т, чего ему  надо  от  любимой
женщины: видеть ее, ощущать ее присутствие, прикасаться к ней или насла-
диться ею. Он, конечно, не думает об обладании любимой - он просто одер-
жим ею. Марк почти лишался чувств, когда Ноэми протягивала ему маленькую
ручку и он приникал к ней губами, вдыхая жадным  носом  щенка  вместе  с
ароматом этой ручки, нежной,  как  цветок,  пьянящую  тайну  сладостного
женского тела. Ноэми вся была для него живым цветком или плодом. Он уми-
рал от желания надкусить зубами этот плод - осторожно, чуть-чуть - и  от
страха, что не выдержит, поддастся этому желанию. И вот однажды  (о  по-
зор!) он ему поддался... Что-то теперь будет? Красный,  весь  дрожа,  он
ждал самого худшего: что его при всех  пристыдят,  разбранят  и  выгонят
вон. Но Ноэми только звонко расхохоталась, крикнула:
   - Ах ты щенок! И, дернув Марка за ухо, ткнула его раз, другой и  тре-
тий носом в укушенное место, приговаривая:
   - Проси прощения, дрянной мальчишка!..
   С этого дня Ноэми затеяла игру с молодым зверьком. У нее не было дур-
ных намерений. Ей просто нравилось дразнить влюбленного мальчика, и  она
не придавала этому никакого значения. Ей и в голову  не  приходило,  что
мальчик примет это всерьез. А Марк (до какой же степени он все-таки  был
истинным сыном Аннеты!) - Марк воспринимал это не только серьезно, но  и
трагически.
   С того самого вечера, когда он в первый раз увидел Ноэми,  она  стала
для него запретным раем, тем чудным видением,  каким  предстает  женщина
перед пробуждающимся взором невинного юнца. Чарующий образ ее создан  им
из того, что есть, и того, чего нет в действительности, из того, что  он
видит, и того, чего он не видит, не знает, чего он желает  и  боится,  и
хочет и не хочет. Мечта рождена тем пугающим его влечением, которое зас-
тавляет юное тело подростка отзываться на победный и грубый зов природы.
Быть может, Марк и не разглядел как следует ни единой  черты  Ноэми.  Но
все, из чего слагался ее облик, каждое движение, складки платья, локоны,
голос, аромат ее духов и блеск глаз, - все вызывало в его жаждущем  теле
и сердце бурные волны радости и надежды, безмолвные крики счастья, и  от
счастья хотелось плакать.
   В тот самый день, когда глубоко расстроенная Аннета  почувствовала  в
нем особенно черствую и холодную враждебность и  с  неуклюжей  настойчи-
востью пыталась узнать причину, вырвать у него хоть слово, одно ласковое
слово, а вызвала только обидный отпор, - в тог день ее сын пережил самое
волнующее откровение своей волшебной мечты. Целую неделю он жил словно в
чаду. Он без ведома матери продолжал видеться с Ноэми, а  она  пользова-
лась им, как шпионом: мальчик в простоте души осведомлял ее о  всех  пе-
редвижениях в неприятельском лагере. Раз он застал ее в гостиной, и она,
болтая и глядясь в зеркальце, спрятанное в носовом платке, в шутку  маз-
нула его по бледным губам палочкой губной помады. Марк ощутил вкус люби-
мых губ. С этих пор он не переставал ощущать его  на  языке,  он  словно
весь пропитался их запахом. Этот алый  гранат,  всегда  полуоткрытый,  с
вздернутой верхней губкой, слишком короткой или слишком подвижной и  по-
тому не сходившейся с нижней, сочной, как вишня, мерещился ему всюду.  И
в то утро, когда, выйдя от матери и грубо  хлопнув  дверью,  Марк  решил
улизнуть из лицея и пойти гулять, этот рот носился перед ним,  расцветал
в саду облаков на дивном июльском небе, мелькал в резвых струйках фонта-
на, в рассеянной улыбке проходивших мимо женщин. Этот  полуоткрытый  рот
вбирал в себя всю его душу, все его мысли.
   Он шел куда глаза глядят, подставляя белокурую голову летнему  ветру.
Но, как ни был он рассеян и поглощен своими  безумными  фантазиями,  его
зоркие, как у рыси, глаза заметили на другом тротуаре  тетушку  Сильвию.
Марк поспешно завернул за угол. Ему вовсе не хотелось с ней встречаться.
Он не боялся, что она  будет  его  журить  за  отлынивание  от  занятий:
Сильвия только посмеялась бы над этим. Но у Марка сейчас была своя  тай-
на, а в таких случаях он при тетушке никогда не чувствовал себя в  безо-
пасности. Она не то, что мать: инстинкт подсказывал ему, что Сильвия ма-
стерица угадывать такого рода секреты.
   Она его не заметила. Марк вздохнул с облегчением.
   Теперь можно будет все утро бродить и упиваться мыслями о своей  люб-
ви. Слоняясь без дела по улицам (любовь не мешала ему останавливаться  у
витрин, чтобы полюбоваться тут галстуком, там тросточкой или  посмотреть
иллюстрированный журнал), он незаметно для себя шел прямо к цели  -  как
парижские голуби, которые каждое утро пролетают над  кварталами  пыльных
домов, ища свежести тенистых парков. Мальчик искал того же,  его  тянуло
под своды старых деревьев, где так хорошо мечтать под  голубиное  ворко-
ванье.
   Он спустился с холма св. Женевьевы и, выбравшись из лабиринта старин-
ных и людных улиц, очутился среди светлых просторов тихого Ботанического
сада раньше, чем сообразил, что он именно сюда и хотел прийти.
   Здесь, как всегда в эти часы, было мало народу. Только изредка  попа-
дались навстречу гуляющие. Париж гудел вдали, как шершень. Вокруг разли-
валась лазурь ясного летнего утра. Марк отыскал уединенную скамейку сре-
ди группы деревьев; сел, закрыл  глаза,  наслаждаясь  своей  драгоценной
тайной. Длинные нервные руки юноши были прижаты к груди, словно он хотел
закрыть свое сердце от нескромных глаз. Что же это  было  за  сокровище,
которое он хранил так бережно, о котором едва осмеливался думать?  Слова
Ноэми - она их сказала, не думая, а он жадно подхватил и создал  из  них
целый мир... Когда он был у нее в прошлый раз, Ноэми почти  не  замечала
присутствия мальчика и только время от времени машинально улыбалась ему:
она была всецело занята мыслями о великих  событиях.  (Филипп  отвоеван,
Аннета унижена - полная победа!.. Но никогда ни за что нельзя  ручаться.
Завтра все может измениться. Что же, хоть день, да мой!..) При этой мыс-
ли Ноэми вздохнула удовлетворенно и устало.  Марк  спросил,  отчего  она
вздыхает. Ее позабавила искренняя тревога мальчика, и, чтобы  заинтриго-
вать его, она, вздохнув еще раз, проговорила:
   - Это секрет...
   - Какой секрет? В голове Ноэми мелькнула коварная мысль. Она  ответи-
ла:
   - Не могу сказать. Догадайся сам!
   Дрожа от волнения, Марк попросил:
   - Скажите! Я не знаю.
   Полуопустив веки, Ноэми метнула на него томный взгляд:
   - Нет, нет, нет!..
   Марк, краснея, бормотал что-то - он уже боялся узнать эту тайну. Что-
бы продлить забаву, Ноэми сделала таинственную мину и сказала.
   - Хочешь знать? Волнение Марка было так  велико,  что  он  готов  был
крикнуть:
   "Нет, не хочу!"
   - Ну хорошо, но только не сегодня!.. Я тебе  все  расскажу  в  другой
раз.
   - Когда?
   - Скоро.
   - Ну когда же?
   - Скоро... На будущей неделе, когда ты придешь к нам обедать.
   Неделя прошла. И вот сегодня вечером Марк надеялся увидеть Ноэми.  Он
жил ожиданием этой минуты. Он переживал ее в своем воображении. Но никак
не решался дойти до конца: это слишком сильно волновало его... А  угады-
вать наполовину было так сладостно! И, сидя на скамейке в парке, мальчик
изнемогал от блаженного томления. Где-то колокол прозвонил  полдень.  За
деревьями, на залитой солнцем аллее, хрустел песок под ножками маленькой
девочки. Девочка напевала. Дальше какие-то экзотические птицы в  вольере
щебетали на своем странном и трогательном языке. А совсем далеко, на Се-
не, протяжно выла сирена буксирного парохода. Не замечая Марка, бесшумно
и медленно прошли мимо него, обнявшись, влюбленные-высокая  темноволосая
девушка и молодой бледный рабочий. Они на ходу целовались и жадно гляде-
ли в глаза друг другу. Мальчик, затаив дыхание, проводил их взглядом  до
поворота аллеи, а когда они скрылись из виду, всхлипнул от счастья, того
счастья, которое только что прошло рядом, и того, которое придет для не-
го, - от счастья, которое было воплощено в этой  молодой  паре,  которым
дышал июльский полдень и все вокруг,  которое  переполняло  его  сердце,
сгоравшее от любви и открытое для всего.
   Марк вернулся домой, окрыленный этими  минутами  экстаза,  бесконечно
более прекрасного, чем породивший его женский образ. Тень Ноэми  раство-
рилась в золотом потоке, и снова вызвать ее можно было лишь усилием  во-
ли. Марк хотел этого, но тень от него ускользала; он хитрил с собой, во-
ображая, будто узнает ее в облике счастья острого до боли, во всем,  что
наполняло его душу, - в безбрежных надеждах, в героических  решениях,  в
том сознании своей силы и доброты, которое несло его,  как  на  крыльях,
когда он мчался по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки. Но ед-
ва он встретил суровый взгляд матери (он на три четверти часа опоздал  к
завтраку), как золотое сияние погасло, и он снова укрылся в тучу хмурого
молчания.
   Аннета и не пыталась с ним заговаривать. У нее было свое бремя  печа-
ли, которым она ни с кем не могла поделиться. Сын, сидевший  против  нее
за столом, казался ей холодным эгоистом. Он жадно ел, потому  что  очень
проголодался и еще потому, что ему хотелось поскорее уйти в свои  мечты.
Аннета смотрела на него и думала:
   "Я для него только человек, который его кормит, - и больше ничего".
   У нее уже не хватало мужества протестовать. Она чувствовала себя бро-
шенной всеми. К концу завтрака Марк спохватился, что не сказал матери ни
одного слова. Ему стало неловко, совестно, но заговорить он боялся, что-
бы не вызвать расспросов. Кое-как сложив салфетку и сунув ее  в  кольцо,
он торопливо встал, избегая глаз матери, и пошел к  двери...  Хотел  уже
выйти, но вдруг его остановила мысль... Он спросил:
   - Мы сегодня идем к Вилларам? Он был в этом уверен - ведь так сказала
Ноэми, но ему хотелось еще раз убедиться.
   Аннета все еще сидела за столом в унылом оцепенении. Не глядя на  сы-
на, она ответила:
   - Никуда мы не пойдем.
   Ошеломленный Марк застыл на пороге.
   - Как! А мне сказали...
   - Кто тебе сказал? Мальчик в замешательстве молчал:  мать  не  знала,
что он бывает у Ноэми. Не ответив, он поспешил отвлечь ее внимание  дру-
гим вопросом.
   - А когда же мы к ним пойдем? - спросил он разочарованно.
   Аннета пожала плечами. Теперь не могло быть и речи об обедах у Вилла-
ров. Ноэми сказала Марку в шутку: "на будущей неделе", как могла бы ска-
зать: "через сто лет"...
   Марк выпустил ручку двери и с беспокойством шагнул  к  столу.  Аннета
посмотрела на него и, заметив, что он огорчен, ответила:
   - Не знаю.
   - Как не знаешь?
   - Виллары уехали, - пояснила она.
   Марк крикнул:
   - Неправда! Аннета, казалось, не слышала. Марк нетерпеливо дотронулся
до ее рук, лежавших на столе, и взмолился:
   - Ведь это же неправда! Аннета, выйдя из оцепенения, встала и  приня-
лась убирать со стола.
   - Да куда же? Куда они уехали? - допытывался потрясенный Марк.
   - Не знаю, - повторила Аннета.
   Она собрала посуду и вышла.
   Марк стоял в полной растерянности. Рушилась его мечта! Он  ничего  не
понимал... Этот внезапный отъезд без предупреждения... Не может быть! Он
чуть было не побежал за матерью, чтобы вырвать у  нее  объяснение...  Но
вдруг остановился... Нет, это неправда! Сейчас только он сообразил: мать
заметила, что он влюблен, и хочет их разлучить. Она  лжет,  лжет!  Ноэми
никуда не уезжала... В эту минуту Марк ненавидел мать.
   Он выбежал из комнаты, кубарем скатился с лестницы и с бьющимся серд-
цем не пошел, а побежал к Вилларам: хотел убедиться, что они не  уехали.
Они действительно были в Париже. Лакей сказал, что г-н Виллар только что
уехал, а г-жа Виллар устала и никого не принимает. Марк попросил все-та-
ки узнать, не уделит ли ему Ноэми одну минутку. Слуга ушел  и  вернулся:
"Мадам, к сожалению, никак не может принять". Мальчик настаивал: ему не-
обходимо ее увидеть хотя бы на минутку, он должен  ей  сообщить  кое-что
очень важное... Не теряя еще надежды, он бормотал бессвязные слова своим
ломающимся, сдавленным голосом, краснея и неловко жестикулируя,  готовый
расплакаться. Под любопытным и насмешливым взглядом лакея он терял  нить
мыслей. Его подталкивали к двери, но он глупо упирался, крича, что лакей
не смеет его трогать. Наконец лакей велел ему убираться вон и пригрозил,
если он не замолчит, вызвать швейцара, чтобы тот спустил его  с  лестни-
цы... Дверь захлопнулась. Терзаемый стыдом, взбешенный, Марк  все  стоял
на площадке, не решаясь уйти. И вдруг" машинально прислонившись к створ-
ке двери, почувствовал, что она плохо закрыта и  подается  под  его  тя-
жестью. Он толкнул ее и снова очутился в прихожей. Он хотел во что бы то
ни стало пробраться к Ноэми. В прихожей не было никого. Марк  знал,  где
комната Ноэми, и шмыгнул в коридор. Откуда-то из глубины его донесся го-
лос Ноэми. Она говорила слуге:
   - Как этот мальчишка мне надоел!.. Ну его к черту! Очень хорошо,  что
вы ему утерли нос...
   Марк опомнился только на площадке  лестницы.  Он  бежал.  Он  плакал,
скрежетал зубами, у него мутилось в голове. Задыхаясь, он присел на сту-
пеньке. Он не хотел, чтобы его на улице увидели плачущим. Отерев глаза и
успокоившись (под этим внешним спокойствием скрывались ярость  и  боль),
он машинально зашагал домой. Он был в полном  отчаянии...  Умереть!  Да,
надо умереть! Жить больше нельзя!  В  жизни  все  так  пошло  и  мерзко,
все-ложь, все, все лгут!.. Человеку нечем дышать... Переходя через Сену,
Марк подумал, не броситься ли ему в воду. Но его уже предупредил  другой
несчастный. Набережные чернели, словно усеянные мухами: мужчины,  женщи-
ны, дети, перегнувшись через перила, жадно глядели, как  тащат  из  воды
утопленника. Какие чувства привлекли их сюда? Очень немногих  -  садизм,
кое-кого - жалость, громадное большинство  -  интерес  к  происшествиям,
праздное любопытство. А немало, вероятно, было здесь  и  таких,  которые
смотрят на чужие страдания и смерть, чтобы вообразить себя  в  таком  же
положении: "Вот так и я мучился бы", "Вот так и я  буду  умирать".  Марк
видел только низменное любопытство зевак, и оно приводило  его  в  ужас.
Убить себя? Да, но только не на людях! Сын Аннеты был похож на  нее:  та
же дикая стыдливость и гордость. Он не хотел, чтобы на него глазел  этот
сброд, чтобы его, мертвого, тормошили чужие руки, чтобы  липкие  взгляды
оскверняли его наготу. Стиснув зубы, он быстро-быстро зашагал домой, ре-
шив покончить с собою там.
   Во время одной из тех тщательных разведок, которые Марк производил  в
квартире, когда матери не бывало дома, он нашел револьвер. Это  был  ре-
вольвер Ноэми, который Аннета после ее ухода подобрала с пола и  с  неп-
ростительной беспечностью сунула в открытый ящик стола.  Марк  взял  его
себе и спрятал подальше. Решение было принято. А так как дети всегда что
задумают, то сразу и сделают, Марк решил тотчас осуществить свое намере-
ние. Войдя в квартиру так же бесшумно, как и вышел, он заперся у себя  в
комнате и зарядил револьвер - он видел, как это делал один его лицейский
товарищ, немногим его старше, который таскал в кармане эту  опасную  иг-
рушку и на уроке греческого языка, держа револьвер под партой в  зажатом
между колен портфеле, украдкой показывал заинтересованным соседям, как с
ним надо обращаться. Итак, оружие было заряжено. Марк был готов  выстре-
лить... Но где? Надо так, чтобы не промахнуться. Самое лучшее - стрелять
стоя перед зеркалом... Но куда же он тогда упадет?.. Нет, лучше сесть за
стол, а зеркало поставить перед собой... Он снял зеркало с крюка и  пос-
тавил на стол, подперев словарем. Вот так будет хорошо видно, куда стре-
лять. Он взял револьвер... Но в какое место целиться? В висок,  -  гово-
рят, это самое верное... Знать бы, очень ли будет больно...
   Марк и не вспомнил о матери. Он был весь поглощен своей обманутой лю-
бовью, душевной мукой, приготовлениями. Он посмотрел на себя в зеркало и
расчувствовался: бедный Марк!.. Ему захотелось,  раньше  чем  исчезнуть,
поведать людям, сколько он выстрадал из-за них и как он их  презирает...
Хотелось отомстить за себя, вызвать сожаления, восхищение...  Он  вырвал
страницу из ученической тетради, сложил ее криво (он торопился) и  своим
нетвердым, детским почерком начал старательно выводить:
   "Не могу больше жить, потому что она меня обманула. Все люди  злы.  Я
ничего больше не люблю, и лучше мне умереть.  Все  женщины  лгуньи.  Они
подлые. Они не умеют любить. Я ее презираю. Когда будете меня  хоронить,
положите мне на грудь бумагу и напишите на ней: "Я умираю из-за Ноэми".
   Написав это дорогое имя, Марк расплакался и зажал рот платком,  чтобы
заглушить всхлипывания. Потом вытер слезы, перечел написанное и серьезно
сказал себе:
   - Я не должен ее компрометировать.
   Он разорвал листок и стал писать другую записку. Как он  ни  старался
писать ровно, полные отчаяния строчки ракетами взлетали вверх. Дойдя  до
фразы: "Они не умеют любить", он добавил: "А я умели потому умираю".
   Несмотря на все свое горе, он был очень доволен этой фразой, она  его
почти утешила. Он стал добрее к тем, кого оставлял на земле, и  закончил
письмо великодушными словами:
   "Я прощаю всем вам".
   Потом подписался. Через несколько секунд все будет кончено, он  изба-
вится от всего! Марк заранее представлял себе, какое сильное впечатление
произведет его смерть.
   Но в то время, как он старательно выводил пером росчерк своей  подпи-
си, который в первый раз вышел плохо, за его спиной  внезапно  распахну-
лась дверь. Он едва успел прикрыть руками  револьвер  и  бумагу.  Аннета
увидела только зеркало, прислоненное к словарю, и подумала, что Марк лю-
буется собой. Она не сделала ему никакого замечания. Видимо, страшно ус-
талая, она слабым голосом сказала Марку, что забыла купить молока к обе-
ду и было бы очень хорошо, если бы он за ним сбегал, чтобы ей  не  приш-
лось спускаться и опять подниматься на  шестой  этаж.  А  у  Марка  была
только одна мысль: как бы мать не увидела того, что он закрывал  руками.
И, боясь двинуться с места, он ответил резко, что ему некогда, он занят.
Аннета, грустно усмехнувшись, вышла и закрыла за собой дверь.
   Марк слышал, как она медленно шла вниз по лестнице. Он вспомнил,  ка-
кой у нее был убитый вид, и почувствовал угрызения совести.  Ее  усталое
лицо и голос хватали за сердце. Марк торопливо бросил револьвер  в  ящик
стола, спрятал под грудой книг свое "прощание с  жизнью"  и  выбежал  на
лестницу. Он догнал мать и сердито крикнул ей, что сам пойдет  за  моло-
ком. Аннета вернулась. Она подумала, что мальчик не такой уж  бессердеч-
ный, как ей кажется, и на душе у нее стало легче. Но ее  очень  огорчала
грубость и резкость Марка. Боже, как мало в нем  нежности!  Что  ж,  тем
лучше для него! Он меньше будет страдать в жизни.
   К тому времени, когда Марк вернулся, он уже совсем забыл о своем  ре-
шении покончить жизнь самоубийством. Он без всякого удовольствия  увидел
на столе плохо прикрытое знаменитое "завещание" и поспешно сунул его  на
дно какой-то коробки. Теперь он гнал от себя  гнетущую  мысль  о  самоу-
бийстве. Он чувствовал, какой низостью и жестокостью это было бы по  от-
ношению к матери, состояние которой его встревожило.  Но  свою  заботли-
вость он проявлял в довольно неуклюжей форме. Он не сумел спросить  так,
как следовало бы, Аннета не сумела ответить. Из ложного  самолюбия  Марк
скрывал свои истинные чувства, и могло показаться, что вопросы о ее здо-
ровье он задает, неохотно выполняя долг  вежливости.  Аннета,  такая  же
гордая, как и он, не хотела его тревожить  и  уклонилась  от  разговора.
Снова оба замкнулись в молчании.  Успокоившись,  Марк  уже  считал  себя
вправе сердиться на мать за то, что ради нее отказался от  самоубийства.
В глубине души он отлично знал, что у него нет больше ни малейшего жела-
ния стреляться, но надо же было выместить на ком-нибудь пережитую  обиду
и боль! А срывать злость удобнее всего на матери: она ведь  всегда  тут,
под рукой, и она все стерп