что они поняли друг друга. Разговор зашел о пустяках,  как
вдруг Аннета прервала его и озабоченно спросила:
   - Скажите откровенно: вы находите, что я не права?
   - Никогда не осмелюсь заявить, что вы не правы, - ответил он.
   - Без любезностей, пожалуйста! Только вы и можете сказать мне правду.
   - Вы же знаете, что положение у меня особенно щекотливое.
   - Знаю. Но ведь я знаю и то, что оно не повлияет на искренность наших
суждений.
   - Благодарю! - сказал он.
   Она продолжала:
   - Вы считаете, что Рожэ и я - мы не правы?
   - Считаю, что вы ошибаетесь.
   Она опустила голову. Помолчав, сказала:
   - И я так считаю.
   Марсель не ответил. Он все смотрел на нее и все улыбался.
   - Почему вы улыбаетесь?
   - Уверен был, что вы так думаете.
   Аннета вскинула на него глаза.
   - Теперь скажите, какое у вас мнение обо мне?
   - Ничему оно вас не научит.
   - Зато поможет лучше во всем разобраться.
   - Вы влюбленная бунтарка,  -  ответил  Марсель.  -  Вечно  влюбленная
(простите!) и вечно бунтующая. У вас потребность отдавать себя и потреб-
ность сохранять себя...
   (Аннета привскочила - не удержалась.)
   - Я обидел вас?
   - Ничуть, ничуть,  напротив!  Как  это  правильно!  Ну,  говорите  же
дальше!
   - Вы - сама независимость, - продолжал Марсель, - но  жить  в  одино-
честве не можете. Таков закон природы. Вы чувствуете его острее  других,
потому что вы жизнедеятельнее.
   - Вот вы меня понимаете! Понимаете лучше, чем он. Но...
   - Но любите вы его.
   В тоне ни капли горечи. Они по-приятельски смотрели друг на друга  и,
улыбаясь, думали о том, до чего же любопытная штука человеческая натура.
   - Да, не легко, - сказала Аннета, - не легко жить вдвоем.
   - Ошибаетесь, было бы совсем легко, если бы люди на протяжении  веков
не умудрялись осложнять жизнь, мешая друг другу. Надо покончить с  этим,
только и всего. Но, разумеется, нашему милейшему  Рожэ,  как  и  всякому
добропорядочному, косному французу, не постичь этой мысли. Все они  счи-
тали бы, что пришла их гибель, если бы вдруг им перестало  мешать  прош-
лое. "Где нет помех, там нет услады", особенно когда тот,  кому  мешают,
сам мешает своему ближнему.
   - А как все же вы смотрите на брак?
   - Как на разумный союз выгод и утех. Жизнь - это виноградник, которым
пользуются сообща; возделывают его и собирают виноград вместе. Но распи-
вать вино всегда вдвоем, с глазу на глаз, никто не обязан. Идут на  вза-
имные уступки: друг у друга просят и отдают друг другу гроздь утех,  ко-
торой владеет каждый, но благоразумно позволяют друг другу  побывать  на
сборе и в ином месте.
   - Уж не ратуете ли вы за свободу адюльтера?
   - Устарелое, допотопное выражение! Я ратую за свободу любви  -  самую
насущную из всех свобод.
   - Ну, она-то мне меньше всего нужна, - возразила Аннета. -  Для  меня
брак не перекресток, на котором отдаешь себя любому встречному. Я  отдаю
себя одному человеку. И если б я перестала его любить или полюбила  дру-
гого, то ушла бы в тот же день; я и себя не поделила бы между ними и  не
потерпела бы дележа.
   Марсель иронически пожал плечами, словно говоря: "Да важно ли это?.."
   - Видите, мой друг, - заметила Аннета, - вот и оказалось, что вы  мне
еще более чужды, чем Рожэ.
   - Значит, и вы приверженица старой доброй  системы,  провозглашающей:
"Да помешаем же друг другу"?
   - Брачный союз оттого только и возвышен, что зиждется на  единолюбии,
на верности двух сердец, - возразила Аннета. - Что же от него останется,
не считая кое-каких практических преимуществ, если и это утратится?
   - Тоже вещь немаловажная, - заметил Марсель.
   - Недостаточная, чтобы возместить жертвы,  которые  ты  приносишь,  -
сказала Аннета.
   - Если вы так рассуждаете, то чего же вы плачетесь? Надевайте  оковы,
от которых вас пытались избавить.
   - Свобода, к которой я стремлюсь, - возразила Аннета, - не есть  сво-
бода сердца. Я чувствую, мне достанет сил сохранить его  безупречным  по
отношению к тому, кому я его отдала.
   - Вы вполне уверены? - с невозмутимым видом спросил Марсель.
   Вполне уверена Аннета не была! И ей знакомо было сомнение. Сейчас го-
ворила дочь своей матери, а не вся Аннета.  Но  ей  не  хотелось  согла-
шаться, да еще в споре с Марселем. Она сказала:
   - Мне так хочется.
   - Капризничать в таких делах! - заметил Марсель со своей  тонкой  ус-
мешкой. - Ведь это же все равно, что взять да и постановить: огню  крас-
ному стать огнем зеленым. Любовь - это маяк с меняющимися огнями.
   Но Аннета упрямо твердила:
   - Не для меня! Я так не хочу! Она отлично  чувствовала,  как  насущна
для нее и потребность в перемене и потребность оставаться  неизменной  -
два пламенных врожденных влечения, присущих сильной натуре. Но  возмуща-
лось по очереди то, которому, казалось, угрожает большая опасность.
   Марсель, хорошо знавший гордую и настойчивую девушку, вежливо  покло-
нился. Аннета, которая судила о себе так же верно, как судил о  ней  он,
произнесла чутьчуть сконфуженно:
   - В общем, мне не хотелось бы...
   После этой уступки, на которую она пошла в силу правдивости своей на-
туры, Аннета продолжала увереннее, чувствуя, что она теперь в своей сфе-
ре:
   - Но мне хотелось бы, чтобы, принеся в дар друг другу верную  любовь,
каждый сохранил бы право жить так, как подскажет ему  душа,  идти  своим
путем, искать свою правду, отстаивать, если придется,  поле  своей  дея-
тельности, - словом, соблюдать закон своей духовной жизни  и  не  посту-
паться им во имя закона, соблюдаемого другим, пусть даже  самым  дорогим
на свете существом, ибо никто не имеет права приносить себе в жертву ду-
шу другого, ни свою душу - другому. Это - преступление.
   - Все это прекрасно, милый мой друг, - сказал Марсель, -  но,  знаете
ли, все эти разговоры о душе не по моей части. Вероятно, это  скорее  по
части Рожэ. Боюсь, впрочем, что в данном случае он понимает ее совсем не
так. Я не вполне ясно представляю себе, могут ли Бриссо постичь в  своем
семейном кругу, что возможен какойто иной "духовный" закон, кроме  зако-
на, охраняющего их, Бриссо, благополучие, политическое и личное.
   - Кстати, - заметила, смеясь, Аннета, - завтра я уезжаю к ним в  Бур-
гундию на две-три недели.
   - Что ж, вот у вас и будет случай сравнить свои и их идеалы, -  подх-
ватил Марсель. - Они ведь тоже великие идеалисты! Впрочем, может быть, я
и заблуждаюсь. Думаю, что вы столкуетесь. В сущности, вы просто  созданы
друг для друга.
   - Не дразните! - воскликнула Аннета. - Вот возьму  и  вернусь  оттуда
законченной Бриссо.
   - Черт возьми! Веселенькая будет история! Не делайте этого, пожалуйс-
та! Бриссо ли, не Бриссо, а нашу Аннету сохраните.
   - Увы! Хотела бы я ее утратить, да боюсь, не удастся, - заметила  Ан-
нета.
   Он откланялся, поцеловал ей руку.
   - Как все-таки жаль!..
   Он ушел. И Аннете тоже стало жаль, однако не того, о чем  жалел  Мар-
сель. Он правильно разбирался в ней, но понимал ее не больше, чем  Рожа,
который совсем в ней не разбирался. Понять ее могли бы более  "верующие"
души - более свободно верующие, чем души почти всех  молодых  французов.
Те, кто верует, веруют в духе католицизма, а это означает  подчинение  и
отречение от свободного полета мысли (особенно когда речь идет о  женщи-
не). А те, кто свободно мыслит, редко задумываются о сокровенных потреб-
ностях души.
   На следующий день Аннета приехала на маленькую  бургундскую  станцию,
где ее ждал Рожэ. Стоило ей увидеть его - и  все  сомнения  улетучились.
Рожэ так обрадовался! Она не меньше. Она была бесконечно благодарна  да-
мам Бриссо: они придумали какую-то отговорку и не явились встречать.
   Ясный весенний вечер. На фоне золотого округлого горизонта нежно  зе-
ленела волнистая лента - светлая молодая листва; - и розовели вспаханные
поля. Заливались жаворонки. Шарабан несся по гладкой  дороге,  звеневшей
под копытами горячей лошадки; свежий ветер хлестал Аннету по румяным ще-
кам. Она приникла к молодому своему спутнику, а он правил, и смеялся,  и
говорил ей что-то, и вдруг наклонялся, срывал с ее губ поцелуй на  лету.
Она не противилась. Она любила, любила его! Но это не мешало  ей  созна-
вать, что она вот-вот снова начнет осуждать его и  осуждать  себя.  Одно
дело осуждать, другое дело любить. Она любила ег",  как  любила  воздух,
небо, аромат лугов, как некую частицу весны... Отложим раздумья до завт-
ра! Она взяла отпуск на нынешний день. Насладимся чудесным часом! Он  не
повторится! Ей казалось, будто она парит над землей вместе с любимым.
   Доехали они слишком быстро, хотя от последнего поворота шагом взбира-
лись по тополевой аллее, а когда остановились, чтобы передохнула лошадь,
то долго сидели молча, крепко обнявшись,  под  защитой  высокой  ограды,
заслонявшей фасад замка.
   Бриссо обласкали ее. Осторожно навели разговор на воспоминания об  ее
отце, нашли какие-то задушевные слова. В  первый  вечер,  проведенный  в
кругу семьи, Аннета поддалась ласке: была благодарна, растрогана, -  так
долго ей не хватало домашнего уюта! Она  тешилась  иллюзией.  Каждый  из
Бриссо старался по-своему быть милым. Сопротивляемость ее ослабла.
   А ночью она проснулась, услышала, как в тиши старого  дома  скребется
мышь, и ей сразу представилась мышеловка; она подумала:
   "Попалась я..."
   Ей стало тоскливо, она попробовала успокоить себя:
   "Ну вот, ведь я не хочу этого, вовсе я и не попалась..."
   От волнения испарина покрыла ее плечи. Она сказала себе:
   "Завтра поговорю с Рожэ серьезно. Надо, чтобы  он  узнал  меня.  Надо
честно обсудить, сможем ли мы жить вместе..."
   Наступил завтрашний день, и она так рада была видеть Рожэ, так хорошо
было тонуть в его горячей любви, вдыхать вместе с  ним  пьянящие  нежные
запахи, доносившиеся из вешних далей, мечтать о счастье (быть может, не-
осуществимом, - но - кто знает? Кто знает? Быть может,  оно  совсем  ря-
дом... только протяни руку...), что отложила  объяснения  до  следующего
дня... И потом опять до следующего... И потом опять до следующего...
   И каждую ночь ее охватывала тоска, такая острая, что ныло сердце.
   "Надо, надо поговорить... Надо для самого Рожэ... С  каждым  днем  он
привязывается ко мне все больше, привязываюсь и я. Не  имею  права  мол-
чать. Ведь это значит обманывать его..."
   Господи, господи, какой же она стала слабовольной! А ведь прежде сла-
бой не была. Но дуновения любви подобны тем знойным ветрам,  от  которых
ты изнываешь, сгораешь, падаешь с ног; ты чувствуешь, как замирает серд-
це, теряешь силы, изнемогаешь в какой-то странной истоме.  Боишься  дви-
гаться. Боишься думать. Душа, притаившаяся в грезах, страшится яви.  Ан-
нета хорошо знала, что стоит шевельнуться - и разобьешь мечту...
   Но пусть мы не двигаемся - за нас движется время, и дни в беге  своем
уносят иллюзию, которую так хотелось бы удержать. Тщетно ты будешь  сле-
дить за собой - если вы вместе с утра до вечера, то в конце концов проя-
вишь себя, всю свою сущность.
   И семья Бриссо показала себя без прикрас. Улыбка была вывеской. Анне-
та вошла в дом. Увидела занятых делами,  прескучных  буржуа,  которые  с
алчным удовольствием управляли своими имениями. Тут помина не было о со-
циализме. Взывали только к декларации прав собственника, а не  к  другим
бессмертным принципам. Несдобровать было тому, кто на  нее  посягал.  Их
сторожа только и делали, что, не зная  отдыха,  привлекали  всех  к  от-
ветственности. Да и Бриссо самолично вели за всем  строжайший  надзор  -
источник их радостей и горестей. Они словно из засады шли с боем на свою
прислугу, на фермеров, виноградарей и на  всех  соседей.  Неуживчивость,
сутяжничество, присущие их роду и всем провинциалам, пышным цветом расц-
вели в семье. Папаша Бриссо весело смеялся, когда ему удавалось  поймать
в ловушку того, кого он подсиживал. Но не он смеялся последним:  против-
ник был вылеплен из той же - из бургундской - глины, его нельзя было за-
стичь врасплох; на другой день, в отместку,  он  устраивал  какой-нибудь
подвох на свой лад. И все начиналось сначала.
   Конечно, Аннету не втягивали во все эти дрязги; Бриссо обсуждали их в
гостиной или за столом, когда Рожэ и Аннета,  казалось,  были  поглощены
друг другом. Но внимание у Аннеты было острое, и она следила за всем,  о
чем говорилось вокруг. Да и Рожэ вдруг прерывал нежную беседу и  вступал
в общий разговор, который велся с воодушевлением. Тут все начинали горя-
читься; говорили, не слушая друг друга; об Аннете забывали. Или  утверж-
дали, будто она - свидетельница событий, о которых она и понятия не име-
ла. Так все и шло, но вдруг г-жа Бриссо вспоминала  о  присутствии  той,
которая слушает их, она пресекала спор, улыбалась  ей  сладенькой  своей
улыбочкой и переводила разговор на путь, усеянный цветами. И все, как ни
в чем не бывало, опять становились приветливыми, милыми. Забавное смеше-
ние показной добродетели и вольных шуточек было характерно для стиля  их
разговоров - под стать тому, как сочетались в замке жизнь на широкую но-
гу и скаредность. Весельчак Бриссо любил побалагурить. Девица Бриссо лю-
била поговорить о поэзии. На эту тему рассуждали здесь все.  Воображали,
будто знают толк в поэзии. Вкус же их устарел лет на  двадцать.  О  всех
видах искусства суждения у них были незыблемые. Зиждились они на мнении,
проверенном должным образом и высказанном "нашим другом таким-то" - чле-
ном академии, притом сплошь украшенным орденами.  Нет  на  свете  умишек
трусливей - даже у людей с весом, - чем у таких  представителей  крупной
буржуазии, которые почитают себя людьми передовыми и в области искусства
и в области политики, но которые не являются людьми передовыми ни в той,
ни в другой области, ибо и в той и в другой области они  выступают  -  и
делают это вполне сознательно - лишь после того, как другие выиграли  за
них сражение.
   Аннета чувствовала, как далека она всем им. Приглядывалась, прислуши-
валась и думала:
   "Да какое мне дело до всех этих субъектов?"
   Мысль, что мамаша или дочка вздумают ее опекать, уже не возмущала,  а
смешила Аннету. Она спрашивала себя, что подумала бы Сильвия, если бы ее
одарили такой семейкой. Вот бы ахала, вот бы смеялась!
   И порой Аннета, оставшись одна в саду, тоже смеялась. Случалось, Рожэ
услышит, удивится и спросит:
   - Что вас так насмешило? Она отвечала:
   - Ничего, милый. Сама не знаю. Так, чепуха...
   И она старалась принять свой обычный благонравный вид. Но  пересилить
себя не могла - смеялась еще звонче, и даже в лицо г-же Бриссо.  Просила
извинения, а дамы Бриссо говорили снисходительно, но с легкой досадой:
   - Она еще совсем дитя! Ну, пусть себе посмеется! Но не всегда ей  бы-
вало смешно. Ее чудесное настроение  вдруг  омрачалось.  Целыми  часами,
озаренными радостью, была она полна нежности и доверия к Рожэ, но  вдруг
без всякого перехода, без всякой причины на нее нападали хандра,  сомне-
ние, тоска. Душевная неуравновешенность, возникшая нынешней  осенью,  не
только не прошла, а, пожалуй, усилилась за эти  месяцы  взаимной  любви.
Лавиной обрушивались какие-то удивительно разноречивые настроения: Анне-
та раздражалась, язвила, зло подтрунивала, смотрела недоверчиво  и  над-
менно, сердилась - и не объяснить было, отчего. Немало усилий делала Ан-
нета, чтобы перебороть себя. Ничего хорошего не получалось: она  замыка-
лась в каком-то тревожном, враждебном молчании. Рассудок по-прежнему был
ясен, - вот почему ее поражали такие быстрые  смены  настроения,  и  она
укоряла себя. И, однако, почти все оставалось по-прежнему. Зато,  созна-
вая свои недостатки, она - и это скорее шло от разума, чем  от  души,  -
начинала снисходительно относиться  к  недостаткам  всех  этих  "чучел".
(Опять!.. Невежа!.. "Простите,  больше  не  буду!..  ")  Ведь  они  были
родственниками Рожэ, а раз она принимала Рожэ, то должна была  принимать
и их. Вопрос заключался лишь в том, принимает ли она Рожэ.  Господи,  да
разве важно, разве важно все остальное, когда защищаешься вдвоем?
   Только вдвоем ли? Защитит ли ее Рожэ?  Прежде  чем  спрашивать  себя,
принимает ли она Рожэ, надо узнать, примет ли ее  искренне,  с  открытым
сердцем сам Рожэ, когда увидит ее такой, какая она есть на  самом  деле.
Потому что до сих пор он видел только ее рот и ее глаза. А вот то, о чем
она - настоящая Аннета -  размышляла,  чего  хотела,  он,  казалось,  не
очень-то стремился знать: находил, что куда удобнее ее выдумывать.
   Однако Аннета тешила себя надеждой, что любовь поможет им, когда  они
смело заглянут друг другу в душу, надеждой решить так:
   "Я беру тебя. Беру тебя со всем, что есть в тебе.
   Беру тебя со всеми твоими недостатками, твоими страстями, твоими пот-
ребностями, с твоим законом жизни. Ты есть то, что ты есть. Со всем, что
есть в тебе, я и люблю тебя".
   Она-то знала, что готова пойти на все во имя любви.
   Последние дни она подолгу наблюдала за Рожэ своими большими  глазами,
которые все подмечали, благо этого никто не остерегался. Рожэ стал очень
неосмотрителен: он проявлял себя более типичным Бриссо, чем ей хотелось,
с увлечением защищал то, что было выгодно его родичам, вникал во  всякие
распри, внося во все дух крючкотворства. Некоторые черточки,  говорившие
о жестокости его характера, о его мелочности, ей претили. Но ей не хоте-
лось судить его строго, как она судила бы кого-нибудь другого. Она  счи-
тала, что все это в нем наносное. Рожэ во многом представлялся ей  малым
ребенком, который слепо подчиняется своим родным, следует их  примеру  с
благоговейной доверчивостью; ей казалось, что ум у него несмелый вопреки
его выспренним речам. Хотя она и начинала постигать, как  неосновательны
все его проекты улучшения общественного строя, и уже не  была  одурачена
его идеализмом на словах, однако не сердилась на него, ибо знала, что он
не хотел ее обмануть, что одурачен он сам; она даже готова была с мягкой
иронией устранить с его дороги все, что могло бы развеять иллюзию,  жиз-
ненно важную для него. Даже его откровенный эгоизм,  который  порой  так
раздражал Аннету, теперь уже не отпугивал ее, казался ей  безвредным.  В
сущности все его недостатки были недостатками, порожденными слабостью. И
забавно было то, что порисоваться он любил  именно  силой...  Закаленный
человек... Aes triplex... [36] Бедненький Рожэ! Это просто  трогательно!
Аннета тихонько посмеивалась над ним, но берегла для него  целую  сокро-
вищницу снисходительности. Она очень любила его.  Несмотря  ни  на  что,
считала его добрым, великодушным, увлекающимся. Так нежная мать, чья ру-
ка не карает родное дитя за грешки, в ее глазах совсем не страшные,  на-
ходит, что дитя за них не отвечает, и готова еще больше жалеть его и ле-
леять. Да и к тому же Аннета смотрела на Рожэ не только глазами  снисхо-
дительной матери! У нее были глаза влюбленной, а они очень  пристрастны.
Говорила плоть. Громко звучал ее голос. Разум мог говорить все, что  ему
угодно, - можно так прислушиваться к его голосу, что даже хула разжигает
страсть. Да, Аннета все видела. Но как тот, кто, склонив голову и прищу-
рив глаза, видит, до чего гармонично сочетаются все линии ландшафта, так
и Аннета, видя неприятные черты Рожэ, смотрела на них  под  таким  углом
зрения, что они смягчались. Она была близка к тому, чтобы полюбить в нем
даже все самое гадкое: ведь еще больше отдаешь себя, полюбив  недостатки
того, кого любишь; когда же любишь то, что в другом прекрасно, не  отда-
ешь, а берешь. Аннета размышляла:
   "Люблю тебя за то, что ты несовершенен. Ты рассердился  бы,  когда  б
узнал, что я вижу. Прости! Ничего я и не видела... А вот я не похожа  на
тебя: хочу, чтобы ты увидел меня во всем моем несовершенстве! Будь,  чем
ты есть, - это я и ценю. В моем несовершенстве больше меня самой, чем во
всем прочем. Если ты берешь меня, то возьмешь именно такой. Возьмешь? Да
ты ведь не хочешь меня узнавать. Когда же ты потрудишься рассмотреть ме-
ня?"