его наблюдений: распевал ли он, играл или мастерил  что-нибудь
- он в то же время с любопытством следил за матерью. У ребенка ум  такой
же быстрый и неугомонный, как его резвые ножки. Хотя бы он стоял  к  вам
спиной, он все равно вас видит, словно у него на затылке  глаза,  и  его
кошачьи ушки, как флюгер, повертываются на звук голоса во все стороны. И
пусть его внимание подобно вращающемуся маяку, пусть он и гонится  сразу
за несколькими зайцами, он никогда не теряет следа и не  унывает,  зная,
что завтра начнет снова... Заяц, за которым охотился Марк,  легко  попа-
дался. Увлекающаяся, любвеобильная, общительная Аннета  не  скряжничала:
она расточала себя без оглядки.
   Она то обращалась с Марком, как с маленьким, - и тогда он обижался  и
находил ее смешной; то разговаривала с ним, как  с  взрослым  товарищем,
равным ей по уму, - и мальчику становилось скучно, он про  себя  называл
ее "надоедой". Иногда она при нем начинала думать вслух, произносить це-
лые монологи, как будто он способен был что-нибудь  понять!  Тогда  Марк
решал, что она чудачка, и наблюдал за ней сердито и  насмешливо.  Он  не
понимал ее, но это ведь никому не мешает судить другого человека.
   Марк придумал себе очень удобную манеру, которая  годилась  для  всех
случаев: наглую и рассеянную вежливость благовоспитанного мальчика,  ко-
торый делает вид, будто слушает то, что он  обязан  слушать,  но  ничуть
этим не интересуется (у него свои дела) и только  ждет,  чтобы  взрослые
поскорей замолчали. Иногда он в угоду матери разыгрывал ласкового и неж-
ного сына. Он знал, что мать сейчас же так и загорится радостью.  Аннета
всем сердцем откликалась на его ласку, а он испытывал  к  ней  снисходи-
тельное презрение за то, что она так легко  попадается  на  эту  удочку.
Когда же она вела себя не так, как он ожидал, он злился,  но  уважал  ее
больше.
   Марк был не способен долго выдерживать роль.
   Дети для этого слишком гибки и неустойчивы. Он изображал любящего сы-
на и умилял Аннету нежностями, а через минуту бесстыдно  показывал  свое
равнодушие к ней, и Аннета терялась, не знала, что думать.
   Случалось, что, не стерпев разочарования и досады (особенно в те ред-
кие минуты, когда у нее являлось смутное подозрение, что Марк упорно ра-
зыгрывает какую-то роль), Аннета со свойственной ей  вспыльчивостью  (да
простят ее современные педагоги!) в раздражении шлепала его...  Конечно,
это было против всех правил и оскорбляло ребенка. В глазах англосаксонки
Аннета, разумеется, навеки себя этим позорила. Но нам, старым французам,
такие вещи не в диковинку... "Qui bene amat..." [44]. Поговорку эту мож-
но всегда услышать в буржуазных семьях, где еще не совсем забыли латынь.
   Всем нам в детстве взрослые таким способом доказывали свою любовь.  И
мы, как и сын Аннеты, в глубине души считали, что в трех случаях из  че-
тырех шлепки получены за дело. Но если мы, как Марк,  и  не  переставали
любить ту, которая нас ими награждала, то, по правде говоря, после  этих
шлепков она несколько теряла свой авторитет в наших глазах. Быть  может,
именно поэтому мы, как и Марк, чаще давали ей повод шлепать нас.
   Отшлепанному представлялся удобный случай изображать из себя несчаст-
ную жертву. И Аннета, раскаиваясь в том, что злоупотребила своей  силой,
чувствовала себя виноватой. Приходилось умилостивлять Марка. А он только
и ждал, чтобы она первая подошла.
   Торжество слабости! Этим оружием особенно умеют пользоваться женщины.
Но здесь в роли женщины оказывался ребенок. Это дитя, у которого еще  не
обсохло на губах материнское молоко, было более чем наполовину женствен-
но, обладало хитростью и уловками девочек. Аннета была  безоружна  перед
маленьким плутом. В столкновениях с ним она  представляла  сильный  пол,
этот глупый сильный пол, который стыдится своей силы и  готов,  кажется,
просить за нее прощения. Борьба была неравная. Малыш издевался над нею.
   Не надо думать, что Марк был просто  хитрый  комедиант,  потешавшийся
над людьми. В нем, так же как в его деде, уживались противоположные чер-
ты. Очень немногие способны были увидеть то, что скрывалось за шутовской
маской старого Ривьера, ту драму, которую таят иногда под веселым циниз-
мом и жаждой наслаждений некоторые "завоеватели". В душе Рауля были тем-
ные провалы, куда никому не разрешалось заглянуть. Такие тайны скрывают-
ся за галльским смехом гораздо чаще, чем мы думаем, но  люди  хранят  их
про себя. У Аннеты они тоже были, и никогда она не посвящала в них отца.
Однако и его тайн она не знала точно так же, как теперь  не  знала  души
сына. Каждый из них оставался всегда замкнутым в себе. Странная  стыдли-
вость! Люди меньше стыдятся выставлять напоказ свои пороки  и  низменные
аппетиты (а Рауль даже щеголял ими!),  чем  обнаруживать  свою  душевную
трагедию.
   У Марка была своя трагедия.  У  ребенка,  который  растет  один,  без
братьев и товарищей, достаточно досуга, чтобы блуждать в погребах жизни.
А погреба Ривьеров были глубоки и обширны.  Мать  и  сын  могли  бы  там
встретиться, но они не видели друг друга. Нередко, думая, что они  очень
далеко друг от друга, они шли рядом, минуя один другого, потому что  оба
брели в потемках, с  завязанными  глазами:  Аннете  мешал  видеть  демон
страсти, все еще владевший ею, мальчику -  эгоизм,  естественный  в  его
возрасте. Но Марк был еще только у входа в пещеру и не искал выхода, как
искала его Аннета, натыкаясь на стены. Он притаился на одной  из  первых
ступенек и грезил о будущем. Еще неспособный понять жизнь, он уже творил
ее в мечтах.
   Ему не пришлось далеко идти, он скоро наткнулся  на  страшную  стену,
перед которой душа человеческая встает на дыбы, объятая ужасом: он  уви-
дел близко смерть. Стена эта росла, а болезнь ее опоясывала. Тщетно было
искать выхода. Стена была сплошная - ни единого просвета. Не было надоб-
ности говорить Марку, что тут стена: он тотчас почуял ее в темноте и за-
фыркал, как лошадь, весь ощетинившись. Он ни с кем не говорил о  смерти,
и никто не говорил ему о ней. Все как будто условились молчать об этом.
   Аннета, как все нынешние молодые женщины, была плохим педагогом. Ког-
да она еще была молоденькой девушкой, она слышала вокруг много  разгово-
ров о педагогике и сама охотно с  усиленной  серьезностью  рассуждала  о
ней, придавая методам воспитания гораздо  больше  значения,  чем  матери
прежних времен, растившие детей вслепую. Но когда у нее родился ребенок,
она оказалась безоружной против тысячи и одной неожиданностей, преподне-
сенных ей жизнью, и во многих случаях не знала,  на  что  решиться.  Она
строила теории, но не применяла их или отвергала после первых же опытов,
и в конце концов, положившись на инстинкт, предоставила всему идти своим
чередом.
   Религия была одним из тех вопросов, которые особенно ее заботили: она
не знала, как практически решить его  для  своего  ребенка.  Большинство
подруг ее юности, девушки из  богатой  республиканской  буржуазии,  были
воспитаны религиозными матерями и нерелигиозными отцами, но не  страдали
от столкновения двух мировоззрений: в светском обществе они отлично ужи-
ваются, как и многие другие противоречия, ибо здесь ни одно  чувство  не
имеет третьего измерения. Аннета тоже ходила в церковь - по обязанности,
как в лицей. К первому причастию она готовилась, точно к экзамену,  доб-
росовестно, но без всякого душевного волнения. Торжественные  богослуже-
ния, на которых она присутствовала в церкви их богатого прихода, были  в
ее глазах чем-то вроде светских развлечений. Порвав со своей средой, она
забросила и все религиозные обязанности.
   Современное общество (а церковь - одна из его опор) сумело так извра-
тить и опошлить великие человеческие чувства, что  Аннета,  хранившая  в
душе сокровища веры, которых с избытком хватило бы на сотню святош, счи-
тала себя неверующей. Было это потому, что она отождествляла  религию  с
бормотанием молитв и устарелой экзотикой церковных обрядов. Религия была
роскошью для богачей и утешительным обманом для глаз и сердец  бедняков,
утверждающим существующий порядок, а следовательно, их нищету.
   С тех пор как Аннета перестала ходить в церковь, она ни разу не  ощу-
щала в этом потребности. Она не сознавала, что ее страстные порывы,  са-
мобичевания, бурные разговоры со своей совестью - это те  же  богослуже-
ния.
   Она не хотела внушать своему сыну то, без чего сама прекрасно обходи-
лась. Быть может, у нее и не возник бы даже этот вопрос, если бы  (какой
парадокс!) его не подняла Сильвия. Да, Сильвия, которая была не  религи-
ознее парижского воробья и в то же время не считала бы  себя  порядочной
замужней женщиной, если бы дело обошлось без благословения церкви. И она
находила неприличным, что Аннета не крестила сына. Аннета  была  другого
мнения, но всетаки согласилась сделать это, чтобы  Сильвия  могла  стать
крестной матерью Марка, - и больше об этом не думала. Так обстояло дело,
пока не появился Жюльен. То, что Жюльен был верующий и соблюдал все  об-
ряды, не сделало верующей Аннету, но внушило  ей  некоторое  уважение  к
этим обрядам, и она задумалась над вопросом, которому до тех пор не при-
давала значения: что делать с Марком? Посылать его в церковь? Учить  то-
му, во что она не верила сама? Она задала этот вопрос Жюльену, и он воз-
мутился. Он стал горячо убеждать ее, что ребенку надо открыть божествен-
ные истины.
   - Но если для меня это не истины? Значит, я должна лгать, когда  Марк
начнет задавать мне вопросы?
   - Нет, не лгать, но не мешать ему веровать, потому что это нужно  для
его блага.
   - Нет, обман не может быть для него благом! И, когда он узнает, что я
его обманывала, сможет ли он меня уважать? Не вправе ли он  будет  упре-
кать меня? Он перестанет мне верить, и, как знать, не  помешает  ли  эта
навязанная ему религия его дальнейшему разумному развитию?
   Тут Жюльен насупился, и Аннета поспешила переменить разговор.
   Но как же все-таки быть? Ее друзья, протестанты, советовали ей заста-
вить Марка изучать все религии, и пусть сам выбирает,  когда  ему  минет
шестнадцать лет! Аннета хохотала: какие странные понятия о религии!  Как
будто это предмет, по которому сдают экзамен.
   Ока так ничего и не решила. Гуляя с Марком, заходила в церковь, сади-
лась в уголке, и они любовались лесом уходящих  ввысь  каменных  колонн,
бликами света, просачивавшегося в эту чащу сквозь цветные стекла,  взле-
том сводов и белыми хорами. Они наслаждались тихим,  монотонным  пением.
Здесь душа словно омывалась в грезах и сосредоточенности...
   Марку, пожалуй, нравилось сидеть так, держа мать за руку,  слушать  и
тихонько перешептываться с нею. Было тепло, уютно, почти  сладострастное
блаженство разливалось по телу...
   Да, если бы это продолжалось не слишком долго! Ему  быстро  надоедала
дремотная, разнеживающая тишина. Он испытывал потребность двигаться,  он
думал о конкретных вещах. Мозг его работал: наблюдал, подмечал. Марк ви-
дел, что все в церкви молятся, а его мать - нет. И делал выводы про  се-
бя, не высказывая их вслух. Он вообще задавал вопросы редко, гораздо ре-
же, чем другие дети: он был очень самолюбив и  боялся,  что  его  сочтут
глупым.
   Но однажды он все-таки спросил:
   - Мама, что такое бог? Аннета ответила:
   - Не знаю, милый.
   - Так что же ты знаешь? Она засмеялась и притянула его к себе:
   - Вот, например, знаю, что люблю тебя.
   Ну, это для Марка была не новость, ради этого не стоило ходить в цер-
ковь!
   Натура у него была не очень впечатлительная, и он не имел ни малейшей
склонности ко всем тем смутным волнениям сердца, которыми  тешатся  "эти
женщины".  Аннета  чувствовала  себя  совершенно  счастливой,  когда  ее
мальчик был с нею, когда ей не очень докучали материальные заботы и уда-
валось урвать час от неотвязных трудов. Ей незачем было искать бога  да-
леко - он был в ее сердце. Марк же мог бы сказать о себе, что у  него  в
сердце только он, Марк, а все остальное - чепуха. Он требовал, чтобы все
было ясно и точно. Кто такой этот бог в конце концов? Это  тот  человек,
что стоит перед алтарем в чем-то похожем на  женскую  юбку  и  золоченом
нагруднике? Или привратник у входа, с тростью, в коротких штанах и  чул-
ках, обтягивающих икры? Или намалеванные на стенах церкви люди - по  од-
ному в каждом приделе, - которые сладко улыбались,  точь-в-точь  как  те
дамы лизуньи, которых он терпеть не мог?
   - Мама, уйдем!
   - Почему? Разве тут нехорошо?
   - Хорошо... Но пойдем домой!
   Однако что же такое бог?.. Марк больше не приставал с этим вопросом к
матери. Когда взрослые признаются, что они чего-нибудь не знают,  значит
это их не интересует... И Марк самостоятельно продолжал свои  изыскания.
Слышанные не раз слова молитвы: "Отец наш небесный" (такое местопребыва-
ние казалось уже в те времена сомнительным наиболее развитым  мальчикам,
ибо небесам предстояло стать для них новой ареной спорта). Библия, кото-
рую он перелистывал с равнодушным любопытством, как всякие другие старые
книги, вопросы, с небрежным видом заданные взрослым, и  подхваченные  на
лету ответы: "Бог - это невидимое существо. Он создал мир..." Вот как!..
Но это было уж совсем не понятно! Впрочем, Марк был сыном своей  матери:
бог не занимал его воображения. Одним владыкой больше или  меньше  -  не
все ли равно!..
   Марка интересовало другое: собственное существование, и то, что этому
существованию угрожало, и то, что будет с ним после.  Глупые  разговоры,
которые велись в мастерской у Сильвии, довольно рано привлекали его вни-
мание к этим вопросам. Девушки любили страшные истории, от  которых  му-
рашки бегали по коже, и без умолку рассказывали о всяких несчастных слу-
чаях, внезапных смертях, болезнях, похоронах... Смерть возбуждала их.  А
у мальчика это слово вызывало инстинктивный животный страх,  все  в  нем
вставало на дыбы. Вот об этом ему очень хотелось  расспросить  мать!  Но
здоровая духом Аннета никогда не говорила о смерти и никогда не думала о
ней. Не до того ей было тогда! Надо было прокормить себя и  сына.  Когда
мысли с утра до ночи заняты здешним миром, то раздумывать о мире загроб-
ном - праздное занятие, недоступная роскошь. Только когда  те,  кого  мы
любим, уходят от нас в иной мир, этот  неведомый  мир  занимает  главное
место в наших мыслях. А сын Аннеты был здесь, с нею. Правда, если бы она
его лишилась, и жизнь и смерть потеряли бы  для  нее  всякую  цену.  Эту
страстную натуру не мог бы удовлетворить мир бесплотных теней,  мир  без
любимого тела!
   Марк видел, что мать сильна и смела, всегда занята и не разделяет его
страхов, и ему было стыдно обнаружить перед ней свою  слабость.  Значит,
надо самому с этим справиться. А это было не так-то просто! Но,  разуме-
ется, маленький человечек не занимался решением сложных отвлеченных воп-
росов. Ход его размышлений был таков: смерть - это  исчезновение  других
людей. Ну и пусть себе исчезают, это меня не касается. Но я сам - неуже-
ли я тоже могу исчезнуть?
   Как-то раз Сильвия при нем сказала:
   - Что поделаешь, все мы умрем!..
   Марк спросил:
   - А я? Сильвия засмеялась.
   - Ну, у тебя еще довольно времени впереди!
   - Сколько?
   - Пока не состаришься.
   Но Марк отлично знал, что хоронят и детей. И потом, когда  он  соста-
рится, все равно он будет тот же Марк. И он, Марк, когда-нибудь умрет...
Это ужасно! Неужели никак нельзя спастись? Должно же быть что-нибудь, за
что можно зацепиться, - ну вот как за гвоздь в стене? Должна же быть ру-
ка, за которую можно ухватиться... "Не хочу исчезнуть!.."
   Потребность в такой руке, естественно, могла бы привести и  его,  как
стольких других, к богу, к этой протянутой на помощь руке, которую рису-
ют людям страх и отчаяние. Но мать, по-видимому, не искала такой  опоры,
и этого было достаточно, чтобы и Марк отбросил эту мысль. При всем своем
критическом отношении к Аннете он был всецело под ее влиянием. Раз  она,
несмотря на то, что ожидало и ее, могла быть спокойна, значит и он  счи-
тал своим долгом держаться так же стойко, как она. Этот  нервный,  хруп-
кий, трусоватый мальчуган все же недаром был сыном  Аннеты.  "Если  она,
женщина, не боится, так я и подавно не должен бояться". Но не думать  об
этом, как не думают взрослые, - вот этого он не мог!  Мысль  приходит  и
уходит, и нельзя ей помешать, особенно ночью, когда не спишь...  Ну  что
ж, тогда не надо бояться думать о том, что делается с  человеком,  когда
он умирает...
   Конечно, Марк не мог это знать. Его оберегали от всяких мелочных впе-
чатлений, связанных со смертью. Он видел ее только на некоторых картинах
в музее. Цепенея от ужаса, он ощупывал свое тело... Как бы узнать,  уви-
деть? Одно неосторожное слово приоткрыло ему бездну, куда он жаждал заг-
лянуть.
   Как-то летним днем он торчал без дела у окна,  развлекаясь  тем,  что
ловил мух и обрывал им крылья. Ему смешно было смотреть, как они дрыгают
лапками. Он не думал, что делает им больно, он видел в этом просто заба-
ву. Мухи были для него живые игрушки, и их ничего не  стоило  сломать...
За таким занятием застала его мать и с запальчивостью, которой  она  ни-
когда не умела обуздывать, схватила за плечи и стала трясти, крича,  что
он дрянной, мерзкий мальчишка...
   - Хорошо было бы, если бы тебе вот так переломали руки? Разве  ты  не
понимаешь, что мухам так же больно, как тебе?
   Марк притворно захихикал, но слова матери его поразили.  Такая  мысль
ему и в голову не приходила. Значит, животные чувствуют  то  же,  что  и
он!.. Он не склонен был жалеть их, но с этих пор он смотрел на  них  уже
другими глазами, внимательно, тревожно и враждебно. Лошадь,  свалившаяся
на улице... Раздавленная, визжащая собака... Он  жадно  приглядывался  к
ним... Желание узнать было так сильно, что заглушало жалость.
   Так как за эту гнилую, серую зиму без солнца и морозов мальчик  очень
похудел и частые простуды, легкие, но предательские, выпили весь румянец
с его щек, то к Пасхе Аннета сняла на две недели комнату  у  крестьян  в
Бьеврской долине. В комнате этой была только одна широкая кровать, и они
с Марком спали на ней вместе. Марку это не очень-то  нравилось,  но  его
мнения не спрашивали. Зато весь день он, к  своему  удовольствию,  бывал
один: Аннета уезжала в Париж по делам и поручала надзор за мальчиком хо-
зяевам, а те за ним совсем не смотрели. Марк с утра убегал  в  поле.  Он
пристально вглядывался во все, ища и в живых существах, и в неодушевлен-
ных предметах чего-то, ему не известного, но близко его касающегося, ибо
во всем, что совершалось в природе, ему чудилась какая-то незримая связь
с его собственным существованием. Раз он, бродя по лесу, услышал  издали
крики мальчишек. Обычно он не участвовал в их играх,  потому  что  хотел
верховодить, но был для этого недостаточно силен. А сейчас его  потянуло
к ним. Подойдя ближе, он увидел, что пятеро или шестеро мальчиков  стоят
вокруг искалеченной кошки. Ей кто-то перешиб хребет, и мальчишки  забав-
лялись тем, что переворачивали ее, тыкали в нее палками, всячески  мучи-
ли. Марк, не раздумывая ни минуты, кинулся на сорванцов и пустил  в  ход
кулаки. Опомнившись от неожиданности, вся орава с гиканьем бросилась ту-
зить его. Марку удалось убежать, но убежал он недалеко -  остановился  в
нескольких шагах и спрятался за дерево. Он стоял, заткнув уши, а уйти не
решался... Через минуту-другую он подошел ближе. Озорники подняли его на
смех. Они кричали:
   - Эй ты, трусишка! Что, испугался? Иди сюда, посмотри, как она околе-
вает!
   Он подошел, не желая, чтобы его сочли мокрой курицей. К тому  же  ему
хотелось посмотреть. Животное с наполовину вырванным окровавленным  гла-
зом лежало на боку. Задняя часть тела, уже парализованная,  была  непод-
вижна, а бок еще вздымался от дыхания. Кошка пыталась приподнять  голову
и отчаянно хрипела. Она мучилась, а смерть не приходила. Мальчишки  кор-
чились от смеха. Марк смотрел молча, словно оцепенев. Вдруг