матерью, и страстно влюбленной женщиной, влюб-
ленной не в одного, а во многих... Она была как лес в бурю,  разметавший
руки по всему огромному небу, во все стороны... Но, униженная, почти уг-
нетенная присутствием в себе этой силы, которая распоряжалась ею  помимо
ее воли, Аннета думала:
   "К чему было укреплять в себе волю и бороться долгие годы, если  дос-
таточно одного мгновения, чтобы все рухнуло? И откуда она, эта сила?"
   Аннета яростно отвергала эту неизвестную силу, как что-то чуждое. Не-
ужели она не узнала в ней себя, свою подлинную натуру? Да, узнала, и это
было всего тяжелее: от самой себя как убежишь?
   Но Аннета была не такая женщина, чтобы покорно уступить роковой внут-
ренней силе, которую она презирала. Она решила задушить  в  себе  унизи-
тельную страсть. И напряженная работа помогла бы ей этого добиться, если
бы не Ноэми.
   Аннета получила от нее письмецо  -  эта  миниатюрная  женщина  писала
крупным почерком, в котором под светской изысканностью чувствовались су-
хость и решительность. В нескольких любезных словах Ноэми приглашала Ан-
нету к обеду. Аннета вежливо отказалась, написав, что очень занята. Ноэ-
ми вторично пригласила ее и на этот раз написала, что очень  хочет  уви-
деться с ней и просит прийти в любой вечер, когда Аннете удобно. Аннета,
твердо решив не подвергать себя опасности, которую она  предчувствовала,
снова отклонила приглашение, ссылаясь на сильную усталость после рабоче-
го дня. Она думала, что теперь окончательно отделалась от Ноэми. Но  ма-
ленький Пандар, который в часы скуки и коварных проказ надевает одну  из
тысячи личин Амура, не давал покоя Ноэми, пока она  не  ввела  Аннету  в
свою овчарню. И раз вечером, когда Аннета, вернувшись с уроков, готовила
обед (именно этот час всегда выбирают для своих  посещений  люди  празд-
ные), явилась Ноэми и принялась щебетать, пересыпая болтовню  уверениями
в вечной дружбе. Аннета, сконфуженная тем, что ее застали в такой обста-
новке, и невольно подкупленная нежностями той, в которой  она  бессозна-
тельно искала как бы отражения другого человека,  решительно  отказалась
обедать у Вилларов, но вынуждена была обещать, что навестит  Ноэми;  при
этом она осторожно спросила, в какое время наверняка можно застать Ноэми
одну. Ноэми подметила нежелание Аннеты встречаться с  ее  супругом.  Она
объяснила это застенчивостью Аннеты и  антипатией  к  Филиппу.  Это  еще
больше расположило ее к новой приятельнице. Вернувшись домой, она  имела
Неосторожность рассказать Филиппу о своем посещении и с милым коварством
всех верных подружек усердно расписала ему все, что, по ее мнению, могло
окончательно уронить женщину в глазах Филиппа:  беспорядок  и  нищенскую
обстановку, запах чернил и кухни, Аннету у плиты. Филипп знал об ее  му-
жественной борьбе, а еще лучше знал он запах бедности,  поэтому  рассказ
жены навел его на совсем иные мысли - не те, на какие она  рассчитывала.
Но он не стал их высказывать вслух.
   И совсем не случайно несколько дней спустя Аннета, выходя  от  Ноэми,
встретила на улице Филиппа, который шел домой. Так  как  она  не  искала
этой встречи, она не сочла нужным бороться с охватившей  ее  тайной  ра-
достью. Они обменялись несколькими словами. В то время как они стояли  и
разговаривали, мимо прошла молодая женщина, и Филипп с ней поздоровался.
Аннета узнала талантливую актрису, которая в ту зиму играла Катюшу  Мас-
лову. Актриса эта очень нравилась ей, и Аннета посмотрела на нее с  вос-
хищением.
   - Вы ее знаете? - спросил Филипп.
   - Я видела ее в "Воскресении".
   - А! - Филипп пренебрежительно скривил ротАннета удивилась:
   - Неужели вам ее игра не нравится?
   - Дело не в игре.
   - Значит, в пьесе? Вы ее не любите?
   - Нет, - сказал Филипп.
   И, видя, что Аннета с любопытством ждет объяснения, продолжал:
   - Пройдемся немножко, хотите? Это довольно бесцеремонно с моей сторо-
ны, но, право, всякие церемонии не для таких, как мы с вами.
   Она шла рядом. Аннета была и смущена и довольна. Филипп  заговорил  о
пьесе со смесью шутливости и раздражения, совсем так,  как  сам  Толстой
(поделом ему!) частенько разговаривал с тем, кого недолюбливал. Но вдруг
его самого рассмешил этот суровый тон, и он сказал, перебив себя:
   - Я не прав... Когда я смотрю пьесу, я одновременно  вижу  всех  тех,
кто ее смотрит, вижу ее как бы сквозь их мозговые  оболочки.  И  зрелище
получается не из красивых.
   - У некоторых оно красиво, - возразила Аннета.
   - Да, некоторые обладают даром приукрашивать убожество жизни. Это из-
бавляет их от обязанности бороться с ним.  Несчастья  других  доставляют
этим милейшим идеалистам отрадные минуты, давая повод для безопасных эс-
тетических и филантропических эмоций. Но еще  лучшие  минуты  доставляют
страдания людей пиратам, которые  их  эксплуатируют.  Сентиментальностью
прикрываются, как знаменем, всякие патриотические лиги  и  общества  со-
действия увеличению народонаселения, ею оправдывают выпуски займов,  ко-
лониальные войны и всякие филантропические затеи... Век слезливости!.. И
вместе с тем не бывало века корыстнее и черствее! Век добрых хозяев (чи-
тали Пьера Ампа?),  которые  строят  рядом  с  заводом  церковь,  кабак,
больницу и публичный дом... Эти хозяева делят жизнь свою на  две  части:
одна проходит в разглагольствованиях о цивилизации, прогрессе,  демокра-
тии; другая - в гнусной эксплуатации и  разрушении  нашего  будущего,  в
развращении нашего народа, истреблении других народов в Азии и Африке...
А после этого они идут в театр вздыхать над участью Масловой или дремлют
после обеда под сладкие мелодии Дебюсси... Нерадостно будет их пробужде-
ние! Бешеная ненависть "растет, накопляется!  Катастрофа  близка...  Тем
лучше! Их гнусные лекарства служат лишь для того, чтобы поддерживать бо-
лезни. Придется прибегнуть к хирургическому вмешательству!
   - А больной-то при этом уцелеет?
   - Я штурмую болезнь. Не уцелеет - тем хуже для него!
   Это было сказано в пылу гнева. Аннета улыбнулась. Филипп искоса  гля-
нул на нее.
   - Вас это не страшит?
   - А я не больна, - сказала Аннета.
   Он остановился и уже внимательно посмотрел на нее.
   - Это видно. От вас так и веет здоровьем... С вами я отдыхаю от смра-
да физического и морального разложения. Нестерпимее  всего  моральное...
Простите мне эту желчную тираду! Я иду с заседания, где  шайка  тартюфов
обсуждала вопрос об официальном содействии болезням, то есть о  гигиене.
Я задыхался от гнева и омерзения. И когда я увидел вас, такую  гордую  и
здоровую духом, увидел ваши ясные глаза, вашу смелую осанку, у меня поя-
вилось эгоистическое желание надышаться тем свежим воздухом, который вас
окружает. Ну, вот теперь мне легче. Спасибо!
   - Ого! Вы уже и меня произвели в лекари! И это после  всего,  что  вы
тут о них наговорили?
   - Вы не лекарь. Вы - лекарство. Кислород.
   - Любопытный у вас подход к людям!
   - Я их разделяю на две категории: вдыхание и выдыхание, то  есть  те,
кто оздоровляет жизнь, и те, кто ее  отравляет.  Вторую  категорию  надо
убивать.
   - Кого еще вы собираетесь убивать?
   - Еще! - подхватил Филипп. - Вы находите, что достаточно с меня  уби-
вать пациентов?
   - Нет, нет, это у меня нечаянно вырвалось, - со смехом  оправдывалась
Аннета. - Старая классическая закваска... А можно узнать,  кто  это  вас
так рассердил сегодня?
   - Не хочется и вспоминать об этом сейчас, когда мы вместе. Ну, я  вам
расскажу в двух словах. Дело идет о целом квартале опасных домов,  кото-
рые со времен нечистоплотного короля Генриха, сулившего крестьянину  ку-
риный суп, являются рассадниками рака и туберкулеза. Результаты  замеча-
тельные: за последние двадцать лет - восемьдесят процентов смертности! Я
сообщил об этом Санитарному комитету и потребовал радикальных  мер:  эти
дома государство должно выкупить у владельцев и снести. Сперва  со  мной
как будто согласились, предложили подать докладную записку. Я  ее  напи-
сал, прихожу - оказывается, оракулы уже на попятный: "Ваш доклад,  доро-
гой и уважаемый коллега, производит сильное впечатление... Замечательный
документ... Надо будет об этом подумать... Посмотрим,  посмотрим...  Ко-
нечно, в этих домах умерло много людей, но действительно ли дома винова-
ты в их смерти?" Один показывает мне свидетельство (и  когда  только  их
успели сфабриковать?), в котором подкупленные домовладельцем родственни-
ки умерших удостоверяют, что покойник получил билет на  кладбище,  когда
еще только сидел в пассажирском зале, или что рак  был  следствием  нес-
частного случая. Другой не согласен с тем, что старые дома  вреднее  для
здоровья, чем новые, и уверяет, что они просторнее и в них больше возду-
ха, а в пример приводит свой собственный дом...  Твердят,  что  не  надо
крайностей: оздоровить дома - да, но снести - нет! Достаточно будет  хо-
рошей очистки, и  домовладельцы  берутся  сами  произвести  дезинфекцию.
"Притом мы бедны, ни гроша за душой, где взять деньги для выкупа домов?"
Небось нашлись бы деньги, если бы дело шло о новых пушках!.. А ведь  рак
убивает лучше всякой пушки... Наконец, в довершение балаган, один из ав-
гуров заговорил о красоте: оказывается, лачуги, которые стоят со  времен
этой старой свиньи Генриха, необходимо сохранить для искусства  и  исто-
рии!.. Я и сам люблю искусство, вы у меня можете увидеть немало прекрас-
ных картин и старых и новых мастеров. Но  для  меня  древность  не  есть
признак красоты (если только речь идет не о какой-нибудь из наших  прек-
расных дам). И все равно, если даже в старом прошлом есть своя  красота,
я: не допущу, чтобы оно отравляло настоящее. Из всех видов лицемерия мне
больше всего противно лицемерие так называемых эстетов,  которые  выдают
свое бесплодие за высокое благородство. Насчет этого  я  тоже  наговорил
там достаточно резкостей... В разгаре дебатов один коллега незаметно де-
лает мне знак, отводит в сторону и говорит: "Вы, видно, не  знаете,  что
этот домовладелец, этот червь, который питается трупами своих жильцов, -
близкий приятель председателя Главного комитета торговли и снабжения? Он
командует на выборах и создает коалиции. Он один из тех "серых  кардина-
лов", которые царят во всяких демократических объединениях и на демокра-
тических банкетах, невидимый  глава  грязной  клики  франкмасонов,  этих
"вольных каменщиков", которые не строят, а расшатывают здание нашей рес-
публики. И этот Друг народа не желает, чтобы народ переселяли из его мо-
гилы..." Слушайте, слушайте дальше, самое интересное: все  это  делается
под флагом филантропии. Под конец мне суют под нос петицию квартиронани-
мателей, весьма бойко написанную: протест против проекта их  переселения
в другие дома! Ну, скажите, что я могу поделать один против всех?  Гово-
рят, авгуры улыбаются. Что же, и я улыбался. Но я им заявил, что хорошую
шутку не следует держать про себя, и, так как я не эгоист, я  завтра  же
поделюсь ею с читателями "Матэн". Они подняли крик.  Но  я  это  сделаю.
Знаю, что будет! На меня накинутся все эти масоны.  И  уж,  конечно,  не
упустят случая и те наследники Гиппократа, которым недавно от меня  дос-
талось. Они знают, чем мне насолить. Ну ничего, будем драться! Ведь  так
вы сказали, госпожа воительница?.. Помните, тогда  вечером  у  Соланж?..
Вам это, кажется, по душе?
   - Да, бороться против несправедливости - это замечательно! Это я люб-
лю. Как жаль, что я не мужчина!
   - Для этого не нужно быть мужчиной. Ведь вот и вам тоже пришлось  бо-
роться...
   - Да, и я на это ничуть не жалуюсь. Но я  не  хочу  задыхаться.  Удел
женщин - борьба в погребе. А вы - вы сражаетесь на открытом воздухе,  на
вершине горы.
   - Эге! У вас раздуваются ноздри, как у боевого коня,  почуявшего  по-
рох... Я так и знал... Я это заметил еще в тот вечер.
   - В тот вечер вы насмехались надо мной.
   - Вовсе нет. Мне это все знакомо и близко - как же я мог бы над  вами
смеяться?
   - Вы меня дразнили. И пробовали вызвать на откровенность...
   - Да я сразу все увидел... И не ошибся.
   - А все-таки сначала вы отнеслись ко мне с некоторым презрением.
   - Черт возьми, как я мог думать, что у Соланж встречу такую, как вы?
   - Ну, а вы-то сами? Вы как туда попали?
   - Я - другое дело.
   - Должно быть, вам нравится сентиментальность?
   - Ага, теперь вы начинаете издеваться!.. Бедная Соланж! Не будем  го-
ворить о ней! Я знаю все, что вы могли бы о ней сказать. Но Соланж - это
табу!
   Аннета ничего больше не спросила, только посмотрела на него.
   - Когда-нибудь я вам расскажу... Я ей многим обязан...
   Они остановились. Пора было разойтись. Аннета сказала с улыбкой:
   - Вы не такой злой, как кажетесь.
   - А вы, может быть, не такая добрая!
   - Значит, из нас двух получилась бы хорошая средняя величина.
   Филипп заглянул ей в глаза:
   - Хотите? Он не шутил. Кровь бросилась Аннете в лицо.  Она  не  нашла
ответа. Взгляд Филиппа приковал ее и не отпускал. Сказал он  что-нибудь?
Или не сказал ничего? Она не знала, но на его губах она прочла: "Я  хочу
вас..."
   Он поклонился и ушел.
   Аннета осталась одна, вся в огне. Она шла, не  замечая  дороги,  куда
глаза глядят, и через десять минут очутилась снова на том же месте,  где
рассталась с Филиппом. Тут только она очнулась  и  увидела,  что  обошла
Люксембургский сад. Голова ее горела, три слова стояли в мозгу  так  от-
четливо, словно пылали огнем на черном фоне. Она сделала  усилие,  чтобы
стереть их... Произнес ли он эти слова?..  Ей  вспомнилось  бесстрастное
лицо Филиппа, и она попробовала в этом усомниться, но слова не исчезали.
Ее внутреннее сопротивление ослабло и вдруг сразу сломилось... Она поду-
мала: "Значит, судьба... Ну что ж!.. Я знала, что так будет..." Час  на-
зад она восстала бы против таких мыслей, а сейчас почувствовала облегче-
ние. Жребий был брошен...
   Она пришла к себе с ясной головой.  Лихорадочное  волнение  сменилось
спокойной решимостью.
   Она знала: если Филипп хочет, он своего добьется. Да и она ведь хочет
того же. Она свободна, ничто ее не связывает... Ноэми?  По  отношению  к
Ноэми у нее есть только одна обязанность: не обманывать ее. И она  обма-
нывать не станет. Она открыто возьмет... Свое?.. Это  чужого-то  мужа?..
Но слепая страсть нашептывала ей, что Ноэми его у нее украла.
   Аннета не делала ничего, чтобы ускорить неизбежное. Она  не  сомнева-
лась, что Филипп придет. Она ждала.
   И он пришел. Он выбрал такой час, когда ее можно было  застать  одну.
Идя отворять дверь, Аннета вдруг почувствовала, что ей страшно.  Но  она
сказала себе: "Так нужно!" - и отперла.  Только  бледность  выдавала  ее
волнение. Филипп вошел в комнату. Они стояли в нескольких шагах друг  от
друга, и Филипп исподлобья смотрел на нее с серьезным выражением.  После
некоторого молчания он сказал:
   - Я люблю вас, Ривьер.
   Слово "Ривьер" он произносил так, что в уме возникало представление о
речной волне.
   Дрожа и не двигаясь с места, Аннета ответила:
   - А я не знаю, люблю ли я вас... Думаю, что нет... Знаю только  одно:
я ваша.
   Улыбка осветила серьезное лицо Филиппа.
   - Это хорошо, что вы не хитрите и не лжете. Я тоже сказал вам правду.
   Он шагнул к ней. Аннета инстинктивно отступила и, наткнувшись на сте-
ну, беспомощно прижалась к ней спиной и ладонями обеих рук. Ноги  у  нее
подкашивались. Филипп остановился и в упор посмотрел на нее.
   - Не бойтесь! - промолвил он, и в его суровых глазах  мелькнула  неж-
ность.
   Спокойно, с оттенком презрения, тоном побежденного, который  сдается,
Аннета сказала:
   - Чего вы хотите от меня? Вам нужно мое тело? Я вам в этом не откажу.
Вам только оно и нужно?
   Филипп сделал еще шаг и сел в низенькое кресло у ее ног. Платье Анке-
ты касалось его щеки. Он взял ее руку, безвольно  покорную,  вдохнул  ее
запах, коснулся ее губами и, наклонясь, приложил эту руку сначала к сво-
ему лбу, потом к глазам.
   - Вот чего я хочу.
   Аннета ощутила под пальцами жесткую щетку коротко остриженных  волос,
выпуклость лба, биение пульса в виске. Этот властный  человек  отдавался
под ее защиту... Она склонилась к нему, Филипп поднял голову. Это был их
первый поцелуй.
   В следующее мгновение он крепко обнял Аннету; Аннета упала подле него
на колени, не сопротивляясь, едва дыша.  Но  Филипп,  несмотря  на  свою
страстность, не спешил воспользоваться победой. Он сказал:
   - Хочу все. Ты мне нужна, как любовница, друг, товарищ,  как  жена...
вся целиком.
   Аннета высвободилась из его рук. Перед ней вдруг встал  образ  Ноэми.
Только что она вычеркнула ее из своих мыслей. Но когда Филипп сделал  то
же самое, она почувствовала что-то вроде возмущения. В ней  было  задето
чувство франкмасонской солидарности, объединяющее всех женщин, даже  со-
перниц, против мужчины, который в лице одной оскорбляет их всех...
   Она сказала:
   - Этого вам хотеть нельзя. Вы принадлежите другой.
   Филипп пожал плечами.
   - Ничего ей не принадлежит.
   - Ваше имя и верность.
   - На что вам мое имя? Вы владеете всем остальным.
   - Я за именем и не гонюсь, но верность мне нужна: я ее вам  обещаю  и
требую ее от вас.
   - Что ж, я принимаю ваше условие.
   Но Аннета, только что требовавшая от него  верности,  вдруг  возмути-
лась:
   - Нет, нет! Вы хотите изменить той, которая много лет  делит  с  вами
жизнь, и обещаете верность мне, хотя видите меня всего в третий раз?
   - Чтобы вас узнать, мне достаточно было вас увидеть даже не три раза,
а меньше.
   - Нет, вы меня не знаете.
   - Знаю. Жизнь научила меня быстро разбираться в людях. Ведь она  про-
ходит, и ни одно мгновение не повторяется. Надо сразу решать,  чего  хо-
чешь, или ничего не хотеть. Вы проходите мимо, Ривьер, и после я вас  не
возьму, я потеряю вас. Вот я вас и беру!
   - А вдруг ошибетесь?
   - Может, и ошибусь. Я знаю: желание нас ослепляет, и мы часто обманы-
ваемся. Но если бы мы отказались от желаний, вся жизнь была бы  ошибкой.
Увидеть вас и не пожелать было бы такой ошибкой, которой  я  никогда  не
простил бы себе.
   - Да что вы знаете обо мне?
   - Больше, чем вы думаете. Мне известно, что вы были богаты  и  теперь
бедны. Что у вас была счастливая молодость и что вы потеряли  все,  были
изгнаны из вашей среды, но не пали духом и боролись. Уж я-то знаю, како-
во это, - вести такую борьбу: я сам в течение тридцати  лет  изо  дня  в
день вел ее врукопашную и двадцать раз вот-вот готов был сдаться, хотя я
ко всему привык и с колыбели узнал гнусную нищету. А у вас нежная  кожа,
вас в детстве баловали и ласкали. И все-таки вы держались стойко. Вы  не
сдались, не пошли ни на какой малодушный  компромисс.  Вы  не  старались
увильнуть от борьбы каким-нибудь женским способом - прельщая мужчин  или
избрав честный выход: брак по расчету.
   - А вы думаете, что мне так уж часто его предлагали?
   - Если нет, значит, даже самые ограниченные мужчины понимают, что  вы
не из тех, кого покупают по контракту.
   - Непродажная, да.
   - Мне еще известно, что вы любили и родили ребенка,  но  не  захотели
стать женой его отца. Какие чувства вами руководили - это ваше дело. Для
меня важно то, что вы посмели перед лицом  трусливого  света  отстаивать
свое право - не на наслаждение, а на труд, право иметь сына, и, несмотря
на бедность, воспитали его сами, без чужой помощи. Вы не только отстояли
свои права - вы их осуществляли целых тринадцать лет. Я знаю  по  опыту,
что такое тринадцать лет труда и постоянных забот, а между тем вы стоите
предо мной несломленная, гордая, честная, без малейшего  следа  душевной
усталости. Есть два вида поражения: полная апатия и горечь... От  второй
и я не спасся, а вы сумели избежать обеих...  Мне,  хорошо  знакомому  с
борьбой за жизнь, ясно, чего стоит такая женщина, как вы. Эта  серьезная
улыбка, ясные глаза, спокойная линия бровей, эти неутомимые, честные ру-
ки, светлая гармония во всем, а внутри - палящий огонь, радостный трепет
борьбы всегда, даже когда вы быв