ит.
   Так мать и сын оставались замурованными каждый в своем горе. И  Марк,
которого собственное горе уже начинало тяготить, чувствовал, как  в  нем
растет досада на мать за ее печальный вид. Он очень обрадовался, услышав
в прихожей звонок Сильвии (ему хорошо знакома была ее  манера  звонить).
Сильвия пришла, чтобы взять его с собой на вечер  Айседоры  Дункан:  она
теперь увлекалась балетом. Хотя Марк считал своим долгом отныне  хранить
и в душе и на лице (прежде всего  на  лице)  роковую  печать  пережитого
страдания, он не мог скрыть удовольствие,  когда  представилась  возмож-
ность вырваться из дому. Он побежал одеваться, оставив  дверь  открытой,
чтобы не пропустить ничего  из  веселой  болтовни  тетки,  которая,  как
только вошла, принялась рассказывать какую-то скабрезную историю. Аннета
слушала и, как ни тяжело было у нее на душе, заставляла себя  улыбаться,
а про себя думала:
   "И эта самая женщина только год назад рыдала над трупом своего ребен-
ка! Неужели она все забыла?"
   Аннета не завидовала этой душевной гибкости. А смех ее сына, из  дру-
гой комнаты вторивший остротам Сильвии, свидетельствовал, что Марк  спо-
собен так же легко забывать. Огорченная таким бездушием, Аннета не  зна-
ла, что она тоже обладает этим чудесным и жестоким даром. Когда Марк по-
явился из своей комнаты, сияющий, совсем одетый, она не могла скрыть су-
ровое неодобрение. Марка выражение ее лица задело больше, чем самый рез-
кий выговор. Мстя матери преувеличенной веселостью, он  вел  себя  очень
шумно и так торопился уйти, что забыл даже попрощаться с нею. Он  вспом-
нил об этом уже на лестнице. Не вернуться ли? Нет, поделом ей! Он был на
нее сердит. Какое облегчение весь вечер  не  встречать  ее  укоризненных
взглядов, а главное - оставить позади гнетущую атмосферу их дома  и  все
тягостные треволнения сегодняшнего  дня!..  Какой  это  был  бесконечный
день!.. За несколько часов Марк прожил целую жизнь, нет, несколько  жиз-
ней, познал верх блаженства и бездну отчаяния... Такое бремя могло  хоть
кого раздавить! Но для гибкой натуры этого юнца оно было не тяжелее, чем
птица для ветки. Вспорхнет птица - и вот уже ветка распрямилась и весело
качается на ветру. Отлетели и радости и горести минувшего дня.  Остается
лишь воспоминание. Мальчик спешит отогнать и его, открывая сердце  новым
радостям и печалям.
   Но Аннета не могла знать, что происходит в душе Марка, и так как  она
тоже была человеком с сильными страстями и поэтому  все  преувеличивала,
то поведение Марка целиком отнесла на свой счет.  Радость,  с  какой  он
убежал от нее, поразила ее в самое сердце. Прислушиваясь к его смеху  на
лестнице, она решила, что сын ее ненавидит, что он ею тяготится. Да, да,
это по всему видно! Он жаждет от нее избавиться. Если бы она умерла,  он
был бы счастливее, чем теперь... Счастливее!.. Да и для нее смерть  была
бы счастьем. Нелепая мысль, что ее сын, ее мальчик, мог желать ее  смер-
ти, больно резнула Аннету по сердцу. (Нелепая ли? Как знать? Какой ребе-
нок в минуту исступления не желал смерти своей матери?..)  Эта  страшная
мысль пришла в час, когда Аннета держалась за жизнь уже слабеющей рукой,
и была для нее смертельным ударом.
   Она и без того была сегодня истерзана любовной горячкой. Сейчас, ког-
да решение было принято и осуществлено, когда она выполнила  долг  перед
собой и непоправимое свершилось, у нее не хватало сил выдерживать натиск
внутреннего врага. И вражеские полчища ринулись на нее.
   Она была их сообщницей. Она открыла им ворота.  Когда  все  потеряно,
человек имеет право хотя бы упиваться своим  отчаянием!  "Мое  страдание
никого не касается, оно только мое, так отдамся же я ему целиком!  Серд-
це, истекай кровью! Я вонзаю в тебя нож, заставляю  снова  увидеть  все,
что ты утратило!" Воображение Анкеты лихорадочно работало, рисуя ей  Фи-
липпа как живого. Он был тут, перед ней, она говорила  с  ним,  касалась
его. Видела снова все то, что любила в нем, что привлекало ее  сходством
с ней и противоположностью. Вспоминала их встречи, этот  союз  противни-
ков, двойной пыл страсти и борьбы. Разве объятия и борьба не одно  и  то
же? И в этих воображаемых объятиях была такая чувственная сила, что обе-
зумевшая от любви Аннета изнемогала, как Леда, настигнутая лебедем. Бур-
ный поток страсти снова уносил ее, но теперь в нем крылось отчаяние. Она
переживала тот страх, который каждая женщина, созданная  для  любви,  но
обделенная ею в жизни, познает на переломе лет: разрыв с любимым челове-
ком кажется ей прощанием с любовью навеки. В этот вечер  Аннета,  остав-
шись после ухода сына наедине со своей искалеченной любовью, металась  в
муках душевной опустошенности. Неотступные думы об умершей навсегда люб-
ви, о напрасно прожитой жизни душили ее. Упорно возвращаясь, они не  да-
вали ни минуты покоя. Напрасно Аннета пыталась чем-нибудь заняться:  она
бралась за работу, бросала ее, вставала, садилась. Упав головой на стол,
она ломала руки. Навязчивая мысль сводила ее с ума. Она  дошла  до  того
предела страданий, когда женщина готова на любые  безумства,  только  бы
убежать от себя. Чувствуя, что теряет рассудок, Аннета в этом бреду ощу-
тила вдруг дикий порыв, страшное желание выбежать на улицу и,  в  ярости
самоунижения, надругаться над своей измученной душой и телом,  отдавшись
первому встречному. Когда до ее сознания дошла эта чудовищная мысль, она
вскрикнула от ужаса. Но ужас как будто еще подстегнул  постыдную  мысль,
она не хотела отступать. Тогда Аннета так же, как ее сын, подумала о са-
моубийстве. Она знала, что уже не в силах будет отделаться от этого  на-
важдения...
   Она встала и пошла к двери. Но, проходя мимо  открытого  окна,  вдруг
решила выброситься из него. В ней заговорил инстинкт  целомудрия,  стре-
мившийся спасти душу от осквернения. Ах эта мечтательная душа! Ум Аннеты
не был отуманен общепринятой моралью.  Но  инстинкт  оказывался  сильнее
ума, он судил вернее... Вся во власти противоречивых стремлений - к окну
или к двери, - она не смотрела  по  сторонам.  Метнувшись  к  окну,  она
сильно ударилась животом об угол буфета. Боль была так сильна, что у нее
захватило дух. Согнувшись, она схватилась обеими  руками  за  ушибленное
место, испытывая какое-то острое злорадство от того, что  удар  пришелся
именно по животу, словно она хотела раздавить в своем теле распоряжавшу-
юся ею слепую и пьяную силу, бога-тигра... Затем наступила реакция.  Без
сил упала Аннета в низенькое кресло между буфетом и окном.  Руки  у  нее
были ледяные, лицо в поту. Сердце билось неровными толчками, все  слабее
и слабее. Ей чудилось, что она летит куда-то в пропасть, в голове стуча-
ла одна мысль:
   "Скорее! Скорее!.."
   Она потеряла сознание.
   Когда Аннета открыла глаза (сколько  времени  прошло?  Несколько  се-
кунд?.. Вечность?..), она лежала, запрокинув голову, как на плахе,  упи-
раясь затылком в подоконник. Тело было втиснуто в угол между  буфетом  и
окном. И первое, что она увидела, были июльские звезды над темными  кры-
шами... Божественный свет одной из них проник к ней в сердце...
   Молчание ночи, непостижимое, бескрайнее, как убегающая  вдаль  равни-
на... Внизу на улице проезжали экипажи, в буфете  дребезжали  стаканы...
Аннета ничего не слышала... Она висела между небом и землей...  "Бесшум-
ный полет"... "Она все не могла окончательно проснуться"...
   Аннета медлила. Ей страшно было вернуться к тому, что она на миг  ос-
тавила, - к безмерной усталости, мукам в тисках любви... "Любовь,  мате-
ринство. Ожесточенный эгоизм, эгоизм природы, которой мало дела до  моих
страданий, которая подстерегает мое пробуждение, чтобы терзать мне серд-
це... Ах, не просыпаться бы больше!.."
   Но она все-таки очнулась. И увидела, что враг исчез. Отчаяния  больше
не было... Нет, было, но уже не в ней, а  вне  ее,  она  словно  слышала
его... О волшебство!.. О грозная музыка, открывающая  неведомые  просто-
ры!.. Аннета, как зачарованная, слушала звучавшие в воздухе  рыдания,  -
казалось, невидимые руки играют прелюдию Шопена "Судьба". Сердце ее  пе-
реполнилось еще не изведанной радостью. Ничего общего не было между жал-
кой радостью нашей повседневной жизни, радостью, которая боится  страда-
ний и держится только тем, что отвергает их, - и этой новой огромной ра-
достью, которая рождена страданием... Аннета слушала, закрыв глаза.  Го-
лос смолк. Наступила тишина ожидания. И  вдруг  из  глубины  замученного
сердца вырвался дикий  крик  освобождения...  Подобно  алмазу,  режущему
стекло, прочертил он светлой бороздой свод ночи. Аннета разбитая,  изне-
могшая, на исходе ночи мук родила в себе новую душу...
   Безмолвный крик улетел, кружась и исчез в бездне мысли. Аннета лежала
неподвижная и немая. Лежала долго. Наконец она поднялась. Шея болела  от
твердого изголовья, ломило все кости. Но душа была освобождена.
   Непреодолимая сила толкнула ее к столу. Она и сама еще не знала,  что
будет делать. Сердце ширилось в груди. Она не могла хранить в  себе  то,
чем оно было полно. Она схватила перо и в неудержимом порыве стала изли-
вать свою скорбь в нескладных стихах:
   Ты пришла, ты схватила меня - целую руку твою.
   С любовью, с содроганием - целую руку твою.
   Ты пришла меня уничтожить, Любовь, я это сознаю.
   Мои колени дрожат! Приди! Уничтожь! - Целую руку твою.
   Ты надкусишь плод и бросишь его: я сердце тебе отдаю!
   Благословенны язвы укусов твоих! - Целую руку твою.
   Ты хочешь всю меня: все взяв, все разгромив в бою.
   Ты оставляешь одни обломки. - Целую руку твою.
   В твоей руке, меня ласкающей, я гибель мою узнаю,
   И я целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.
   Рази меня! Убей меня! Я в страданье отраду пью,
   Я в разрушенье пью свободу. - Целую руку твою.
   Ты каждым взмахом рассекаешь старинных пут змею,
   Ты мясо рвешь, ты цепи рвешь. - Целую руку твою.
   О мой убийца, сквозь раны тела я жизнь мою струю,
   Она вырывается из темницы. - Целую руку твою.
   Я нива, взрытая тобой, я новую жизнь даю
   Тобой посеянным зернам муки. - Целую руку твою.
   О, сей щедрее святую муку! Я семя в груди затаю,
   Чтоб в ней созрела вся мука мира. - Целую руку твою.
   Целую руку твою. [57]
   Буря. Волны морские разбиваются о скалы, душа полнится брызгами и ог-
нями, взлетает к небу пенной пылью страстей и слез...
   Последний крик диких птиц - и душа снова на земле. Измученная  Аннета
падает на кровать и засыпает.
   Наутро от вчерашних горестей почти не осталось следа - они  растаяли,
как снег на солнце...
   Cosi la neve al sol si disigilla [58]
   О них напоминала только блаженная боль во всем теле - усталость чело-
века, который боролся и знает, что победил!
   Аннета чувствовала, что пресытилась страданиями. Горе - как  страсть:
чтобы оно прошло, нужно им упиться, пережить его до конца. Но мало у ко-
го хватает на это мужества. Этот пес всегда голоден и  зол,  потому  что
люди кормят его только крошками со своего стола. Побеждают страдание те,
кто дерзнул отдаться ему целиком, дерзнул сказать ему:
   "Я принимаю тебя. И оплодотворю тебя".
   Это мощное объятие творящей души грубо и плодотворно, как  физическое
обладание...
   Аннета увидела на столе написанные вчера строки и разорвала бумагу  в
клочки. Эти бессвязные слова были ей сейчас так  же  нестерпимы,  как  и
чувства, в них выраженные. Ей не хотелось нарушать  охватившее  ее  бла-
женство. Она испытывала такое облегчение, как будто  путы  ее  ослабели,
как будто цепь только что разомкнулась... И,  словно  в  блеске  молнии,
встала в ее воображении эта цепь тягот, которые душа сбрасывает  медлен-
но, одну за другой, проходя через ряд существовании, своих,  чужих  (это
одно и то же)... Аннета спрашивала себя:
   "К чему, к чему это вечное влечение,  привязанности,  которые  всегда
рвутся? К  какому  освобождению  ведет  меня  путь  желаний,  обагренный
кровью?.."
   Но это длилось мгновение. Зачем тревожиться о  том,  что  будет?  Оно
пройдет, как и все то, что было. Мы хорошо знаем: что бы  ни  случилось,
мы переживем! Есть народная поговорка, старые, полные героизма слова,  в
которых звучат и мольба и вызов: "Да не взвалит  нам  господь  на  плечи
столько, сколько мы можем вынести!"
   Она, Аннета, прошла через испытание, пережив его в один  день!..  Те-
перь она отдыхала душой и телом...
   То strive, to seek, not to lind, and not to yield.
   "Это хорошо. Хорошо... Дни мои не прошли бесследно... А продолжение -
завтра!.."
   Аннета встала с постели голая. Утреннее солнце над крышами, яркое ав-
густовское солнце заливало ее тело и всю комнату... Она чувствовала себя
счастливой... Да, счастливой, несмотря ни на что!
   Все было такое же, как вчера: земля и небо, прошлое и будущее. Но то,
что вчера угнетало, сегодня излучало радость.
   Марк вернулся поздно, была уже ночь. Повеселившись без матери, он те-
перь чувствовал себя виноватым в том, что оставил  ее  одну  и  что  она
из-за него, должно быть, не спит до сих пор. Он знал, что Аннета не  ля-
жет, пока он не вернется, и ждал ледяной встречи. Хотя ему было совестно
- или, вернее, именно поэтому - он уже на лестнице приготовился к оборо-
не. С вызывающим видом, с дерзкой усмешкой, но в глубине души далеко  не
уверенный в себе, он достал из-под циновки ключ и отпер дверь. В кварти-
ре ничто не шелохнулось. Повесив в прихожей пальто, Марк подождал  мину-
ту. Тишина. На цыпочках прошел он к себе в комнату и стал бесшумно  раз-
деваться. У него отлегло от сердца. Утро вечера мудренее! Но,  не  успев
еще совсем раздеться, он вдруг встревожился. Тишина в комнате матери по-
казалась ему неестественной... (У него, как и у Аннеты, было живое вооб-
ражение, и он легко поддавался тревоге.) Что случилось?..  Он,  конечно,
был за тысячу миль от каких бы то ни  было  подозрений  о  той  сокруши-
тельной буре, которая разразилась в соседней комнате. Но он  не  понимал
мать, и она всегда вызывала в нем некоторое беспокойство: он никогда  не
знал, что она думает. В страхе он, как был, босиком и в  одной  рубашке,
подошел к двери в комнату Аннеты, но, приложив ухо к скважине, сразу ус-
покоился. Мать была там и спала, тяжело и неровно дыша. Боясь, не  забо-
лела ли она, Марк приоткрыл дверь и подошел к кровати. При свете уличных
фонарей он увидел, что Аннета лежит на спине. Распущенные волосы  закры-
вали ей щеки, а лицо приняло то трагическое выражение, которое  когда-то
по ночам так удивляло ночевавшую у нее Сильвию. Грудь бурно  поднималась
и опускалась от тяжелого и шумного дыхания. Марк испытывал и страх и жа-
лость, глядя на это тело и смутно угадывая его  страдания  и  усталость.
Нагнувшись к подушке, он позвал дрожащим шепотом:
   - Мама!..
   Услышав в глубоком сне этот зов, шедший словно  издалека,  Аннета  на
миг очнулась и застонала. Мальчик испугался, отошел. Она снова  затихла.
Марк вернулся к себе  и  лег.  Усталость  от  треволнений  этого  дня  и
свойственная его возрасту беззаботность взяли свое, и он проспал крепким
сном до утра.
   Но, как только он открыл глаза, вернулись вчерашние мысли и  тревога.
Его удивило, что так поздно, а матери не видно.  Обычно  она  по  утрам,
когда он был еще в постели, входила к нему в  комнату  (что  его  всегда
раздражало) - поздороваться и поцеловать его. Сегодня она не пришла,  но
он услышал ее шаги в соседней комнате. И открыл дверь. Стоя на  коленях,
Аннета вытирала пыль с мебели и не обернулась.  Марк  поздоровался;  она
весело взглянула на него и сказала:
   - Доброе утро, мой мальчик! И опять занялась своим делом, не  обращая
на него внимания. Марк ожидал расспросов о вчерашнем вечере. Он  терпеть
не мог этих расспросов. Но сегодня то, что Аннета ни о чем не  спросила,
злило его. Она ходила по комнате, наводя порядок и  одновременно  одева-
ясь: ей пора было идти на уроки. Марк наблюдал мать в зеркале, перед ко-
торым она остановилась: под глазами круги, лицо еще утомленное, но глаза
блестят, губы улыбаются. Марк был поражен: он ожидал, что увидит ее  пе-
чальной, и даже готов был в душе пожалеть ее,  а  неожиданная  веселость
Аннеты сбила его с толку и даже рассердила, - такова была  логика  этого
юного мужчины!..
   У Аннеты же была своя логика. "У сердца есть свои законы", и познают-
ся они тем чутьем, которое выше разума. Аннете было уже все  равно,  что
подумают другие. Она теперь знала, что не надо требовать от людей  пони-
мания. Если они тебя любят, то любят с закрытыми глазами. И не часто они
их закрывают! "Пусть себе будут, какими хотят. Я их все равно  люблю.  Я
не могу жить без любви. А если меня не любят, я буду любить и за себя  и
за них - в моем сердце достаточно любви".
   Заглядевшись в зеркало, словно она видела в нем что-то  далекое,  она
улыбалась, и глаза ее сияли, как две капли огня - огня вечной любви.
   Причесавшись, она опустила руки, обернулась  и,  увидев  хмурое  лицо
Марка, вспомнив о вечере, на который он ходил с Сильвией, взяла  его  за
подбородок и сказала весело, скандируя слоги:
   - "Вы плясали? Очень рада! Ну так спойте же теперь!"
   Засмеялась, глядя в его ошеломленное лицо, приласкала  его  взглядом,
поцеловала и, взяв со стола сумочку, вышла, говоря на ходу:
   - До свиданья, мой кузнечик! Марк слышал, как она в передней  насвис-
тывала веселую песенку (презирая ее за это, он в то же время невольно ей
завидовал, так как она свистела гораздо лучше его).
   Он был возмущен. После вчерашних тревог  -  такая  неприличная  весе-
лость! Мать была для него загадкой. И, подражая  взрослым  мужчинам,  он
все приписал вечным женским причудам: "La donna mobile..." [59].
   Он уже собирался уходить, как вдруг ему бросился в глаза клочок бума-
ги в корзинке. Взгляд его, острый и жадный, как у хищного зверька, оста-
новился на этой разорванной бумажке сперва бессознательно. Но,  разобрав
несколько слов, Марк застыл на месте... Эти слова... Почерк матери... Он
с лихорадочной торопливостью собрал клочки и стал читать... Сначала хва-
тал то один клочок, то другой, как попало...  Какие  пламенные  стихи!..
Разорванные на части, они, как оборвавшаяся песня, еще больше  волновали
и зачаровывали... Марк перерыл корзинку и собрал все клочки до  единого.
Он терпеливо сложил их, чтобы можно было прочесть. У него дрожали руки -
так взволновала его эта случайно открытая тайна. Прочитанные стихи  пот-
рясли его. Он не все в них понимал, но дикая страстность  этой  одинокой
песни раскрывала перед ним неведомые источники любви и скорби, восхищала
и ошеломляла его. Неужели эта буря вырвалась из груди его  матери?  Нет,
нет, не может быть! Ему не хотелось верить. Он  убеждал  себя,  что  она
списала стихи из какой-нибудь книги. Но из какой? И спросить ведь у  нее
нельзя... А что, если это все-таки не из книги?.. Слезы подступили к его
глазам, хотелось крикнуть о своем волнении и нежности, броситься к мате-
ри на шею или упасть к ее ногам, открыть ей душу, читать в ее душе... Но
он не мог этого сделать.
   А когда в полдень мать пришла завтракать, мальчик, все утро  читавший
и переписывавший ее стихи и спрятавший их в конверте у себя на груди, не
сказал ей ничего. Он сидел за столом и даже не встал, головы  не  повер-
нул, когда она вошла. Он горел желанием все  узнать,  но  его  сковывала
застенчивость, и он старался скрыть волнение под маской бесстрастия... А
вдруг эти трагические стихи сочинила не она! Его снова одолели сомнения,
когда он увидел спокойное лицо Аннеты... Однако то, другое, ошеломляющее
подозрение не уходило: "А что, если это все-таки она?..  Вот  эта  самая
женщина, моя мать, что сидит против меня за столом?.." Он не смел взгля-
нуть на нее... Но, когда Аннета спиной к нему ходила по комнате, унося и
принося блюда, он следил за ней инквизиторским взглядом, словно  спраши-
вая:
   "Кто же ты?"
   Он не мог разобраться в этих  смутных  и  тревожных  впечатлениях.  А
мать, всецело поглощенная своей новой жизнью, ничего не замеч