ольше  серди-
лась на Аннету за то, что та сыграла с ней такую скверную штуку, чем  за
то, что та родила незаконного ребенка. ("Хоть двух, пожалуйста, - только
меня пусть оставят в покое!.. ")
   В ее глазах вспыхнул на миг злой огонек, но она пожала протянутую ру-
ку Аннеты и ответила на ее улыбку медовой улыбкой, которая  была  хорошо
знакома Аннете, - против ее обольстительной нежности никто не мог  усто-
ять. Но так было только в первую минуту. Быстрые глаза  и  настороженный
слух Люсиль мгновенно уловили иронию в настроении  окружающих.  Лицо  ее
сразу приняло ледяное выражение, и, сказав  Аннете  из  вежливости  нес-
колько слов, она с деланным оживлением  возобновила  прерванную  беседу.
Все остальные, словно по молчаливому уговору, тоже принялись болтать.
   Аннету не вовлекали в общий разговор, и она почувствовала себя отвер-
женной. Однако она не сдалась. Она знала, как слабохарактерна Люсиль. И,
во всеоружии своей гордой улыбки, усевшись среди гостей, которые  делали
вид, что не замечают ее, и оживленно обменивались пустыми фразами, стала
осматриваться по сторонам. Встречаясь с нею взглядом, все начинали  мор-
гать глазами и смотрели в сторону. Только одна дама  не  успела  отвести
глаза, устремленные на Аннету с злобным выражением. Аннета узнала  широ-
кое румяное лицо Марии-Луизы де Бодрю, дочери богатого нотариуса и  жены
судейского чиновника,  семья  которого  издавна  поддерживала  с  семьей
Ривьеров внешне дружеские отношения, но втайне недолюбливала их. В  этой
дородной даме воплотились самые устойчивые черты  ее  класса  -  крупной
буржуазии: любовь к  порядку,  честности,  отсутствие  любознательности,
черствость сердца и в  особенности  ума;  все  узаконенные  добродетели,
твердая вера, часто формальная, очищенная от всяких сомнений  и  мыслей,
словно ее выпотрошили на прилавке мясника, и культ  собственности,  всех
видов собственности: своей семьи, своего имущества, своей страны,  своей
религии, своей морали, своих традиций, своих антипатий - словом,  своего
пассивного и компактного "я", подобного глыбе, заслоняющей солнце. Рядом
с ней нет места для бочки Диогена! Всем Бодрю особенно  ненавистна  была
всякого рода независимость - религиозная, нравственная, умственная,  по-
литическая и социальная. Она внушала им органическое отвращение,  и  для
всех ее видов у них было одно общее название:  "анархизм",  которое  они
произносили как бранное слово. Этот "анархизм" они всегда чуяли в  семье
Ривьеров. И Мария-Луиза, как и все ее родные, относилась к Аннете с инс-
тинктивным недоверием. Она не прощала ей той свободы, которая предостав-
лена была Аннете в юности ее воспитателями. Быть может, в  ее  нелестном
мнении об Аннете была и крупица зависти. Открыто высказывать это  мнение
ей мешало одно: богатство Ривьеров. Богатство  внушает  людям  уважение,
оно - самая надежная опора общественного порядка. Но это лишь при  усло-
вии, если не поколеблена его основа,  законная  семья.  За  этим  следят
столпы общества, и лучше их не гневить. Аннета посягнула на священнейшие
законы морали, и сторожевой пес проснулся. Он пока еще молчал -  он  ни-
когда не рычит в обществе, но глаза говорили за  него.  Во  взгляде  Ма-
рии-Луизы де Бодрю Аннета прочла злобное презрение. Но она спокойно пос-
мотрела на толстощекую защитницу нравственности и, поздоровавшись с  ней
дружеским кивком головы, заставила ее ответить. Задыхаясь от досады, что
не может воспротивиться этому насилию, Мария-Луиза поклонилась,  вознаг-
радив себя только тем, что бросила на Аннету весьма суровый взгляд.  Ан-
кета отнеслась к этому равнодушно - она уже не смотрела на  Марию-Луизу.
Глаза ее, обежав гостиную, снова остановились на Люсиль.
   Без всякого смущения она вмешалась в разговор; перебив Люсиль, сдела-
ла какое-то замечание и та была вынуждена ответить. Пришлось  беседующим
принять Аннету в свой круг. Ее поневоле слушали - впрочем, не только  из
вежливости, а с интересом и не без удовольствия, потому что Аннета  была
остроумна. Но слушали, не отвечая, с притворной рассеянностью, и тут  же
заводили речь о другом. Разговор замирал, лишь время от времени  вспыхи-
вая на минуту, перескакивая с одного на другое. Скоро  Аннета  заметила,
что она одна разглагольствует среди общего молчания;  она  слушала  свой
голос, как голос постороннего человека. Аннета была женщина чуткая, впе-
чатлительная и гордая, и от нее не ускользнула ни одна  из  этих  унизи-
тельных подробностей. С детства привыкнув понимать лживый язык  салонов,
да и самой им пользоваться, она под этим намеренным  невниманием,  двус-
мысленными усмешками и неискренней учтивостью угадывала  желание  оскор-
бить ее. И она страдала, но смеялась и продолжала разговор. А окружающие
думали:
   "Ну и апломб у этой девушки!"
   Люсиль, чтобы отделаться от Аннеты, воспользовалась тем, что одна  из
дам собралась уходить, и пошла ее проводить в переднюю. Аннета  осталась
одна среди группы людей, твердо решивших не замечать ее. Не желая  длить
это мучение, она собиралась встать и тоже уйти. Но тут с  другого  конца
гостиной к ней направился Марсель Франк. Он пришел давно, однако  Аннета
была так поглощена своими усилиями скрыть охватившее ее отчаяние, что не
заметила его. А Марсель, с насмешливым  состраданием  наблюдая  за  ней,
удивлялся ее дерзости и думал:
   "Чего ради ей взбрело на ум прийти сюда и дразнить этих скотов?  Бед-
ная фантазерка!.. Вот умора!.."
   Он решил ее выручить. Подошел, приветливо поздоровался. Глаза  Аннеты
засветились благодарностью. А вокруг все молчали, у всех были замкнутые,
настороженные лица...
   - А, великая путешественница! - сказал Марсель. - Наконец-то вы  вер-
нулись! Ну что, вволю нагляделись на "лазурь средиземных вод"?
   Он хотел направить разговор в безопасное русло. Но Аннета (какой  бес
подтолкнул ее? Что это было  -  гордость,  бессознательная  бравада  или
просто искренность?) весело ответила:
   - Лазурь я уже несколько месяцев созерцаю только в глазах моего малы-
ша.
   Легкий ветер насмешки всколыхнул все общество. Одни усмехались,  дру-
гие исподтишка переглядывались. А Мария-Луиза  де  Бодрю  в  негодовании
встала. Вся красная, выпятив пышную грудь,  так  бурно  вздымавшуюся  от
желчного презрения, что трещал лиф, она оттолкнула стул и, ни с  кем  не
простясь, вышла. Температура в гостиной сразу  понизилась  на  несколько
градусов. Аннета осталась в своем углу одна с Марселем Франком. Он  пос-
мотрел на нее с насмешливой жалостью и пробормотал:
   - Какая вы неосторожная!
   - А в чем вы видите неосторожность? - спросила Аннета громко и  внят-
но.
   Взглядом она словно искала чего-то у себя под  ногами.  Через  минуту
она спокойно и неторопливо встала и пошла к выходу,  прощаясь  со  всеми
холодными поклонами, на которые ей отвечали так же холодно.
   Кто увидел бы ее на улице, когда она шла своей  плавной  походкой,  с
высоко поднятой головой и светски бесстрастным видом, тот ни за  что  не
угадал бы, какая гроза бушует в ее раненом сердце. Только вернувшись до-
мой, запершись в своей комнате наедине с ребенком, она дала волю горьким
слезам. Потом, крепко прижав к себе малыша, вызывающе засмеялась.
   В Париже было немало людей интеллигентных, которые с почетом  приняли
бы Аннету в свой круг, - особенно в той среде, которую дочь  архитектора
Ривьера должна была бы хорошо знать: в среде артистов, далеких от филис-
терства светского общества и лишенных его предрассудков, хотя в этих лю-
дях силен дух семейных традиций и даже в свободные союзы они вносят бур-
жуазные добродетели. Но Аннета до сих пор мало встречалась с женами  ар-
тистов. Ей, при ее сдержанности и здравом, уравновешенном уме, чужда бы-
ла всякая богема и не очень нравились манеры и разговоры этих дам,  хотя
она и отдавала должное их неоспоримым достоинствам: мужеству,  чистосер-
дечию, жизненной закалке. А в обыденной жизни, надо прямо сказать,  бли-
зость между людьми зиждется не столько на уважении, сколько на  одинако-
вых склонностях и привычках. Притом Рауль Ривьер  давно  растерял  своих
прежних приятелей. Как только успех открыл ему доступ в мир богатства  и
почестей, этот человек с ненасытными  аппетитами  порвал  с  baud  aurea
mediocritas [38]. Он был умен и потому общество людей труда ценил  выше,
чем общество парижских салонов и клубов, о котором в тесном кругу  отзы-
вался с жестокой иронией. Тем не менее  он  обосновался  именно  в  этом
светском обществе, ибо здесь находил более обильный подножный  корм.  Он
все же ухитрялся делать тайные вылазки в другое, весьма  смешанное,  об-
щество, где удовлетворял свою страсть к удовольствиям  и  потребность  в
неограниченной свободе, которая была ему нужна, так как он вел  двойное,
а то и тройное существование. Об этом мало кто знал, дочери же была  из-
вестна только его светская и деловая жизнь.
   Круг знакомых Аннеты состоял главным образом из  богатых  и  довольно
благовоспитанных представителей крупной буржуазии,  которая,  как  новый
господствующий класс, ценой больших усилий создала себе, в конце концов,
какое-то слабое подобие традиций и вместе с  другими  атрибутами  власти
купила и просвещенность. Но просвещенность эта напоминала свет лампы под
абажуром, и более всего буржуазия боялась, как бы не  сместился  или  не
расширился освещенный кружок на столе, ибо малейшая перемена могла поко-
лебать ее уверенность в себе. Аннета  же,  инстинктивно  стремившаяся  к
свету, искала его, где могла, искала в своих  университетских  занятиях,
которые в ее среде считали оригинальничаньем. Однако свет, исходивший из
аудиторий и библиотек, был искусственно смягчен, - это были лучи не пря-
мые, а преломленные. Аннета обрела там смелость мысли, но смелость чисто
отвлеченную, которая даже у ее  наиболее  одаренных  товарищей-студентов
уживалась с полнейшей практической беспомощностью и робостью при  столк-
новении с реальной действительностью. Была еще одна завеса,  заслонявшая
от глаз Аннеты жизнь вне ее мирка: богатство. Вопреки воле  Аннеты  этот
барьер отгораживал ее от великой человеческой общины. Аннета не сознава-
ла даже, до какой степени она отгорожена от мира. Такова оборотная  сто-
рона богатства: это-загон для привилегированных, но все-таки загон,  ок-
руженное забором пастбище.
   Мало того, теперь, когда нужно было выйти из него  на  волю,  Аннета,
давно предвидевшая такую возможность и думавшая о ней без всякого  стра-
ха, уже не хотела выходить. Осуждать ее за это может только тот, кто  не
прощает людям отсутствия логики. Человек, а женщина в особенности,  сос-
тоит не из цельного куска, тем более в том переходном возрасте, когда  к
мятежным порывам и жажде нового уже примешивается парализующая  их  кон-
сервативная сила привычек. Одним взмахом не освободишься от  предрассуд-
ков своей среды и крепко укоренившихся потребностей. На это не  способны
даже самые вольнолюбивые души. Человека одолевают  сожаления,  сомнения,
ничем не хочется жертвовать, все хочется сохранить.  Честная  Аннета  не
хотела лгать, она искренне жаждала любви и свободы, и все-таки  ей  жаль
было лишиться преимуществ прежней жизни. Она готова была порвать со сво-
ей социальной средой, но не могла стерпеть того, что  общество  само  ее
изгоняло. Она не мирилась с положением отверженной. Ее молодая гордость,
которую жизнь не успела еще сломить, вставала на дыбы при мысли, что на-
до искать прибежища в другой среде, хотя и  более  достойной,  но  менее
привилегированной и блестящей. Это в глазах светского  общества  значило
признать себя побежденной. Ей казалось, что легче остаться одинокой, чем
быть деклассированной.
   Эта на первый взгляд мелочная и суетная забота была не лишена основа-
ний. В борьбе между защитниками  классовых  условностей  и  бунтовщиком,
дерзко восставшим против них, весь класс объединяется против  неосторож-
ного, выбрасывает его за борт, принуждает бежать и  подстерегает  каждый
его неверный шаг, стараясь этим оправдать его изгнание.
   Ведь так же точно действует и мать-природа: как  только  какое-нибудь
из ее творений проявит признаки слабости и окажется беззащитной  и  дос-
тупной добычей, пауки тотчас опутают его паутиной. И в этом  нет  ничего
противоестественного, никакого тайного коварства! Таков закон природы. В
ее царстве никогда не прекращается охота. И каждый в свой  черед  бывает
либо охотником, либо дичью... Аннета теперь была дичью.
   Охотники появились и  начали  действовать  с  простодушной  откровен-
ностью. К Аннете пришел в гости ее приятель. Марсель Франк.
   Она была дома одна. Ребенка тетушка Викторина вывезла на обычную про-
гулку. Аннета, немного утомленная, отдыхала у себя в комнате. Она никого
не хотела видеть, но когда ей подали визитную карточку Марселя, она  об-
радовалась и приняла его. Она была ему благодарна за то, что он  поддер-
жал ее в гостиной Люсиль. Правда, поддержал осторожно, не  компрометируя
себя, но Аннета большего и не требовала.
   Она приняла его без церемоний, как старого друга, полулежа на  кушет-
ке, в утреннем пеньюаре. С тех пор как она стала матерью,  она  утратила
ту любовь к порядку, ту подтянутость и требовательность к своему  туале-
ту, над которой всегда подтрунивала Сильвия. Марсель ничуть не жалел  об
этом. Он находил, что Аннета похорошела: свежая, приятная полнота,  неж-
ная томность, влажный блеск подобревших от счастья глаз. Аннета  болтала
с ним охотно и непринужденно, - ее радовало, что она вновь обрела прони-
цательного друга, которому когда-то поверяла все свои сомнения; ей  нра-
вились в Марселе его деликатность и живой ум, она чувствовала к нему до-
верие. Франк, как всегда, понимал ее с полуслова, говорил с ней  сердеч-
но, но Аннета с самого начала почуяла в его обращении поразивший ее  но-
вый оттенок фамильярности.
   Они вспоминали свою последнюю встречу перед злосчастной поездкой  Ан-
неты в Бургундию, к Бриссо, и Аннета признала, что Марсель верно  предс-
казал тогда ее будущее. Она имела в виду только  несостоявшийся  брак  с
Рожэ, но вдруг покраснела при мысли, что Марсель может понять ее иначе и
в душе посмеется над ней. А Марсель сказал лукаво:
   - Да вы и сами это знали не хуже меня! И с видом сообщника стал  под-
шучивать над тем оборотом, какой приняла вся эта история. Аннета испыты-
вала чувство неловкости, но старалась скрыть его под маской иронии.
   А Марсель разошелся:
   - Да, вы это знали лучше меня! Мы, мужчины, просто смешны, когда  во-
ображаем, будто женщинам нужно учиться у нас нашей хваленой мудрости. Мы
попадаемся на их удочку, когда они вкрадчивым голоском, глядя на нас ши-
роко открытыми милыми глазками, робко спрашивают, что им делать. Они са-
ми это отлично знают и просто потакают нашей мании: мы ведь очень  любим
поучать. А между тем не мы женщинам, а они нам могли  бы  давать  уроки!
Когда я предсказывал, что Бриссо не удастся поймать вас в свои  сети,  я
никак не думал, что вы выпутаетесь из этих сетей таким  блестящим  обра-
зом. Это я называю настоящей смелостью. Браво! Ну еще бы уж если  вы  на
что-нибудь решились... Хвалю, хвалю за бесстрашие!
   Аннета слушала его в замешательстве. Странно! Она  решилась  защищать
свое право поступать так, как поступила. Еще недавно в  гостиной  Люсиль
она готова была отстаивать это право перед целым светом. А теперь ее ко-
робили похвалы Марселя и его новый тон! Это оскорбляло ее  целомудрие  и
чувство собственного достоинства. Она сказала:
   - Не хвалите меня! Я не такая смелая, как вы думаете: я не хотела то-
го, что произошло. У меня и в мыслях этого не было...
   Но ее гордость и совестливость не мирились с ложью, и она тут же поп-
равила себя:
   - Нет, это неверно! Конечно, я думала об этом. Но  не  потому,  чтобы
хотела, а потому, что боялась этого. И одно мне до  сих  пор  непонятно:
как я могла пойти навстречу тому, чего боялась, чего вовсе не хотела?
   - Ну, это естественно, - сказал Марсель. -  То,  чего  мы  страшимся,
всегда притягивает нас. Когда боишься чего-нибудь, это еще вовсе не зна-
чит, что в глубине души ты этого не желаешь. Но осмелиться  на  то,  что
тебя страшит, способен далеко не всякий. А вы осмелились. Вы  не  побоя-
лись совершить ошибку. Жизнь нельзя прожить, не делая ошибок. Ведь  оши-
баться - значит познавать. А познавать необходимо... Но мне все же дума-
ется, дорогая моя, что, проявив такую смелость, вы должны  были  принять
некоторые предосторожности. Ваш партнер очень виноват в том, что взвалил
на вас такую обузу.
   Аннета, слегка задетая, возразила:
   - Для меня это вовсе не обуза.
   Марсель, подумав, что Аннета из  великодушия  хочет  оправдать  Рожэ,
сказал:
   - Так вы его все еще любите?
   - Кого? - спросила Аннета.
   - Ну, теперь ясно, что больше не любите! - со смехом заметил Марсель.
   - Я люблю своего ребенка, - сказала Аннета. - Все остальное для  меня
уже прошлое. А о прошлом никогда нельзя знать  наверное,  было  оно  или
нет. Его перестаешь понимать. Это печально...
   - Но в этом тоже есть своя прелесть, - отозвался Марсель.
   - Я ее совсем не чувствую. Смаковать ощущения не в моем характере,  -
сказала Аннета. - А вот мой сын - это настоящее, и это на всю жизнь.
   - Это настоящее нас вытесняет, и придет день, когда вы  для  него,  в
свою очередь, станете прошлым.
   - Что поделаешь! Впрочем, мне приятно думать даже о том, что меня бу-
дут топтать его маленькие ножки.
   Марсель стал подсмеиваться над ее страстной любовью  к  сыну.  Аннета
сказала:
   - Где вам меня понять! Вы же не видели моего Марка  -  это  настоящее
чудо! Да если бы и увидели, не сумели бы его оценить. Вы годны только на
то, чтобы судить о картинах, о скульптуре, о всяких  бесполезных  игруш-
ках. А единственное в мире чудо-тельце ребенка - вы не способны  увидеть
по-настоящему. Не стоит и описывать его вам...
   Но она все-таки принялась его описывать - подробно, любовно. Она сама
смеялась над своими восторженными, пылкими преувеличениями, но ничего не
могла с собой поделать. Ее  отрезвил  снисходительно-насмешливый  взгляд
Марселя.
   - Я вам надоела... Простите!.. Вам это непонятно?
   О нет. Марсель понимал. Марсель способен был понять все! Что ж,  каж-
дому свое. О вкусах не спорят...
   - Итак, давайте подведем итог, - сказал он. - Вы родили ребенка,  что
называется, под кустом и, следовательно, выступили против установленного
порядка и законного брака. Притом вы ничуть не раскаиваетесь и  бросаете
вызов всем устоям общества.
   - Каким устоям? - спросила Аннета. - Я никого и ничего не задеваю.
   - Как? А общественное мнение, а традиции, а кодекс Наполеона?
   - Мне нет дела до мнения других!
   - Вот это-то и есть самый дерзкий вызов, этого-то люди никогда  и  не
прощают!.. Ну хорошо, пусть так. Все порвано, вы отошли от своего клана.
А дальше что? Что вы намерены делать теперь?
   - То же, что делала до сих пор.
   Марсель посмотрел на нее скептически.
   - А что? Вы думаете, я не смогу жить, как прежде?
   - Не стоит!.. И кроме того...
   Марсель вместо доказательства напомнил ей о визите к Люсиль: вряд  ли
она может надеяться занять прежнее положение в свете. Аннета и сама  это
понимала, ей незачем было это объяснять. Больно уязвленная, она не имела
ни малейшего желания делать новые попытки. Но ее удивляло,  что  Марсель
так настойчиво это подчеркивает. Обычно он бывал тактичнее. Она сказала:
   - В конце концов мне сейчас все равно - у меня есть ребенок!
   - Но не можете же вы ограничить свою жизнь воспитанием ребенка?
   - По-моему, это значит не ограничить, а сделать ее  шире,  богаче.  В
сыне я вижу целый мир, мир, который будет расти, и я буду расти вместе с
ним.
   Марсель с большим азартом, но и с не меньшей иронией стал ей  доказы-
вать, что этот мирок не сможет удовлетворить  такую  жадную  и  требова-
тельную натуру, как у нее. Аннета слушала его, сдвинув брови,  испытывая
саднящую боль в сердце, и мысленно с возмущением прот