,  на
зимние квартиры, а это ужасное зверье - комары - по ночам трубили и  пи-
ровали на ее руках и ногах. Много слез она пролила из-за них, от  досады
и раздражения. Аннету же радовали вольные просторы и уединенная жизнь  с
любимой сестрой; она не скучала, смеялась над комариными укусами и, поз-
вав Сильвию с собой на прогулку, шагала по грязи, не примечая, что сест-
ра недовольна, насупилась. Порыв ветра с дождем пьянил ее; она  забывала
о Сильвии. Шла большими шагами по вспаханной земле или по лесной тропин-
ке, встряхивая мокрые ветви; не скоро вспоминала она о покинутой сестре.
А Сильвия, надувшись, с сокрушением рассматривала в зеркале свое припух-
шее лицо, умирала от скуки и думала:
   "Когда же мы вернемся?"
   И все-таки среди тысячи и одного намерения у младшей Ривьер было одно
доброе, стойкое намерение, и ничто не могло его изменить, а  деревенский
воздух лишь придал ему новизну. Она любила свое ремесло. Любила  по-нас-
тоящему. Она принадлежала к крепкой семье парижских рабочих; труд, игол-
ка и наперсток были ее потребностью, ей хотелось занять  свои  пальцы  и
мысли. У нее был врожденный вкус к шитью: она испытывала физическое нас-
лаждение, часами ощупывая материю, легкую ткань, шелковый муслин,  делая
складки, сборки, щелкая пальцем по банту из лент. Да и умишко ее,  кото-
рый, слава богу, и не пытался понимать идеи, загромождавшие умную голову
Аннеты, знал, что тут, в своей области, в царстве тряпок, и у него  есть
идеи, которыми можно заинтересовать кого угодно. Так  что  ж,  прикажете
отказаться от этих идей? Говорят, что  самое  большое  удовольствие  для
женщины - носить красивые платья! Для женщины, по-настоящему  даровитой,
еще большее удовольствие их творить. И, раз вкусив это удовольствие, уже
нельзя от него отрешиться. В изнеженной праздности держала Сильвию сест-
ра, и когда прекрасные пальцы Аннеты скользили по клавиатуре, Сильвия  с
тоской вспоминала лязг больших ножниц и стук  швейной  машины.  Если  бы
кто-нибудь преподнес ей все произведения искусства на свете, они не  за-
менили бы ей милого безголового манекена, который драпируешь, как  взду-
мается, вертишь и перевертываешь, перед которым приседаешь, которого ис-
подтишка теребишь или, подхватив, кружишься с ним в танце, когда закрой-
щица выйдет. Только несколько слов роняла Сильвия, но  по  ним  нетрудно
было угадать ход ее мыслей, и Аннета сердилась, когда видела, как  заго-
раются глаза сестры, понимала, что мысленно Сильвия уже за работой.
   И вот когда они вернулись в Париж и Сильвия заявила, что она переедет
к себе домой и возьмется за постоянную работу, Аннета вздохнула,  но  не
удивилась. Сильвия ждала, что ее решение примут в штыки, поэтому вздох и
молчание сестры растрогали ее сильнее, чем любые слова. Она подбежала  к
Аннете, сидевшей в кресле, опустилась перед нею на колени, обняла, поце-
ловала.
   - Не сердись на меня, Аннета!
   - Дорогая, - ответила Аннета, - твое счастье - мое счастье,  ты  ведь
знаешь.
   Но ей было тяжело. Сильвии тоже.
   - Не моя это вина, - сказала она, - я так тебя люблю, верь мне.
   - Знаю, девочка, верю.
   Она улыбалась, но еще раз глубоко вздохнула. Сильвия, стоя  на  коле-
нях, ладонями сжала ее лицо, приникла к нему:
   - Не смей вздыхать! Глупышка! Если будешь так вздыхать,  я  не  уйду.
Ведь я не живодерка.
   - Конечно, нет, дорогая... Я не права, больше не буду... Да  я  и  не
упрекаю тебя. Просто тяжело расставаться.
   - Ра-сставаться... Новое дело! Глупышка! Будем видеться, каждый  день
видеться. Ты придешь. Я приду. Комнату мою ты сохранишь. Уж не  надумала
ли ты отнять ее у меня? Нет, нет, она моя, не отдам. Только устану-прие-
ду понаслаждаться. Или так: вечер, ты меня не ждешь, я прихожу в неуроч-
ный час, у меня ключ, вбегаю и застаю тебя врасплох... Смотри не вздумай
проказничать! Вот увидишь, сама увидишь, мы еще больше подружимся, и все
у нас пойдет еще лучше. Расстаться! Да разве я брошу тебя, разве я  могу
обойтись без моей расчудесной Аннеты?
   - Ах, подлиза, нахальная девчонка! - воскликнула  Аннета,  смеясь.  -
Ловко заговариваешь зубы! Врунишка ты, мошенник!
   - Аннета! Перестань браниться! - строго заметила Сильвия.
   - Ну, хорошо. Пусть только - врунишка... Так можно?
   - Это еще туда-сюда, - сказала Сильвия великодушно.
   Она бросилась Аннете на шею, стала душить ее в объятиях.
   - Я, по-твоему, врунишка, я, по-твоему, врунишка! Держись, проглочу!
   Нежностью и хитростью добилась она у Аннеты прощения. Попросила сест-
ру помочь ей открыть свою собственную мастерскую.  Двадцатилетней  "дев-
чушке" хотелось стать хозяйкой, выйти из подчинения и получить в  подчи-
нение не только свой манекен. Аннета пришла в восторг, что можно дать ей
денег. Вместе составили смету; обсуждали без конца, как все  устроить  в
новом жилье, бегали несколько дней в поисках  квартиры,  потом  выбирали
мебель и материю для обивки, потом все перевозили, потом получили согла-
сие городских властей, вечерами составляли список заказчиц, строили план
за планом, обдумывали шаг за шагом; захлопотались так, что Аннета в кон-
це концов вообразила, будто обзаводится хозяйством вместе с Сильвией.  И
ей не приходило в голову, что жизнь их отныне пойдет разными путями.
   Заказчицы у Сильвии не замедлили  появиться.  Аннета,  отправляясь  в
гости, надевала самые красивые платья,  сшитые  милой  ее  портнихой,  и
расхваливала сестру. Ей удалось направить к ней несколько молодых женщин
своего круга. Кроме того, Сильвия без зазрения  совести  воспользовалась
адресами заказчиц своих старых хозяек. Впрочем, она была  разумна  и  не
торопилась расширять сферу своей  деятельности.  Спешить  нечего.  Жизнь
длинна. Времени много. Она любила работу, но не до мании, как иные чело-
векомуравьи, - особенно женского пола, - которые на ее  глазах  изнуряли
себя трудом. Ей хотелось уделить место и удовольствию. Работа тоже  удо-
вольствие. Но не единой работой существуешь. "Всего понемножку" -  таков
был девиз Сильвии, не любившей излишеств, но лакомки и выдумщицы.
   Жизнь ее скоро стала так заполнена, что для Аннеты у  нее  оставалось
не слишком много времени. Все же часть его, что бы ни случилось, Сильвия
посвящала сестре: обет свой она выполняла. Но для  сердца  Аннеты  части
было мало. Она не умела отдавать себя наполовину, на треть, на четверть.
Ей суждено было узнать, что мир в чувствах своих подобен мелкому торгов-
цу, - он ими торгует в розницу. Долго не понимаешь этого, а еще дольше с
этим примиряешься. Пока она брала первые уроки.
   Она молча страдала,  видя,  как  мало-помалу  отстраняется  от  жизни
Сильвии. Сильвия никогда больше не бывала одна ни дома, ни в мастерской.
А скоро она уже не бывала одна и когда  не  работала.  Снова  обзавелась
другом. Аннета отступила. Любовь к сестре теперь оберегала ее и от вспы-
шек ревности, и от строгого осуждения, как бывало прежде. Но не оберега-
ла от тоски. Сильвия все же так любила сестру,  что,  несмотря  на  свое
легкомыслие, сознавала, как огорчает ее; и время от времени она  вырыва-
лась из хоровода своих дел и делишек и внезапно, в час работы или свида-
ния, бросала все, даже самые неотложные дела, и мчалась к Аннете. Вихрем
налетала нежность. И вихрь нежности налетал на Сильвию с  неменьшей  си-
лой, чем на Аннету. Но вихрь улетал; и когда он перебрасывал Сильвию  от
Аннеты к делам или, скорее, к удовольствиям, Аннета, благодарная урагану
ласковой болтовни, сумасшедших признаний, смеха и объятий,  врывавшемуся
к ней, вздыхала, еще больше томясь от одиночества и от душевного  смяте-
ния.
   Однако это не означало, что она жила в праздности. Дни у Аннеты  были
заполнены не меньше, чем у Сильвии.
   Жизнь ее,  двойственная  жизнь  -  духовная  и  светская,  прерванная
смертью отца, - снова вошла в свою колею. Умственные запросы,  вытеснен-
ные за последний год велениями сердца, пробудились с новой силой. И  от-
части оттого, что ей хотелось заполнить  пустоту,  образовавшуюся  после
ухода Сильвии, отчасти оттого, что интеллект богато одаренного  человека
созревает в испытаниях жизни, полной страстей, ее потянуло к научным за-
нятиям, и она сама удивилась тому, что разбирается  в  научных  вопросах
лучше, чем прежде. Она увлекалась биологией и вынашивала план  диссерта-
ции о происхождении эстетического чувства и его проявлениях в природе.
   Она восстановила и светские связи,  вернулась  в  тот  круг,  который
прежде посещала с отцом. Теперь это доставляло ей  особое  удовольствие.
Ее пытливому уму, ставшему более зрелым, было приятно, когда у тех, кого
она, казалось бы, превосходно  знает,  неожиданно  обнаруживались  такие
черты, о которых она и не подозревала. Немало удовольствий доставляла ей
и совсем иная область - в одних она признавалась себе, другие же от себя
утаивала: она получала удовольствие от того, что нравилась, и от  темных
сил вожделения (и отвращения), которые возникают в нас, и  от  взаимного
влечения умов и тел, скрывающегося под обманчивой  шелухой  слов,  и  от
приглушенных инстинктов обладания, которые порой всплывают на  ровную  и
однообразную поверхность салонных мыслишек и как будто тут же  исчезают,
а на самом деле клокочут в глуби.
   Светские развлечения и научные занятия заполняли лишь небольшую часть
ее времени. А по-настоящему жизнь бывала насыщена, когда Аннета  остава-
лась наедине с собой. В долгие вечера и в часы ночи, когда  сон  бросает
душу, а вместе с ней и горячечные мысли в мир бодрствования, будто  вал,
что, отхлынув, оставляет на берегу мириады живых существ, выхваченных из
черных пучим океана, Аннета созерцала прилив и отлив внутреннего  своего
моря и берег, усеянный  его  дарами.  То  был  период  весеннего  равно-
денствия.
   Не все силы, разбушевавшиеся в Аннете, были для  нее  новостью;  пока
мощь их приумножалась, умственный взор ее проникал в них  исступленно  и
зорко. От их противоречивых ритмов сердце томилось,  замирало...  Нельзя
уловить, есть ли в этом сумбуре какой-нибудь внутренний порядок. Неисто-
вый взрыв чувственности, раскатом летнего грома всколыхнувший сердце Ан-
неты, надолго оставил отголосок. Хотя воспоминание о Туллио и  стерлось,
но внутреннее равновесие было нарушено.  Спокойное  течение  жизни,  без
всяких событий, вводило Аннету в обман: можно было вообразить, будто ни-
чего и не происходит, и беспечно повторять возглас сторожей, раздающийся
дивными ночами в Италии: "Tempo sereno!" [35]. Но жаркая ночь снова  вы-
нашивала грозы, и неустойчивый воздух трепетал от  тревожных  дуновений.
Вечное смятение. Души умершие,  оживающие  сталкивались,  встречались  в
этой пылкой душе... С одной стороны, опасное отцовское  наследие,  забы-
тые, заснувшие вожделения вдруг поднимались, словно волна из глуби морс-
кой. С другой - силы, идущие им наперекор: душевная гордость,  страстное
стремление к чистоте. И еще одна страсть - стремление  к  независимости,
которая так властно вмешивалась в ее отношения с Сильвией и которой были
суждены - Аннета с тревогой это предчувствовала - другие,  более  траги-
ческие, столкновения с любовью. Эти движения души занимали ее, заполняли
ее досуг в долгие зимние дни. Душа, словно куколка, прятавшаяся в  коко-
не, сотканном из затуманенного света, грезила о будущем и прислушивалась
к себе, грезящей...
   И вдруг почва уходит из-под ног. Какие-то провалы в сознании, как бы-
вало нынешней осенью, в Бургундии, пустоты, в  которые  низвергаешься...
Пустоты? Нет, не пусто там, но что же происходит  в  глубинах?  Странные
явления, неприметные, а может быть, и не существовавшие еще десять меся-
цев назад, возникшие в дни летней встряски, повторялись все чаще. У  Ан-
неты было смутное чувство, что бездны в сознании зияют порой и по ночам,
когда она спит тяжелым сном, словно загипнотизированная. Она  выбиралась
оттуда, будто появившись издалека, и ничего  не  помнила,  однако  ж  ее
преследовала неотвязная мысль, точно  видела  она  что-то  очень  значи-
тельное, какие-то миры, нечто неописуемое, - то, что выходит за пределы,
допускаемые, постигаемые разумом что-то животное и  что-то  сверхчелове-
ческое, поражающее нас в чудовищах, созданных древнегреческими скульпто-
рами, в пастях химер  на  водостоках  соборов.  Ком  глины,  липнущей  к
пальцам. Чувствовалась живая связь с неведомым миром снов. Было  тоскли-
во, стыдно, тяжело; унижало и терзало жгучее ощущение, будто ты в сообщ-
ничестве, но не можешь понять, в каком же. Все тело  на  несколько  дней
пропитывалось противным запахом. Словно она, сберегая  тайну,  проносила
ее среди нестойких впечатлений дня, и ее прятали за семью замками  глад-
кий безмятежный лоб, безразличный взгляд, устремленный внутрь,  и  руки,
благоразумно скрещенные на груди, - спящее озеро.
   Аннета вечно витала в грезах - и на шумной улице, и в университете, и
в библиотеках, где она усердно  занималась,  и  в  гостиных,  за  пустой
светской болтовней, которую оживляют легкий флирт и  легкая  ирония.  На
вечерах замечали, что у девушки отсутствующий взгляд, она рассеянно улы-
бается - не столько тому, что ей говорят, сколько тому, о чем она  расс-
казывает сама себе; что она наугад подхватывает чьи-нибудь слова и отве-
чает невпопад, прислушиваясь к никому неведомому пению птиц,  спрятанных
в клетке ее души.
   Однажды так громко распелся мирок ее души, что она, изумившись,  зас-
лушалась, а ведь рядом ее радость,  Сильвия,  смеялась,  оглушала  милой
своей болтовней, чтото рассказывала... О чем же  она  говорила?  Сильвия
все подметила, расхохоталась, встряхнула сестру за плечи:
   - Ты спишь, спишь, Аннета? Аннета отнекивалась.
   - Да, да, вижу: спишь стоя, как старая извозчичья кляча.  Что  же  ты
делаешь по ночам?
   - Плутовка! А скажи-ка, что ты сама делаешь?
   - Я-то? Хочешь знать? Прекрасно! Сейчас расскажу. Скучно не будет.
   - Не надо, не надо! - со смехом твердила Аннета, окончательно  пробу-
дившись.
   Она зажала сестре рот рукой. Но Сильвия  отбилась,  обхватила  руками
голову Аннеты, заглянула в глаза:
   - Прекрасные у тебя глаза, лунатик. Ну, показывай, что там  внутри...
О чем ты мечтаешь, Аннета? Скажи,  скажи!  Скажи,  о  чем!  Рассказывай!
Рассказывай же!
   - Что же тебе рассказать?
   - Скажи, о чем ты думала.
   Аннета оборонялась, но в конце  концов  ей  всегда  приходилось  сда-
ваться. Сестрам доставляло огромное удовольствие - в этом проявлялась их
нежность, а быть может, эгоизм, - все друг другу рассказывать. Это им не
надоедало. И тут Аннета начинала  распутывать  свои  грезы,  скорее  для
собственного успокоения, чем для Сильвии. Она пересказывала, чуть  запи-
наясь, очень серьезно, очень добросовестно, чем ужасно смешила  Сильвию,
все свои безрассудные мысли, наивные, искренние, шальные, дерзкие,  иной
раз даже...
   - Ах, Аннета, Аннета! Ну, договаривай, раз на то пошло! -  восклицала
Сильвия, прикидываясь, будто негодует.
   Вероятно, и ее внутренняя жизнь была не менее странной (не менее и не
более, чем у всех нас), но она над этим не задумывалась и ничуть этим не
интересовалась, ибо, как и подобает существу практичному, она раз и нав-
сегда уверовала лишь в то, что видит и что осязает, в трезвую и  низмен-
ную мечту, которая облечена в плоть всего  земного,  и  отстранялась  от
всего, что могло смутить ее покой, считая, что это чепуха.
   Она хохотала до упаду, слушая сестру. Вот так Анкета, кто бы мог  по-
думать! С невиннейшим видом, вполне серьезно  говорит  порой  сногсшиба-
тельные вещи! А от самых простых, всем известных вещей иной раз смущает-
ся. И поверяет их Сильвии с преважным видом - смех да и только! Бог зна-
ет, какие нелепые мысли приходят ей в голову! Сильвия считала, что сест-
ра у нее хорошая, сумасбродная и черт знает до чего  нескладная.  Ужасно
любит ломать себе голову над всем, о чем стоит только "петь,  как  поет-
ся!"
   - Как петь, - говорила Аннета, - когда во мне звучите полдюжины мело-
дий?
   - Да это превесело, - замечала Сильвия, - совсем как на  празднике  в
честь Бельфорского Льва.
   - Ужас! - восклицала Аннета, затыкая уши.
   - А я это обожаю. Три-четыре карусели, тиры, звон трамваев, шарманка,
бубенцы, свистульки, все кричат, ничего не разберешь, стараешься  перек-
ричать других, все ревет, все гогочет, все грохочет, все  веселит  серд-
це...
   - Ты у меня простолюдинка!
   - Положим, ваше аристократство, ты сама такая же, только что  призна-
лась! Ну, а не нравится - бери пример с меня. Порядок у  меня  во  всем.
Каждая вещь на своем месте. Всему свой черед!
   И она говорила правду. Какой бы сумбур ни царил у нее  в  комнате  на
площади Денфэр или в ее умишке, она все живо расставляла по местам.  Ми-
гом навела бы порядок в самом беспросветном беспорядке.  Умела  сочетать
все свои, такие разноречивые, запросы - и духовные,  и  материальные,  и
близкие, и чуждые обыденной жизни. И для каждого - свой ящик. Аннета го-
ворила:
   - Ты - настоящий комод... Вот ты что!
   (И показывала на заветный шкафчик  времен  Людовика  XV,  где  лежали
письма отца.)
   - Да, - с лукавым видом отвечала Сильвия, - "он" похож на меня.
   (Не о шкафчике шла речь.)
   - А главное, именно я и есть "всамделишная"...
   Ей хотелось позлить Аннету. Но Аннета больше не "попадалась на  удоч-
ку". Ей уже не хотелось владеть всем наследием отца. Свою долю его  черт
она унаследовала... И уступила бы их охотно. В иные дни эти  жильцы  по-
рядком мешали!
   Как это случилось, она и сама не знала, но за  последний  год  логика
начала ей изменять, стали оступаться крепкие ноги, прежде твердо  стояв-
шие в мире реального; она не могла представить себе, как теперь  обретет
все это снова. Дорого бы она дала,  чтобы  ей  впору  пришлись  туфельки
Сильвии, уверенно, без колебаний  стучавшие  по  земле  каблучками.  Она
чувствовала, что оторвалась от той  каждодневной,  каждоминутной  жизни,
которую ведут все вокруг. В противовес сестре она жила своим  внутренним
миром и ее почти не захватила жизнь мира, освещенного солнцем.  Конечно,
и он бы захватил ее, если б она не попалась в могучую западню  чувствен-
ного влечения, а мечтатели попадают в нее куда как скоро и куда как  не-
ловко. Опасный час близился. Силки были расставлены...
   Только удержать ли надолго и этим силкам душу - большую,  вольнолюби-
вую?
   Но пока она кружила вокруг да около, разумеется, не думая об этом,  а
если б и подумала, то отпрянула бы с гневом и возмущением. Все равно!  С
каждым шагом она все ближе подходила к западне.
   Пришлось признаться себе: еще год назад  она  держалась  с  мужчинами
спокойно, ровно, по-товарищески, ну, разумеется, чуточку кокетливо,  ми-
ло, но равнодушно - ничего от них не желала, не боялась  их;  теперь  же
смотрит на них совсем иными глазами. Она наблюдала за ними, она  жила  в
тревожном ожидании. После встречи с Туллио она утратила весь свой душев-
ный покой-покой безмятежный, завидный.
   Теперь они знала, что без них ей не обойтись, и отцовская улыбка тро-
гала ее губы, когда она вспоминала свои ребяческие рассуждения о  браке.
Осиное жало страсти осталось в ее теле. Целомудренная и  темпераментная,
наивная и искушенная, Аннета прекрасно понимала все  свои  желания;  она
заточала их в глубь своего  сознания,  но  они  заявляли  о  своем  при-
сутствии, приводя в смятение все ее мысли. Деятельность ума была наруше-
на. Способность мыслить была парализована. Когда она занималась - читала
или писала, - то чувствовала, что теперь воспринимает все гораздо  хуже.
Сосредоточиться на чем-нибудь могла  только  ценой  невероятных  усилий;
быстро уставала, раздражалась. И напрасно старалась:  узел  ее  внимания
тотчас же развязывался. Все, о чем только она ни размышляла, заволакива-
лось тучами. Те цели, которые она поставила перед собой на пути к позна-
нию, ясно очерченные - отлично очерченные и отлично освещенные, -  теря-
лись в тумане. Прямая дорога, которая шла к ним, вдруг обрывалась. Анне-
та, п