руг  засвистело,  закружилось  в  бешеных  вихрях. Потекли  по  застывшим
надувам струйки снежной пыли, зловеще зашипела поземка.
     Палатка  выгибается от напора  ветра,  струною звенят оттяжки.  Затухла
печь. Дрова кончились, холод находит щели, просачивается внутрь. Мы кутаемся
в теплую одежду. Уснуть невозможно, но и разговор не налаживается.
     -- Что  же  вы, черти,  молчите?  Помирать, что  ли,  собрались? --  не
выдержал Пресников.
     -- Все переговорено, Саша, -- слышится голос Евтушенко из дальнего угла
палатки.
     -- Ну, петь, что ли, давайте!..
     Однако никто  не  поддерживает Пресникова. В палатке  снова молчание, а
снаружи еще нестерпимее  рокот непогоды. Вдруг  откуда-то  сверху,  издалека
доносятся  гулкие удары чего-то тяжелого,  скатывающегося по стенке провала.
Мы настораживаемся; звук, затихая, доносится уже со дна ущелья.
     --  Пирамида  свалилась.  Видно,  веревки  не  выдержали,  -- угрюмо  и
спокойно замечает Лебедев.
     Опять  молчание. Всех тревожило другое, более  близкое: что будет, если
ветер  сорвет нашу палатку и  мы окажемся  лицом  к лицу  с бураном на голых
камнях, далеко от леса?.. Надо быть готовым и к такой неприятности.
     На палатку  с  наветренной стороны все тяжелее  наваливается насыпаемый
ветром сугроб,  угрожающе прогнулась  стенка, и  вскоре лопнула, не выдержав
тяжести, средняя  оттяжка. В  палатке стало еще  темнее,  все сбились в кучу
вокруг затухшей печки. В таком положении -- прижатых друг к другу -- людей и
сломил тревожный сон...
     Нас  разбудил человеческий крик  с края седловины: кто-то искал нас или
взывал о  помощи -- по крику разгадать было невозможно. Все приподнялись. Мы
с Лебедевым выбрались наружу.
     Вокруг зима, лютая, холодная. Ветер свистит, наметая сугробы.
     -- Oro-го-о!.. -- подает голос Лебедев.
     Ответа нет.  Я беру винтовку. Гул бурана перекрывает резкий грохот двух
выстрелов, и тотчас же из снежной мглы показывается собака, а за ней человек
с большой котомкой за плечами.
     --  Так и знал  -- Василий!  С ума сошел  человек,  честное  слово!  --
растроганно кричит Лебедев, бросаясь навстречу Мищенко.
     -- Проклятая погодка! -- цедит тот сквозь сжатые зубы. -- Всю седловину
обшарил, не могу найти палатку! Вишь, как ее замело!
     --  Чего тебя понесло  сюда в бурю? Долго  ли самому  пропасть в  такую
чертову непогодь? Почему не подождал утра?
     --  Дровишек принес: за ночь, поди, все сожгли, и чай  согреть нечем. В
ущелье  теплее,  шел  по ветру, думал  --  скоро доберусь, а оно,  вишь, как
студено  наверху, --  говорит  Василий Николаевич, еле шевеля  закоченевшими
губами и вздрагивая всем телом.
     Я помогаю ему стащить с плеч котомку с дровами, пытаюсь втолкнуть его в
палатку, но на нем так задубела одежда и он сам так закоченел, что  не может
согнуться, а вход очень низкий.
     -- А  ну, хлопцы, вылезайте, да  быстрее, -- отогреть  гостя  надо!  --
кричит Лебедев.
     Из   палатки  выскочили   Пресников  с   Дубровским,  и  мы   вчетвером
набрасываемся на Василия Николаевича, как коршуны  на  добычу,  валим  его в
снег,  катаем, растираем лицо, поднимаем на  ноги, толкаем под  бока и снова
бросаем на  снег. Минуты  через  две такой потасовки  Мищенко  уже  начинает
отбиваться.
     -- Ишь вредный  мужичишка, еще как следует  не  ожил, а уже дерется! --
приговаривает Лебедев, усердно растирая другу нос.
     Пресников вырывает Василия  Николаевича из-под Лебедева, ставит на ноги
перед собою:
     -- Скажи -- бублик!..
     -- Пуплик...
     -- Теперь  входи, -- удовлетворенно  говорит  Пресников, хватает его за
шиворот и легко водворяет в палатку.
     Товарищи помогают Василию Николаевичу раздеться. Кто-то уже скрутил ему
цигарку. Запылали дрова в печи, быстро наполняя палатку теплом. Теперь можно
всем раздеться и размять онемевшие за ночь конечности.
     А непогода продолжает злиться.
     После тревожной и холодной  ночи, когда температура в палатке держалась
ниже  нуля, всем  захотелось горячей  пищи. Но что можно  сделать  при таком
скудном  запасе топлива  да  еще  на железной  печке?  Принесенные  Василием
Николаевичем  дрова  мы  разделили  на две части, оставив половину  дров  на
вечер: одной кучки едва могло хватить только на то, чтобы вскипятить чайник.
А  всем  вдруг  захотелось рисовой  каши. Но как ее приготовить? Если варить
кулинарам,  то  для того, чтобы  сварить рис, нужно продержать его в кипящей
воде около двадцати пяти минут. У нас, конечно, такой возможности не было.
     На помощь пришел Василий Николаевич, уже успевший отогреться.
     -- Кто дежурный? Ты, Дубровский? -- спросил он и, не  дожидаясь ответа,
распорядился:  -- Натай снегу  в котле, насыпь в него рису и ставь на  печь.
Важно, чтобы вода  с  крупою закипела, а потом и без огня можно варить любую
кашу.
     Дежурный принялся за дело, а мы с нетерпеливым ожиданием следили за его
действиями. Когда вода с рисом  закипела, Василий Николаевич снял кастрюлю с
печи,  бережно  завернул ее  в  свою телогрейку, а  затем плотно  закутал  в
полушубок.
     -- Ишь  как  ты ее, голубушку, обхаживаешь, -- облизнув губы, засмеялся
Пресников.
     --  А  вот  она минут сорок  попреет в собственном  пару  и дойдет куда
лучше, чем на огне. Пальчики оближешь! -- ответил Мищенко.
     Действительно,  через  сорок  минут,  когда погасла  печь и снова стало
холодно в палатке, мы наслаждались горячей рисовой кашей.
     А за полотняной стеной нашего  жилья  бушует пурга. Нависший сугроб уже
отнял у нас треть площадки и продолжает давить сверху, выгибая перекладину.
     В полдень  на седловину  спустились олени. Они бродят  вокруг  палатки,
копытят  снег,  укладываются  отдыхать  на совершенно  открытой площадке  по
двое-трое  вместе, подставляя  ветру свои пышношерстные  спины. Появление их
здесь  несколько озадачивает  нас: почему бы  им не спуститься в  тайгу? Гам
теплее и тише. Вероятно, сказывается привязанность к человеку.
     Медленно тянутся часы нашего невольного заточения. Кто Дремлет,  уронив
голову  на плечо соседа, кто о чем-то размышляет, устремив взгляд в потолок.
Бойка,  свернувшись  клубочком и прикрыв хвостом  нос, спит  у ног Лебедева.
Василий Николаевич высовывает голову наружу.
     --  Ни света, ни просвета, братцы. Считай, до утра  зарядил губодуй, --
говорит он, прикрывая щель и поглубже забираясь в спальный мешок.
     Именно в  эту минуту налетел новый свирепый шквал,  и полотняная стенка
лопнула пополам. Гора снега свалилась на нас
     -- Одевайтесь и выходите! -- приказывает Лебедев.
     В сумраке начинается  возня, никто  не может найти свои вещи,  слышится
ругань. Ветер  полощет разорванные  борта палатки,  бросая в  лицо пригоршни
снега.
     --  Говорю, выходи! -- слышится  сквозь вой бурана  голос  Лебедева. --
Пресников, задерживаешь всех.
     -- Шапку потерял, -- отвечает тот.
     --  Завяжи голову мешком и  выходи! -- приказывает  Лебедев,  опоясывая
себя веревкой и передавая конец товарищам.
     Буран обрушивает на нас весь свой гнев. Стужа  слепит  глаза,  обжигает
ноздри.
     Впереди идет  Лебедев, за ним, держась  за  веревку,  шагают остальные.
Передвигаясь  почти вслепую, с трудом  добираемся до склона. Идти становится
легче, потому что под ногами спуск и буран здесь несколько тише. Идем наугад
среди мелких  скал, по  ложбинам  с  крутыми  откосами. Очевидно, спускаемся
вниз, в ущелье,  где непременно должен быть  лес, и значит, будет  костер. О
большем мы и не мечтаем.
     -- Не отставать, держаться друг друга! -- подбадривает Лебедев.
     Только через час крутизна спуска переломилась, россыпи и скалы остались
позади.  Под  ногами  -- гладкий  надувной  снег,  скользкий,  как  лед.  Мы
скатываемся  по нему на дно ущелья.  Нас  встречают  лиственницы, маленькие,
сгорбленные,  захлестанные  ветром.  И сюда  вернулась  зима,  от  весны  не
осталось и следа. Можно было бы устроить привал, но Лебедев упрямо ведет нас
вперед.
     Спускаемся  по ущелью еще ниже и  тут замечаем  свежесрубленные  пни, а
затем  показываются и палатки. Молодчина  Кирилл Родионович -- как  уверенно
вывел нас к лагерю!
     И  вот  уже мы у  огромного  веселого  костра, вернувшего  нам  силы  и
бодрость духа. Развязываются лямки, слышится смех...
     --  Евтушенко,  чья  шапка   на  твоей  голове?  --  спрашивает  грозно
Пресников.
     -- Твоя, Саша. Честное слово, второпях попалась под руку. Но тебе  же в
косынке лучше: губы подкрасить -- и Мария Ивановна.
     И  в самом деле, только сейчас замечаем, как забавен богатырь Пресников
в  своем женском  уборе.  Дружный  хохот  гремит  вокруг потешной, притворно
рассерженной "Марии Ивановны". Возбужденные собаки вскакивают со своих мест,
осматриваются  по сторонам, нюхают воздух и в недоумении  присоединяют  свой
истошный лай к  хохоту  людей.  Это  безудержное  веселье было, по-видимому,
разрядкой, необходимой после недавнего нервного напряжения.
     Восьмого  мая, после  полудня, буран  ослабел,  хотя  поземка  все  еще
перевеивала сугробы и из лохматых туч падал сухой иглистый снег.
     Заметно   посветлело  вокруг   и   ожило.  Прозвенел   тонкий   голосок
черноголовой синицы,  пикнул поползень, и  где-то  внизу,  в  ущелье, ударил
пробной очередью по твердой древесине дятел. Ломкий стеклянный звон  донесся
со дна заледеневшего ручья. Природа  пробуждалась робко, недоверчиво. Только
лес шумел вольно, широко, как неутомимая река.
     С  гольца  к лагерю  спустились  олени. Их  скрипучие шаги  мы услышали
издалека,  и это  означало,  что  воздух  вновь  обрел звукопроницаемость --
верный признак уже наступившего перелома в погоде.
     К сожалению,  человек узнает о  таких изменениях последним: у  зверей и
птиц способность улавливать атмосферные изменения развита значительно лучше.
Перед наступлением той или другой погоды -- продолжительных дождей, бурь или
солнечных дней -- в воздухе распространяются невидимые признаки,  по которым
и  догадываются  обитатели тайги  о предстоящих  изменениях.  Одним из таких
признаков является и звукопроницаемость воздуха. По тому, как слышат звери и
птицы свои  шаги,  шорох листьев,  жужжание насекомых, они догадываются, что
делать: искать ли убежища или выходить на кормежку. И наблюдательный человек
по поведению  птиц и  зверей может  определить,  что  сулит  появившаяся  на
горизонте туча или ночной шум реки, долетающий снизу, из ущелья.

     III.  Куда  исчезли  Бойка  и  Кучум?  Загадочная  падь.  Медведица  с
малышами. Роковая встреча. Борьба медведей.
     Мы вылезли из палаток. Высоко шумел ветер, сгоняя тучи к горизонту.
     -- А где, Василий, собаки? Что-то их не видно, -- спросил я у Мищенко.
     Тот окинул быстрым взглядом стоянку, прислушался.
     -- Нету, куда-то удрали. Может, бараны где близко прошли, больше некому
шататься в такую погоду, -- ответил он.
     --  За баранами ушли -- скоро  вернутся, те не  задержат, а вот ежели с
другим зверем связались, тогда сегодня не жди,-- говорит Лебедев.
     -- Пока  обед  варится,  пробегу  следом,  чем черт  не  шутит,  может,
действительно держат, -- засобирался Мищенко.
     -- Побеги, мясо нужно, продуктов не ахти сколько осталось, а работы еще
много, -- посоветовал Лебедев.
     Вспыхнул костер, и в лагере начался новый трудовой день.
     --  Касьянову и  Дубровскому  готовить лес, утром  начнем поднимать его
наверх; Губченко сегодня дежурит, а остальные пойдут на седловину с дровами.
До вечера времени  немного остается,  надо  поторапливаться, -- распоряжался
Лебедев. -- Эй, Евтушенко, нашел когда письма перечитывать! Выходи!..
     После обеда  цепочка людей  с вязанками сушника медленно взбиралась  по
склону  бокового гольца.  Солнце,  горячее,  будто не  здешнее, щедро  грело
землю. Снег казался расплавленным серебром. Горы сияли праздничной белизной.
В  воздухе  стояла  тишина,  нарушаемая тяжелыми шагами поднимавшихся в гору
людей.
     На  седловине  нас  встретили  снежные  бугры, как  дюны, продолговатой
формы, расположенные по  направлению ветра. А там, где  стояла наша палатка,
возвышался заледеневший курган с нависшим козырьком. Кругом настрочили узоры
куропатки. К нашему жилью забегал осторожный соболь. Он потоптался у огнища,
что-то разрыл в снегу и потянул след в соседнее ущелье.
     Мы не стали производить раскопки кургана, было поздно,  к тому  же снег
настолько затвердел, что его можно было только рубить топорами. Отложили  на
завтра.
     В лагере нас встретил Василий Николаевич.
     --  Медведь недалеко прошел. Здоровенный, во  каких печатей надавил, --
сказал он, показывая мне две сложенные ладони. -- Тоже туда убежал, --  и он
махнул рукой на северо-запад. -- Видно, к одному месту сбиваются. А  главное
-- время самое подходящее, зверь жирный и шкура на нем добрая.
     -- Собаки где? -- перебил я Мищенко.
     -- За ним ушли... Может, держат где... -- продолжал он просящим тоном.
     -- Не время, Василий, сейчас заниматься охотой.
     -- Понимаю... -- тянет  он,  поглядывая вдаль. -- Но ведь  продукты  на
исходе, а  нас  с каюрами одиннадцать человек,  да вон  каких  ломовиков! На
галушках много ли вынесешь груза.
     --  Верно, верно, Василий Николаевич, -- поддерживает  Пресников. -- На
этой работе нужно мясо, а галушки что -- забава!..
     И я вижу, как загорается взгляд Василия.
     -- Обязательно ходить  надо:  может,  собаки держат  зверя  -- говорит,
часто моргая глазами, каюр Демидка с плоским, лунообразным лицом.
     Соблазн велик, что и говорить! Свежее мясо для нас при такой физической
работе  было  крайне  необходимо.  Кроме  того,  меня  все  эти  дни  точило
любопытство: действительно  ли  медведи, следы которых  мы видели  последнее
время,  идут к одному месту и  что  их туда привлекает. В разговор  вступают
другие. Наконец Лебедев не выдерживает.
     --  Идите, управимся  и без вас. Мясо  действительно необходимо,  иначе
придется за продуктами посылать оленей  к лабазу, а сейчас, по распутице, им
туда не  пройти. Возьмите с собою Пресникова. Если убьете, он принесет  одну
поняжку мяса на голец, а остальное вынесем, когда кончим работу.
     В лагерь одна за другой прибежали запыхавшиеся собаки. Из открытых ртов
у них свисают длинные языки.  Собаки падают на снег и принимаются зализывать
лапы.
     --  Намаялись,  бедняжки,   --  говорит  нараспев  Василий  Николаевич,
поглаживая свою любимицу Бойку.  -- Однако медведю сегодня  тоже сон будет в
охотку. "Галифе" они ему расчесали, запомнит надолго!
     С вечера мы приготовили винтовки, рюкзаки. Поскольку спать предстояло у
костра,  пришлось  захватить с  собой  плащи.  Я  попросил  дежурного  ночью
покормить собак и разбудить нас пораньше.
     Еще до  рассвета мы покинули лагерь. Подбираемся  к вершине лога. Алеет
восток. В чистом небе гаснет россыпь звезд. Бойка и Кучум идут на поводках.
     Василий  Николаевич  вывел  нас  к вчерашнему  медвежьему следу.  Зверь
оставил на снегу на редкость крупные  отпечатки  лап, с  глубоко вдавленными
когтями. Мы пошли по следу и скоро выбрались на боковой отрог.
     Тут зверь шел еще спокойно  -- собаки догнали его несколько дальше,  на
спуске  в соседнее ущелье. Там и произошла  первая схватка. По сохранившимся
на снегу следам  видно,  что  медведь вначале бросился на собак, рассчитывая
одним своим  видом напугать  их, но не тут-то  было!  Бойка  и Кучум  не  из
трусливого  десятка, не впервые  встречаются  с косолапым и хорошо знают, за
какое место его  нужно хватать,  чтоб  разозлить  до бешенства,  а  тогда уж
никакой  зверь от них  не уйдет  -- удержат.  Собаки нападали поочередно  то
справа, то слева,  подбираясь  к  медвежьему заду, и, судя по оставшейся  на
взбитом  снегу шерсти, это им  удавалось  неплохо. Но схватка была короткой.
Медведь счел за лучшее удрать. Дальше, сколько было видно глазу, следы зверя
и собак шли ровной стежкой через ущелье на соседний гребень.
     Почему  же медведь вдруг пустился в такое паническое бегство? Собак он,
конечно, не испугался: за две-три минуты той схватки они не успели причинить
ему сколько-нибудь чувствительную боль. Страх или осторожность медведя можно
было объяснить  лишь тем, что Бойка и Кучум принесли с собой из лагеря запах
человека, дыма, вареной пищи. Только  это и могло заставить медведя поспешно
убраться от близкой опасности. Я говорю "поспешно", потому что он удирал, не
щадя себя, ломая сугробы, чащу, карабкаясь по крутой россыпи.
     Зверовых собак, особенно тех, которые работают по  медведю  и копытному
зверю,  нельзя  держать в  палатке с собою,  а перед  охотой  вообще следует
избегать контакта с ними. Поласкаешь  собаку, погладишь рукой -- и на шерсти
оставишь  запах  пота.  Потребуется  два-три часа,  чтобы этот запах потерял
силу. Мы  же из жалости позволяли  своим  собакам укрываться  от  непогоды в
палатке, за что не раз были наказаны.
     Охотники да  и промышленники-зверобои недоумевают, почему  иногда зверь
бежит как очумелый от собак. Все это будет понятно, если  мы представим силу
обоняния у животных. Ни зрению, ни слуху  звери так не доверяют,  как именно
чутью. Глаза могут обмануть  его, как  и  слух,  но обоняние  -- никогда!  В
запахах  зверь  разбирается  превосходно.  При  встречном  ветерке  он  чует
человека более чем за  километр, тогда  как глазами плохо  различает  его на
расстоянии трехсот метров.
     Мы   идем   медвежьим  следом,  рассчитывая,  что  он  приведет  нас  к
загадочному  месту,  где,  как нам кажется,  собираются медведи. Собакам  не
удалось задержать зверя,  они вернулись с соседнего гребня, а медведь даже в
паническом  бегстве   не  изменил  своему  направлению,   так   и  ушел   на
северо-запад.
     На  дне  очередного  ущелья  мы неожиданно  спугнули  небольшое  стадо,
состоявшее из  одних самок снежных баранов. Они бросились на верх  отрога  и
задержались  на  границе леса  серым  сомкнутым пятном.  Там,  вблизи  скал,
бараны,   очевидно,  считали  себя  вне   опасности  и,  наблюдая  за  нами,
настороженно вытягивали шеи.
     Животные   были   хорошо   видны  в  бинокль.  Их  тринадцать:   четыре
прошлогодних телка, а  остальные -- самки  различных возрастов. Часть из них
стельные.  В стаде  не  было ни  одного  взрослого  самца, даже двухлетнего.
Видимо, в это время года они держатся отдельно от самок.
     Нас разделяло расстояние более четырехсот метров. Мы только  тронулись,
как стадо  баранов разомкнулось, вытянулось в одну шеренгу и  стало поспешно
удирать к скалам.
     -- Зрячий зверь! Ишь как далеко хватает, -- бросает Василий Николаевич.
     Мы  вышли  к  их следам. Бараны  избороздили  берега  ключа,  островки,
оставив  после себя  множество  лунок, выбитых  копытами в гальке.  Нам  уже
приходилось  видеть  такие  лунки  на  солнцепеках  Станового,  поэтому было
интересно проверить свои первоначальные наблюдения.
     Оказывается, стадо  спускалось с горных вершин на дно ущелья кормиться.
Тут  были бесспорные  доказательства тому, что снежные бараны ранней  весной
охотно  поедают корни различных многолетних растений  и что,  разыскивая их,
они спускаются до лесной зоны и даже проникают далеко в глубь тайги.
     К концу дня след медведя привел нас к вершине безымянного  притока реки
Уюма.  Редкая  лиственничная тайга  прикрывала  падь. Кое-где по заснеженным
склонам пятнами чернели отогретые стланики и  шершавые россыпи. Нас встретил
однообразный  крик  кедровок,  а  несколько ниже на  глаза  попались  свежие
отпечатки лап двух медведей. Мы  замедлили шаги, насторожились и стали более
придирчиво осматривать местность. Кругом наследили  глухари, наторили тропок
грызуны.  Наш  путь  пересекли следы  соболя.  Какое-то оживление  заполнило
впадину. Да и по поведению собак легко можно было догадаться, что окружающая
нас падь заселена живыми существами, раздражающими их обоняние.
     -- Надо  бы разобраться, с чего эт