з  одних скал, без растительного покрова.  Это  излюбленные места
морской птицы. На них, видимо,  и располагаются  птичьи базары. Граница суши
обозначалась  на  большом расстоянии  резкой  чертой  скал,  местами  высоко
поднимающихся над заледеневшим морем.
     В шесть часов вечера машина приземлилась.
     Ночь  провели  в  штабе.  Теперь мы  имели  некоторое  представление  о
территории предстоящих  работ  и  могли более  правильно  распределить силы.
Пришлось  изменить  намеченный  ранее  план,  произвести  перегруппировку  в
партиях,  усилить более  стойкими  людьми  подразделения,  отправляющиеся на
Становой и  Джугдырский хребты. В район со сложным лабиринтом озер,  марями,
затяжными  болотами и предательскими зыбунами  был назначен топограф  Виктор
Харьков, один  из опытных наших техников. Работы на  реке Мае решено было не
развертывать до подробного обследования проходов по ней.
     Часть  подразделений  уже  была  готова  к  выходу.  Но  переброска  их
задерживалась, пока площадки, намеченные нами при вчерашнем полете, не будут
подготовлены к приему тяжелых машин. Эту работу выполнят маленькие самолеты,
уже вылетевшие к месту будущих "аэродромов".
     Одиннадцатого февраля на железнодорожную станцию Тыгда  прибыл наш груз
из  Тувы.  Его  сопровождал Василий  Николаевич Мищенко, один  из  старейших
работников экспедиции. С ним  прибыли и наши собаки Бойка и Кучум. Встречать
Мищенко со мною поехал Пугачев.
     Когда  мы  вышли на  перрон,  у  семафора уже  появился поезд. Громыхая
колесами, паровоз прополз  мимо толпы встречающих и остановился  за багажной
будкой. В тамбуре  второго  вагона стояли собаки. "Узнают ли  они меня?"  --
мелькнуло в голове. Бойку и Кучума я не видел восемь месяцев.
     Я  задержался на перроне.  Пока выгружали из вагона  ящики, тюки, собак
привязали к  частоколу. Обе  они -- черные,  похожие друг на друга, с белыми
мохнатыми бровями,  светлыми  грудками и  крапчато-серыми чулками  на ногах;
согнутые крючком  хвосты  одинаково  лежали на  полношерстных спинах. Только
Кучум был рослее Бойки. Его длинное, гибкое тело держалось на сильных ногах;
морда  нахальная,  с  хитрым  прищуром  глаз.  В  схватках  с  собаками  ему
достаточно было  показать свои  острые клыки, как у тех мигом поднималась на
загривках шерсть, и они заискивающе начинали обнюхивать Кучума, проявляя при
этом и уважение и  любопытство. Он отличался особой  привязанностью к людям.
Бойка же  была более замкнутой, всегда озабоченной, покорной. В лагере ее не
заметно, но возле зверя -- не узнать! Работает она напористо,  четко, откуда
только ловкость берется! В этот  момент все  собаки  подчиняются ей.  Но как
только минует опасность, она снова уходит в себя, становится тихой, ласковой
и незаметной.
     Возле  собак, словно  из-под земли,  появилась шумная ватага мальчишек.
Они показывали на Бойку и Кучума, боязливо приседали возле них, заглядывая в
глаза, жестикулировали и о чем-то азартно спорили.
     Через частокол к ним перелез еще один парнишка, несколько постарше, лет
одиннадцати, с коньками под мышкой. Увидев  его, мальчики  притихли, а тот с
достоинством судьи осмотрел  Кучума  и  Бойку, а  затем, порывшись в кармане
полушубка,  достал  что-то  съедобное  и  бросил  собакам.   Что  он  сказал
товарищам, я не слышал, но те замахали руками, зашумели, как вспугнутая стая
воробьев, и стали все разом что-то доказывать ему.
     Я стоял  поодаль, не  зная, как  напомнить  о себе собакам.  Но вот  по
перрону  пролетел  легкий,  едва  уловимый  ветерок.  Собаки  встревожились,
мгновенно повернули морды  в мою  сторону  и  настороженно  замерли. Ветерок
навевал на них запах  мазута, дыма,  сосновых  досок, краски, сухой  травы и
сотен людей, находившихся возле поезда.
     Что же встревожило Бойку и Кучума?
     Несомненно, они обнаружили мое присутствие. Каким чутьем надо обладать,
чтобы среди стольких разнообразных запахов уловить  один, да еще после такой
длительной разлуки!
     Я не выдержал и медленно зашагал к ним. Бойка и Кучум всполошились. Они
тянулись  к каждому прохожему, обнюхивали, виляли хвостами. Наконец,  увидев
меня, подняли визг и лай.
     Я обнимал их, что-то  говорил, они  лизали  мне руки,  прыгали,  лаяли.
Только люди, которых собаки не раз выручали из беды, могут до конца  понять,
как дорога была мне эта встреча с четвероногими друзьями.
     Затем я подошел  к  Василию  Николаевичу, которого тоже не видел давно.
Это была  первая длительная разлука за годы совместных скитаний по тайге. Мы
обнялись, долго трясли друг друга.
     Мальчишки отступили от собак, прижались к решетке и недоуменно смотрели
на меня.
     -- Дядя, а дядя,  это ваши  собаки?  -- вдруг спросил  самый бойкий  и,
пожалуй,  самый  маленький из них, сдвигая  на затылок  ушанку  и  поправляя
висевшую на ремне чернильницу.
     Известно, что от ребят  не так просто отделаться,  если  возник  у  них
важный вопрос.
     -- Алешка спорит,  что  эти собаки --  овчарки, а мы говорим: у тех уши
длинные, а эти -- ездовые. Правда?..
     --  Чего  ты мелешь -- "ездовые,  ездовые"!  --  перебил его мальчик  с
коньками. -- Посмотрите, у них над глазами белые  брови. Говорю --  овчарки!
Только не немецкие, а те, что овец караулят. Я видел на картине.
     -- У тех овчарок и морда на тебя, Алеха, похожа! Только под носом у них
суше, -- заметил кто-то, и все рассмеялись.
     --  Не  спорьте, это обыкновенные  сибирские лайки, -- сказал  я, желая
помирить ребят.
     --  Я  же  говорил --  охотничьи! --  опять вмешался  в разговор  самый
маленький. -- У тяти была  такая собака, Валетка. Она хорошо  утят ловила. А
ваши, дядя, на кого охотятся?
     -- Они  утят  не ловят  и  вообще птиц не трогают, их  дело -- медведи,
сохатые. Случается, что мы их и запрягаем.
     -- А куда вы их везете? -- спросил Алешка.
     -- В экспедицию.
     -- А-а-а... -- вдруг пропели все в один голос.
     Это слово  совершенно  неожиданно  произвело  на  мальчиков  магическое
действие. Очевидно,  экспедиция, по их мнению, --  это беспрерывная охота на
диких  зверей,  ночевки у  костра,  необыкновенные  приключения,  где  можно
проявить героизм или найти  неслыханные сокровища. Ребята переглянулись и  с
любопытством принялись рассматривать нас, забыв о споре.
     Когда  мы начали перетаскивать  багаж с перрона к машине, опять подошел
тот же малыш, что первый спросил о собаках, и умоляюще посмотрел мне в лицо.
     -- Дяденька, дайте  я до машины доведу одну собаку, -- сказал он  почти
шепотом и пугливо взглянул на ребят.
     -- Как тебя зовут?
     -- Андреем.
     -- Какая же из собак тебе больше нравится?
     -- Этот, лохматый, -- и он кивнул головой на Кучума.
     -- Ладно, бери, только не упусти.
     -- Нет, вы дайте сами, а то отнимут.
     Не успел я передать ему  Кучума, как возле Бойки завязалась чуть ли  не
драка.  Человек  пять,  толкая  друг друга,  хватались за  поводок, кричали.
Кто-то сильно толкнул веснушчатого парнишку, тот упал на решетку, но поводок
из рук не  выпустил.  Послышались  угрозы,  однако  уступить собаку никто не
хотел. Бойка же,  не понимая, что  случилось,  рвалась  к  выходу.  Пришлось
вмешаться.
     Ребята помогли нам  грузить вещи. Когда мы  уже были готовы тронуться в
путь, меня кто-то потянул  за рукав. Я оглянулся. Опять Андрей. Он  прижался
ко мне, прячась от остальных.
     --  Дядя, а со  скольких  лет  берете  в  экспедицию? --  спросил  он и
покраснел.
     -- Тебе еще рано об этом думать.
     --  Ну и что  ж,  что  рано?  У меня  есть  старший братишка, может, он
поедет. Это все равно...
     -- Ребята, Андрюшка  в экспедицию записывается, собак будет на  медведя
травить! -- закричал Алешка, подслушавший наш разговор.
     -- Слабо, мать одежду не даст! -- крикнул кто-то из толпы.
     --  А  я и  так уеду, --  ответил  Андрей и опять шепнул мне: --  Дядя,
довезите до поворота!..
     На глазах у всех ребят я помог ему влезть в кузов.
     --  Прощайте! -- пропищал тоненьким  голоском Андрей. -- А  ты, Алешка,
бери одежду и приезжай ко мне в экспедицию.
     Машина тронулась. Мальчишки  так  и  остались стоять  на  привокзальной
площадке,  ошеломленные отъездом Андрея; никто из них не вымолвил ни  слова,
хотя у всех от удивления раскрылись рты.
     За поворотом наш герой выскочил из машины, побежал к перекрестку и стал
выглядывать из-за угла, радуясь,  что ему  удалось  так  ловко подшутить над
товарищами.
     Со  мною  в кабине  сидел  Кучум. Я  не  мог налюбоваться им. За восемь
месяцев разлуки  он здорово  вырос,  оделся в  лохматую  шубу. Ему всего два
года.  Он  еще не был по-настоящему в схватках с медведем, не  участвовал  в
драках с  собаками. У него все впереди. Но в его  собачьей  фигуре, походке,
даже во взгляде уже сейчас видна была взрослая зверовая лайка.
     Пока  машина  пересекала  стокилометровое   лесное  пространство  между
станцией Тыгда и рекой Зея, я вспоминал необычную историю рождения Кучума.
     Летом  1947 года  наша экспедиция  работала  в горах Большого Саяна,  в
северо-восточной части  Тувинской автономной  области.  Мы составляли  карту
этого  малоисследованного  района. Нам  пришлось посетить  места, куда редко
заходил  человек,  где  среди  первобытной природы живут никем  не  пуганные
звери.
     Караван  шел  медленно,  проделывая  замысловатые  петли  среди  горных
нагромождений.  Мы  то карабкались  по  россыпям, взбираясь  на  хребты,  то
пересекали  альпийские луга или бесшумно  шагали  по  молчаливому  кедровому
лесу, устланному зеленым мхом. Пожалуй, нигде нет таких больших, бесконечных
кедровых лесов, как именно  там, на  юге Сибири. Погружаясь в эту молчаливую
лесную чащу, мы невольно  испытывали чувство подавленности при виде  могучих
великанов, сомкнувших над нами свои жесткие кроны.
     Мы двигались по реке Систиг-Хем, надолго задерживаясь в местах сложного
рельефа, требовавшего подробного геодезического обследования. Вместе  с нами
шла Бойка. Она готовилась стать матерью, и мы не  знали, что будем делать со
щенками: возить их с  собою  не могли,  выбросить  -- было жаль  Бойку:  она
отличалась необычайной привязанностью к своим детям.
     И  вот  однажды  утром, когда,  свернув лагерь,  должны были  двинуться
дальше, мы не обнаружили Бойки.
     -- Куда  она  делась? Хотел покормить -- не  нашел.  Не  иначе щениться
ушла, -- беспокоился  наш проводник Василий Николаевич, больше всех любивший
эту собаку.
     Мы  кричали,  обыскали лес  возле лагеря, стреляли,  и  все напрасно --
собака не появлялась.
     -- Проголодается  --  придет, никуда  не денется. Напрасно  ты  так  уж
беспокоишься, -- уговаривал я не на шутку расстроенного Василия Николаевича.
     --  Нет,  не придет, зря так думаете. Бойка  прячет  щенят от нас,  она
понимает,  что мы  их оставим... Искать  надо,  иначе  потеряем  собаку,  --
говорил он, все поглядывая на лес: не появится ли оттуда Бойка?
     -- Нашли  о чем горевать -- о  собаке! Да зверь ее  задери! --  сердито
сказал конюх Прохор, нервно посапывая трубкой.
     -- Нет у тебя, дедка, и капельки жалости! Что плохого сделала Бойка? --
с укором спросил его Василий Николаевич.
     -- Собака, так она  собака и есть, непутевая тварь. Ехать надо,  а  ей,
вишь, приспичило! -- ворчал Прохор, как скрипучая лесина в непогоду.
     Дед  Прохор  конюшил у  нас  первый год. Он был на загляденье  дородный
старик,  лет  шестидесяти  пяти.  В   облике  этого  человека   было  что-то
первобытное.  Матушка  тайга  вскормила  его  тяжелым  трудом -- в погоне за
соболем,  на валке леса, на  сплаве по порожистым  рекам, -- и к старости он
сам  стал похож на  огромный  сутулый пень. И  как ни странно, этот человек,
проживший свой век в тайге, не любил  собак. Кости обглоданной не бросит им,
так и  норовит  дать  пинка.  Недолюбливали  его  и собаки. На  что у  Бойки
ласковый характер -- она, бывало,  и близко к нему не подойдет, все косится,
как на чужого.
     Так мы в тот день и не уехали  -- решили  обшарить всю местность по обе
стороны Систиг-Хема.
     Тайга,   окружавшая  лагерь,   была   захламлена  валежником,   обросла
папоротником,  дикой  смородиной. Что ни дерево -- то убежище: тут и чаща, и
бурелом. Разве можно найти в таком  лесу  намеренно спрятавшуюся  собаку? Мы
искали весь день. Бойка, безусловно, слышала наши голоса и шаги, но ничем не
выдавала себя.
     Что же делать? Задерживаться  дальше нельзя -- стоит хорошая для работы
солнечная погода, --  но и бросить собаку в  таком положении  жестоко. После
долгих размышлений все же решили ехать. А Василий Николаевич остался.
     -- Без пищи Бойка проживет несколько дней, она ведь собака,  а  вот без
воды не может, тем более со  щенками. Непременно выскочит к реке. Я ее тут и
подкараулю. Или увижу след... -- рассуждал Василий Николаевич.
     Утром рано мы покинули стоянку.
     Мы  должны были  организовать  свой лагерь километров на  двадцать ниже
устья Чапши, на  берегу Систиг-Хема,  в углу небольшой поляны, возвышающейся
над руслом реки.  Здесь нам  необходимо было задержаться на несколько  дней,
чтобы  обследовать   ближайшие  вершины  гор.  Погода   как   нельзя   лучше
благоприятствовала работе, и мы на второй день утром, не  дождавшись Василия
Николаевича, ушли на хребет.
     Нас не покидали мысли о Бойке. Втайне мы считали собаку потерянной: она
не бросит щенят, да и не найти ей нас в этой горной тайге,  где нет ни конца
ни края! Еще можно допустить,  что Бойка вернется по своему следу на Казыр к
рыбакам, но при мысли, что с ней щенки, и эта надежда пропадала.
     Случай был необычный, вызвавший у нас много  споров  и размышлений.  Мы
считаем собаку, как и других  животных, неразумным  существом и  многое в ее
поведении  относим  за счет врожденного инстинкта,  то есть бессознательного
действия. Однако кому, скажем, не приходилось удивляться смышлености собак в
момент поиска  зверя,  в  схватке с медведем, при распутывании ими следов! И
тогда невольно хочется верить, что  собакой руководят не только инстинкт или
рефлекс,  -- вероятно, в природе животных  есть  что-то еще,  не разгаданное
человеком.
     Вернувшись через  три  дня  в свой лагерь,  мы не  нашли там Бойки. Нас
встретил  Василий Николаевич. Достаточно было взглянуть на  его лицо,  чтобы
угадать, чем кончились поиски собаки.
     -- Как вы  уехали, Бойка  действительно вышла  к  реке  на  водопой, --
рассказывал он.  -- И  нужно же  было мне  окликнуть ее! Даже  не  взглянув,
исчезла. Одичала, что ли? Я ведь еще на день  задержался там, весь кедровник
обшарил -- как провалилась! И откуда это несчастье взялось?
     -- Не печалься, Василий. Придется другую собаку заводить, -- успокаивал
я его.
     -- Да вы что? Неужто бросим ее, да еще со щенками, на  голодную смерть?
Ведь она  же мать! Надо задержаться. Бойка в долгу не останется. Ей-богу, не
останется!
     Он окинул всех нас беспокойным взглядом и, не получив ответа, прошептал
тихо, как бы сам себе:
     -- Ну что ж, не хотите дожидаться, я останусь один...
     Через два дня мы  закончили  работу  на  Систиг-Хеме и собирались  уйти
боковым ущельем на запад, к реке Ут. Теперь уже никто не надеялся, что Бойка
придет к нам. Но  Василий Николаевич твердо решил идти искать  ее  и догнать
нас па реке Ут.
     Помню как  сейчас  последний  вечер в лагере.  Догорали  костры.  Шумел
ворчливый Систиг-Хем. Люди уже спали.  Я вышел из палатки, чтобы  перед сном
взглянуть на небо: не грозит ли оно непогодой? На утро был назначен поход.
     Молчаливо надвигалась ночь.  Теплыми огнями переливалось  небо. Засыпал
огромный  край, не  преодолев истомы жаркого дня.  Различная ночная живность
заполняла  сумрак  таинственным оживлением.  А там,  где  только  что  погас
румянец зари,  народилось темное облако. Оно росло,  расползалось, затягивая
небо.  По  лесу  вдруг  пробежал   сдержанный  шепоток,  пугливо  пронеслась
неизвестная птица, бесшумно взмахивая в воздухе крыльями.
     Вернувшись в  палатку, я долго  читал,  не переставая прислушиваться  к
неясным  звукам  надвигающейся  непогоды.  А  ветер нет-нет да и  прорвется,
хлестнет по вершинам притихших  деревьев.  Далеко  сквозь тьму  поблескивала
молния, бросая на палатку мигающий свет.
     Но  вот из тайги дохнуло  сыростью,  перестали  кормиться  кони, все на
минуту замерло. Одинокий  комар  пропел последний раз свою  песню и упал  на
разгоревшееся пламя свечи. Я хотел подняться, чтобы  застегнуть палатку, как
вдруг  темный  свод неба над  лагерем  разорвался, и молния,  разгребая мрак
ночи, осветила грозные контуры туч. Гроза чесанула  по  краю  скалы,  ухнул,
словно  в испуге,  лес,  и  холодные  капли  дождя забарабанили по брезенту.
Разразился ливень. Удары грома потрясали горы. Ветер загасил свечу.
     До слуха донесся  странный звук, будто  кто-то стряхнул  с  себя влагу.
Затем я  услышал, как  в темноте  раздвинулись борта палатки, и этот  кто-то
медленно  приблизился ко  мне. Я  ощутил на себе теплое  дыхание, и какой-то
маленький комочек, холодный и липкий, упал мне на руку.
     -- Бойка, -- шепнул я неуверенно.
     По брезенту скользнула молния, на миг осветив собаку.
     -- Василий, Бойка  пришла!  Слышишь, Василий? -- крикнул  я, ища вокруг
себя спички.
     Удары  грома  глушили  мой  голос.  Я  зажег  свечу,  разбудил  Василия
Николаевича. Собака дрожала от холода и  беспрерывно встряхивалась,  обдавая
нас холодной водяной пылью.
     --  Мать  пришла... На  кого же  ты,  бедняжка,  похожа!.. --  протянул
нараспев Василий Николаевич.
     Он повернул к себе Бойку и долго смотрел в ее умные глаза, потускневшие
от  голода  и,  вероятно, от физических мучений. Не  было  в них  и капельки
радости, словно собака забежала на минутку  к чужим  спастись  от дождя. Она
была страшно худая  и измученная. На ее впалых боках торчала клочьями старая
шерсть.  И даже хвост,  прежде  лежавший  упругим крючком на крестце, теперь
выпрямился и свалился набок обрубком, а спина, как бы отяжелев, осела.
     Бойка вырывалась  из рук Василия Николаевича и  беспокойно косила глаза
на  мою  постель.  Я вспомнил  о  холодном  комочке и стал  шарить  руками у
изголовья.
     -- Василий, да ведь она и щенка принесла! Посмотри, живой! -- сказал я,
показывая ему крошечного заморыша, мокрого и дрожащего от холода.
     У того  вдруг сомкнулись  брови, глаза  скользнули по соскам собаки. Он
повернул голову Бойки к себе и испытующе посмотрел ей в глаза.
     -- А куда же ты остальных девала? Что сделала с ними? -- строго спросил
он.
     --  Ладно,  Василий, ничего она  тебе  не скажет. Вероятно, пропали  от
истощения. Скорее корми ее, да надо спасать щенка.
     Из  палаток  прибежали люди.  Все были удивлены. Они ласкали  Бойку и с
любопытством рассматривали щенка,  подававшего  слабые  признаки  жизни.  Он
изредка издавал глухой, еле уловимый  хрип.  Тогда Бойка настораживала уши и
смотрела  на  черный  беспомощный  комочек,  лежавший  на  постели.  Сколько
материнского чувства было в ее внимательном взгляде!  Как много она могла бы
рассказать о том, что оставалось для нас загадочным в ее поступках! По каким
признакам  отобрала  этого  черного,  с  белыми бровями, белой  грудкой и  в
крапчатых  носках  на  передних  ножках?..  Куда  действительно  она  девала
остальных  щенят?.. Одно  мы знали наверняка: ее преданность людям заставила
бросить остальных детенышей и искать нас.
     Утром я проснулся рано. В  палатке был полумрак. На войлочной подстилке
крепко  спали  Бойка с сыном, раздувая бока спокойным  дыханием.  А  рядом с
ними, подпирая сгорбленной спиной стул, сидел дед Прохор.
     "Не ошибся ли он палаткой?" -- подумал я.
     Нет, старик  сидел за работой,  обложив  себя шорными инструментами. Он
чинил  сыромятное путо (*Путо -- кусок ремня или веревки,  которым связывают
передние ноги лошади), пронизывая его толстым шилом, и