лишены этих  прав.  Теперь
ей казалось несправедливым (если еще можно было говорить о справедливос-
ти и несправедливости) то, что правами пользуются привилегированные.  Не
существует никаких прав человека! Человек ни на что не имеет права. Нич-
то ему не принадлежит. Приходится  все  решительно  отвоевывать  сызнова
каждый день. Так заповедал господь: "В поте лица твоего будешь есть хлеб
твой". А права - это хитрая выдумка  изнемогшего  борца,  который  хочет
закрепить за собой трофеи былой победы. Права Человека - это накопленная
сила вчерашнего дня. Но единственное реально существующее  право  -  это
право на труд. Завоевания каждого дня... Как неожиданно  предстало  пред
Аннетой это зрелище - поле битвы за существование! Но оно ничуть не уст-
рашило ее. Мужественная женщина принимала бой, как необходимость,  нахо-
дила это в порядке вещей. Она была к нему готова, она была молода и пол-
на сил. Победит - тем лучше! Будет побеждена - тем хуже для нее! (Но та-
кая не будет побеждена!..) Аннета не отвергала  жалости,  она  отвергала
лишь слабость. Первейший долг человека - не быть малодушным!
   Этот закон труда по-новому все объяснял. Аннета проверяла свои  преж-
ние верования, и на обломках старой морали воздвигалась новая  мораль  -
искренности и силы, а не фарисейства и слабости... Рассматривая в  свете
этой новой морали мучившие ее сомнения, в особенности  то,  которое  она
таила на самом дне души: "Имела ли я право родить ребенка? - Аннета  от-
вечала себе:
   "Да, если я смогу его вырастить, если сумею сделать из него человека.
Сумею - значит, я хорошо поступила. А не  сумею  -  значит,  плохо.  Вот
единственная мораль, остальное все-лицемерие..."
   Этот окончательный приговор удваивал ее силы и радость борьбы...
   Вот о чем размышляла Аннета, шагая по улицам Парижа,  спеша  с  одной
работы на другую. Ходьба както подстегивала мысли. Сейчас, когда ее день
был строго распределен, мечты опять предъявили свои права. Но теперь это
были мечты бодрые, светлые, четкие, без всякого тумана. Чем меньше  вре-
мени она им уделяла, тем настойчивее они заполняли каждую свободную  ми-
нутку, подобно плющу, который, разрастаясь, покрывает стены. Свои новые,
более широкие понятия об истинной человеческой морали  Аннета  проверяла
опытом каждого дня. Труд и бедность открыли ей глаза. По-новому  обнажа-
лась перед ней ложь современной жизни, которой она не замечала, пока са-
ма была ею опутана, чудовищная бесполезность этой жизни - девяти десятых
этой жизни, в особенности женской...  Есть,  спать,  рожать...  Впрочем,
последнее - как раз та десятая часть, которая полезна. А все  остальное?
Так называемая цивилизация? То, что именуют "умственной деятельностью?..
Да создан ли действительно человек, vulgus umbrarum [43], для того, что-
бы мыслить? Он хочет себя в этом убедить, он внушил себе эту идею и дер-
жится за нее, как за все, освященное традицией. На самом же деле он  ни-
когда не мыслит. Не мыслит, читая газету,  сидя  за  письменным  столом,
вертясь в колесе повседневной работы. Колесо вертится вместе с ним  -  и
все впустую. Мыслят ли девушки, которых она, Аннета,  обучает?  Что  они
понимают в тех словах, которые слышат, читают, говорят? К чему  сводится
их существование? Кое-какие сильные и мрачные инстинкты тлеют под  воро-
хом мишуры. Желать и наслаждаться... Мысль - тоже  мишура,  которой  они
украшают себя. Кого люди обманывают? Самих себя... Что кроется под  обо-
лочкой современной цивилизации с ее роскошью, ее  искусством,  суетой  и
шумихой? Ах эта шумиха! Она - одна из масок цивилизации, надеваемых  для
того, чтобы думали, будто она стремится к какой-то цели! Какой цели? Она
летит вперед только для того, чтобы забыться... Под ее оболочкой -  пус-
тота. А люди кичатся ею. Они кичатся этой мишурой, пустыми словами, поб-
рякушками. Как редки люди, жизнь которых - осуществление закона  необхо-
димости! Тысячелетний зверь ничего не понимает и не внемлет голосу своих
богов и мудрецов: для него они только еще одна побрякушка. Он не выходит
из замкнутого круга желаний и скуки... До чего непрочно  здание  челове-
ческого общества! Оно держится лишь силой привычки. Оно рухнет сразу...
   Трагические мысли. Но они не омрачали горячей души Аннеты.  Ведь  ра-
дость и горе рождаются в человеке не под влиянием отвлеченных идей, а по
каким-то глубоким внутренним причинам. Душа немощная может зачахнуть  от
тоски и под безоблачным небом, а душа здоровая и сильная бодро  выдержи-
вает шквалы, укрываясь за тучами, как солнце, и твердо  веря,  что  буря
минет. Иногда Аннета приходила домой разбитая,  и  будущее  казалось  ей
беспросветным. Она ложилась в постель, засыпала -  а  проснувшись  среди
ночи, способна была беспечно смеяться, вспоминая забавный сон. Или  иной
раз сидит она вечером, согнувшись над работой,  и,  пока  пальцы  делают
свое дело, мозг делает свое. Вдруг ей придет в голову какая-нибудь смеш-
ная мысль - и вот уже ей весело! Она старается сдержать смех,  чтобы  не
разбудить Марка. Она твердит себе: "Какая я глупая!" - и утирает  глаза.
А на душе уже легче. Эти ребяческие внезапные переходы от печали  к  ве-
селью были спасительным наследием предков. Когда сердце заволакивали ту-
чи, вдруг налетал ветер радости и разгонял их.
   Нет, Аннете не нужны были ни развлечения, ни книги! У  нее  было  что
читать в собственной душе. А самой увлекательной книгой был ее сын.
   Ему скоро должно было исполниться семь лет.  Перемену  обстановки  он
перенес гораздо легче, чем можно было ожидать: ведь каждая  перемена,  к
лучшему она или к худшему, все-таки перемена. Малыш и сам при этом менял
кожу, подобно змейке... Как дети неблагодарны! Марк теперь отлично обхо-
дился без ласк и баловства Сильвии (а она-то была так  уверена  в  своей
власти над ним!). Дня через два он перестал и вспоминать тетку.
   Взрослые неверно себе представляют, что нравится и  что  не  нравится
детям. Из того нового, что появилось в его жизни. Марка больше всего ра-
довал лицей, куда мать посылала его скрепя сердце, да еще те часы, когда
он оставался в квартире один и когда некому было им заниматься.
   Аннета поселилась на густо населенной улице Монж.
   Крутая лестница, тесная квартирка на шестом этаже, шум  города.  Зато
из окон открывался широкий вид, простор над крышами, и Аннете больше ни-
чего не нужно было. Шум ей не мешал: как истая парижанка, она привыкла к
шуму и движению, она в них почти нуждалась. Ей даже как-то лучше  мечта-
лось среди этой сутолоки. Да и характер ее, может быть, изменился с нас-
туплением зрелости. Полнота физической жизни и регулярный  труд  придали
ей уверенности в себе; она обрела то душевное равновесие, которое раньше
посещало ее не всегда, а если посещало, то ненадолго.
   Часть квартиры - окнами на улицу - состояла из комнаты  Аннеты,  слу-
жившей одновременно и гостиной (вместо кровати здесь стоял диван),  ком-
натушки Марка и фонаря, выходившего на угол двух улиц. По другую сторону
коридора, в котором было темно даже среди бела дня, находились  столовая
окнами во двор и кухня, где почти все пространство было занято плитой  и
раковиной.
   Дверь из комнаты матери в комнату сына всегда оставалась открытой,  и
Марк был еще слишком мал, чтобы протестовать. Он был в  переходном  воз-
расте между бесполым детством и первым неясным пробуждением  в  мальчике
мужчины: он вышел из детства и еще не достиг зрелости. Марк иногда воск-
ресным утром по-прежнему забирался в постель к матери и в  торжественные
дни позволял ей одевать себя. Правда, в другое время у него бывали прис-
тупы даже чрезмерной стыдливости, всякие причуды и в особенности периоды
скрытности, когда он не терпел вмешательства в свои дела. Он  потихоньку
закрывал дверь в свою комнату. Аннета ее опять открывала. Он не мог сде-
лать ни одного движения, чтобы она не услышала. Это было невыносимо. Ос-
тавалось только не шевелиться - тогда она о нем забывала, но  ненадолго,
ненадолго!..
   К его удовольствию, Аннета мало сидела дома: ей нужно было  выходить.
Лицей, в котором учился Марк, находился поблизости. Аннета отводила туда
сына по утрам, а когда бывала свободна (что случалось редко), то и днем.
Но приходить за ним в лицей она не могла - в эти часы она давала  уроки.
Марк возвращался домой один, и мать это беспокоило. Попробовала она уго-
вориться с соседями, чтобы служанка, которую они  посылали  в  лицей  за
своим мальчиком, приводила домой и Марка. Но Марку это не  нравилось,  и
он постоянно удирал, не дождавшись служанки. Гордый  собой,  но  немного
труся в душе, он шел домой один и запирался в пустой квартире.  Пока  не
вернулась мать, бывало так хорошо! Аннета бранила его за своеволие и не-
зависимость. Но, не признаваясь себе в этом дурном чувстве, она была до-
вольна, что у него нет товарищей. Она не  доверяла  товарищам,  боялась,
как бы ей не испортили сына... Ее сына! Значит, она была твердо уверена,
что он принадлежит ей? Конечно, она старалась умерить эгоизм своей  люб-
ви. Когда Марк был еще совсем мал, она испытывала слепую и  жадную  пот-
ребность как бы поглотить, растворить в  себе  это  крохотное  существо.
Сейчас было уже не так - сейчас она признавала в нем  личность.  Но  она
убедила себя, что у нее есть ключ к душе мальчика, Что она лучше его са-
мого знает, в чем его счастье и чего он хочет. Она стремилась лепить эту
душу по образу и подобию того  бога,  которому  тайно  поклонялась.  Как
большинство матерей, считая себя неспособной создать в  жизни  то,  чего
хочет, она мечтала, что это будет создано тем, в  ком  течет  ее  кровь.
(Вечная мечта Вотана, которая вечно остается неосуществимой!)
   Однако, чтобы формировать душу сына, нужно было крепко держать  ее  в
руках. Не дать ему вырваться!.. И Аннета делала для  этого,  что  могла,
делала больше, чем следовало! А Марк с каждым днем все дальше отходил от
нее. Она в унынии замечала, что все меньше и меньше понимает его. Хорошо
знала она только одно: его тело, состояние его  здоровья,  его  болезни,
все малейшие их симптомы - тут чутье никогда ее не обманывало. Это доро-
гое, хрупкое тельце было у нее на глазах, она его касалась, мыла, ухажи-
вала за ним... Казалось, его можно видеть насквозь... Но что  кроется  в
его душе? Она пожирала глазами мальчика, обнимала ненасытными руками, он
весь принадлежал ей...
   - Боже! Как я тебя люблю, звереныш! А ты любишь меня?
   Марк вежливо отвечал:
   - Люблю, мама.
   Но что было у него на уме?
   В семь лет Марк не обнаруживал ни единой  фамильной  черты.  Напрасно
изучала его Аннета, ища хоть какого-нибудь  сходства,  стараясь  убедить
себя, что оно есть... Нет, он не походил на нее: не тот лоб, не тот раз-
рез глаз. Он не унаследовал от Ривьеров и характеры ной формы рта,  осо-
бенно заметной у Аннеты: губы у них были несколько выпячены, - казалось,
напор внутренней силы, напряжение воли приподнимает их, как дрожжи  под-
нимают тесто. Единственное, что Марк взял от матери, - цвет глаз, -  те-
рялось среди всего чужого. Но откуда же это чужое?  От  отца?  От  семьи
Бриссо? Тоже нет! Во всяком случае, пока это было  незаметно,  и  Аннета
ревниво твердила про себя:
   "Никогда!"
   Но разве ей так уж неприятно было бы увидеть в лице сына какую-нибудь
черту Рожэ? Разве это не доставило бы ей тайной радости? Вспоминая чело-
века, которому она когда-то отдалась, Аннета, не сознаваясь себе в этом,
испытывала не только горечь, но и  тоску.  Тосковала  она,  впрочем,  не
столько по настоящему Рожэ, сколько по тому, которого она себе выдумала,
и в сущности этому-то, созданному ее мечтой, Рожэ она  и  отдалась  ког-
да-то. Если бы она увидела его вновь в сыне,  она  испытала  бы  чувство
своеобразной гордости, как будто, взяв от Рожэ ту форму, которую любила,
и вселив в нее свою душу, она одержала над ним победу.  Да,  она  хотела
бы, чтобы Марк наружностью походил на Рожэ, а душой - на нее.
   Однако Марк был не похож ни на отца, ни на мать. Лицу Рожэ недостава-
ло своеобразия и выразительности, свойственных Ривьерам, но оно  отлича-
лось красотой простых и правильных черт; это была книга, в которой легко
было читать. А выражение детского лица Марка  было  неуловимо.  Как  его
разгадать?
   Красивые и тонкие, но неправильные черты, узкий лоб, женственный под-
бородок, немного прищуренные глаза, нос...  Откуда  у  него  такой  нос,
длинный и острый, с тонкими ноздрями? А большой, немного  кривой  рот  с
узкими и бледными губами? Все в этом лице было неопределенно, изменчиво:
оно напоминало неподвижную на вид, но зыбкую почву... Конечно,  характер
мальчика еще не сформировался, в нем ничего еще не  определилось.  Но  в
каком направлении пойдет это формирование? Или так все и останется неоп-
ределенным?
   Со времени перенесенной им тяжелой болезни  этот  ребенок  на  первый
взгляд казался (а может быть, и был?) нервным и впечатлительным. Но  при
более внимательном наблюдении он поражал спокойной сдержанностью, равно-
душным и замкнутым выражением лица. Никакой строптивости, угрюмости; ни-
когда от него не услышишь "нет! ".
   - Хорошо, мама...
   Но затем оказывалось, что он совершенно не принял во  внимание  того,
что ему говорили: он просто не слушал... В самом деле не слушал?  Трудно
сказать! Он смотрел на Аннету, ожидая, что будет дальше. А она  смотрела
на него и думала: "Маленький сфинкс!" Он был сфинксом для всех, тем  бо-
лее, что сам себя не знал. Он и для себя был такой же загадкой, как  для
матери. Невелика забота! В семь лет мы уже не стремимся и еще не пытаем-
ся познать себя. Зато Марк стремился узнать ее, свою госпожу и  рабу.  И
времени для этого у него было достаточно, потому что Аннета целыми днями
держала его при себе. Мать и сын наблюдали друг друга. Но ей это  наблю-
дение ничего не давало.
   Аннета ошибалась, думая, что мальчик не похож ни на кого из ее  близ-
ких. Свойствами своего ума он удивительно напоминал деда, Рауля Ривьера.
Но Аннета очень мало знала отца, хотя и была уверена, что знает его  хо-
рошо. Она была слишком очарована им и поэтому за  всю  жизнь  так  и  не
разглядела настоящего Рауля. Иногда у нее мелькали кое-какие догадки,  в
особенности после того, как она прочла его знаменитую переписку. Но  она
не позволяла себе думать об этом. Ей хотелось сохранить об отце нежные и
благоговейные воспоминания, пусть омраченные на мгновение и  приукрашен-
ные. К тому же она знала Рауля только таким, каким он  был  в  последние
годы жизни. Но если бы старик Ривьер мог вернуться с  того  света  и  со
свойственной ему зоркостью рассмотреть своего незаконнорожденного внука,
он сказал бы:
   "Я начинаю жить снова".
   Это было не совсем так. Ничто никогда не повторяется. В  Марке  ожили
только некоторые черты деда.
   Коварная игра природы! Через голову Аннеты эти два сообщника протяги-
вали друг другу руки. И поразительнее всего было то, что прямодушная Ан-
нета среди других черт передала внуку от деда замечательное умение прит-
воряться. Делалось это не из необходимости  лгать  людям.  Рауль  Ривьер
чувствовал себя достаточно сильным, у  него  было  достаточно  снисходи-
тельного презрения к своим современникам, и он ничуть не побоялся бы по-
казаться им во всей своей наготе. Такое желание бывало у него  часто,  и
все потом повторяли его жестокие и насмешливые словечки... Нет, то  была
не  лживость,  а  потребность  развлекаться,  безнаказанно   паясничать.
Чувство юмора, озорное желание играть роль,  гримировать  свои  чувства,
мистифицировать людей. У малыша такая наследственная черта  проявлялась,
конечно, в невинной форме. Это неустойчивая и очень сложная душа, в сущ-
ности совсем не проказливая и не легкомысленная, попала при  рождении  в
оболочку с определенными наследственными чертами и пользовалась тем ору-
жием, которым снабдила ее природа. Точно так же, если бы  она  попала  в
тело животного, покрытого шерстью или перьями, она пустила бы в ход свой
клюв, когти, крылья. Но ее облекли в ветхие обноски старика  Ривьера,  и
она инстинктивно переняла лукавство и хитрость деда.
   В обществе взрослых Марк был всегда начеку и  умел  подмечать  в  них
все, что его касалось: на это была направлена вся его природная наблюда-
тельность. И если он угадывал, каким его считают взрослые,  он  инстинк-
тивно входил в эту роль, если только у него не являлось желания противо-
речить. А такое желание появлялось, когда его раздражали или  когда  ему
хотелось позабавиться.
   Одним из его любимых занятий было мысленно разбирать на части эти жи-
вые игрушки, отыскивать в них скрытые пружины, слабые места,  испытывать
их, играть ими, пускать их в ход. Это было не так уже  трудно:  взрослые
были довольно примитивны и притом доверчивы, в особенности его мать.
   Она возбуждала в нем любопытство. У нее была какая-то  тайна.  Намеки
на эту тайну Марк слышал в мастерской Сильвии, когда сиживал у ног  мас-
териц, не обращавших на него внимания. Он не очень-то много понимал,  но
тем интереснее и таинственнее казались ему их слова, и он пытался истол-
ковать их. Гадал, фантазировал... У  этого  насторожившегося  зверька  с
блестящими глазами голова постоянно работала.
   Теперь, когда он часто сидел дома вдвоем с матерью  (иногда  по  нес-
кольку дней, потому что у него было слабое здоровье, он легко  простужи-
вался зимою, и мать постоянно дрожала  над  ним),  Аннета  была  главным
предметом