Павел
Назарович, слезая с коня.
     От  зимовья тропа  раздвоилась: одна пошла  вверх  по  Мугою, а вторая,
поднявшись на береговую  возвышенность, убежала на север. Мы не знали, какой
ехать, поэтому решили остановиться.
     Зимовье было не старое, с большим навесом  перед входной дверью. Внутри
стояла  железная печь,  на низких нарах лежала еще  не пожелтевшая хвоя,  на
земле свежие  стружки, окурки, остатки трапезы. В углу висела железная чаша,
вернее,  глубокий противень для варки маральих рогов. Видно в зимовье совсем
недавно жили охотники за пантами.
     -- Куда же они уехали? -- произнес Лебедев.
     -- А  вот читайте, -- сказал Павел Назарович, показывая на воткнутый  в
землю таган. -- Их было двое, и уехали они в северном направлении.
     Алексей поднял таган и мы увидели на конце две свежие зарубки.
     -- Написано ясным почерком, -- сказал он, отбрасывая таган в сторону.
     Старик вдруг переменился.
     -- Будто и грамотный ты человек, Алексей, читать умеешь, а обращаться с
письменностью не можешь. Не для тебя одного оставили люди эти заметки. Может
быть, тут  их  товарищи промышляют. Приедут, таган найдут, а куда  ехать, не
узнают и скажут: какие-то шкодники тут были.
     Старик бережно воткнул таган на  прежнее  место.  Алексей,  чувствуя за
собой вину, принес камней и укрепил его.
     Прежде чем трогаться дальше,  решили произвести  рекогносцировку  обеих
троп.
     Трофим Васильевич с  Лебедевым уехали по Мугою,  а я с  Козловым --  на
север.
     Через  три  километра  тропа  привела  нас  к  искусственным  солонцам,
сделанным в горе, и ушла дальше по распадку. Теперь на тропе, кроме звериных
следов, были  и конские. Мы продолжали ею ехать на север и скоро оказались в
долине реки Малый Мугой. День уже был на исходе. Пришлось заночевать.
     Собирая  на ночь дрова, Козлов неожиданно наткнулся на срубленный пень,
окликнул меня.
     -- Вот диво, ведь в прошлую  осень кто-то  был тут,  -- показывал он на
сваленное дерево. -- Его не промышленники срубили, видишь кругом  обрублено,
по-женски. Орехи добывали девчата.
     Козлов был  прав,  кедр  был  срублен  неопытной  рукой.  Это  открытие
окрылило наши надежды.
     Утром, продолжая  путь, обследовали северный  склон  горы, под  которой
ночевали, и  там тоже  обнаружили  такую  же порубку. Спустились ниже. Тропа
неожиданно расширилась, и на ней мы увидели свежий отпечаток конских копыт и
след волокуши.
     -- Где-то  близко  люди живут,  охотнику  волокуша  зачем?  --  говорил
Козлов, поторапливая коня.
     Спустились  на дно сухого распадка.  Вдруг  к  нам  выскочила  мохнатая
собачонка. От неожиданности она остановилась, ее обвислые уши насторожились,
она взвизгнула и стала улепетывать своим следом.
     Сомнений  не было  --  близко  жилье. И  действительно, вскоре  впереди
показалась струйка дыма.
     -- Люди!.. -- крикнул Козлов.
     За поворотом  перед  нами словно  вырос  барак, и  сейчас  же  неистово
залаяла все та же лохматая  собачонка. Мы остановились, слезли  с лошадей. В
открытой двери показалась женщина, да так и застыла в страхе.
     -- Не бойтесь: свои!.. -- крикнул я.
     А женщина оцепенела. Она хотела крикнуть, но  звука  не получилось.  Из
руки упало на пол блюдце, и разбилось.
     -- Мы свои, -- повторил я, поднимаясь на крыльцо.
     Женщина пропустила пас внутрь помещения.
     В углу, освещенном небольшим пучком света, падающего из окна, сидело за
столом четверо мужчин.
     -- Здравствуйте!.. -- произнес Козлов.
     Сидящие за столом повернулись и тоже замерли в недоумении.
     Наша  встреча  оказалась  обоюдонеожиданной, и какую-то долю  минуты мы
молча рассматривали друг друга.
     -- Документы у вас есть?  -- послышался голос низкого тона,  в  котором
явно прозвучала растерянность.
     -- Мы из экспедиции, -- с трудом произнес я и нахлынувшая вдруг радость
перехватила горло, от запаха чего-то вкусного, жарившегося на плите,  у меня
помутнело в глазах. Мужчины продолжали испытующе осматривать нас с головы до
ног.
     Только теперь, взглянув на них  и  на свою  одежду, я все понял. На пас
были трикотажные рубашки, совершенно  выцветшие от солнца, дождя  и костров,
украшенные множеством заплат, а вместо брюк -- настолько  странное  одеяние,
что для  него  невозможно было придумать названия. Худые,  истощенные лица и
обнаженные  части тела до  крови были изъедены мошкой  и комарами. На  ногах
поршни,  наружу шерстью, а у пояса  -- охотничьи ножи.  Мы скорее напоминали
пещерных  людей,  случайно попавших  в барак,  или  бродяг,  чем  участников
экспедиции.
     -- Какие  документы, мы вот уже месяц  хлеба не ели, -- процедил сквозь
зубы Козлов.
     Мужчины поднялись,  стали  приглашать к  столу, но  все  еще с  опаской
поглядывали на нас.  Я снял  с плеча штуцер, отстегнул  ремень с ножом и все
это оставил в углу барака.  Атмосфера недоверия сразу  исчезла.  Разве можно
было устоять  против соблазна, не присесть за стол, не  отведать хлеба, того
самого  хлеба, что так долго  мучил наше воображение; яичницы, распластанной
на  сковородке,  отказаться  от  сахара,   от  соли.   От  одной  обстановки
человеческого  жилья  кружилась  голова.  Трудно  передать состояние,  какое
охватило нас, и мы,  буквально опьяненные этой неожиданной встречей, присели
к столу.
     Хозяйка подошла к нам и убрала все съестное.
     -- Голодному человеку много есть нельзя. Я  сейчас приготовлю,  минутку
подождите, -- и она подала нам  по  стакану сладкого чая и по кусочку хлеба,
намазанного  маслом.  После  первого  глотка пропал  аппетит, хлеб показался
горьким, захотелось спать.
     Как  оказалось,  мы вышли на реку Негота, приток малого Агула, где жили
две  семьи старателей. Кроме них, в  бараке находился начальник Караганского
приискового  управления  и  сборщик золота.  Я  коротко  рассказал о  судьбе
экспедиции, о наших скитаниях, о том, что на Мугое  осталось десять человек,
изнуренных недоеданием и не знающих, что так близко живут люди.
     Скоро мы уснули, обогретые радушным приемом.
     --  Вставайте, уже  третий  раз завтрак подогреваю,-- услышали мы голос
хозяйки, возившейся у летней печи. -- Мужчины давно ушли к вашим.
     -- Как к нашим, в дождь? -- переспросил ее Козлов.
     -- А дождь-то что им, не размокнут. Товарищи-то ваши голодные.
     -- Почему же нас не разбудили, я бы пошел с ними.
     -- Они и  сами  найдут,  -- ответила  женщина, махнув  рукой в  сторону
убежавшей тропы на юг.
     К нам подошел начальник Приискового Управления.
     --  Мы  сейчас  отъезжаем. Что вам нужно,  чтобы  продолжать работу? --
спросил он, вытаскивая из кармана объемистый блокнот.
     --  Если мы будем  иметь продукты, обувь и одежду, то вернемся в Саяны,
-- ответил я. С новой силой воскресла надежда, потянуло в горы, к борьбе.
     Через  час мы обо всем договорились. Я написал телеграмму в Управление,
в  Новосибирск,  с краткой  информацией, запросил, где  Мошков, и  сообщил о
намерении  вернуться  в  горы  и  продолжать  работу. Начальник  Приискового
Управления  заверил  меня,  что  продовольствие будет  нам  доставлено через
пять-семь дней из ближнего прииска Тукша, и мы распрощались.
     ...Через день на берегу Неготы был разбит большой лагерь. Мы с Трофимом
Васильевичем занялись обработкой накопившегося материала, составляли маршрут
предстоящего  похода.   Товарищи  же  после  трехдневного   отдыха  помогали
гостеприимным старателям мыть золото.
     -- Давай, давай, бутара простаивает, -- часто доносился  до слуха голос
Алексея,  уже успевшего освоить старательское  дело. Иногда  и мы с Трофимом
Васильевичем брались за тачки или кирки. За работой время текло незаметно. А
вечером,  когда  над  залесенной  долиной  реял сумрак,  просыпалась  губная
гармошка,  текли  по пространству  звуки знакомых напевов. К людям вернулась
жизнерадостность.
     21  июля  прибыл  приисковый  транспорт  с продовольствием  и  одеждой.
Наконец-то мы сбросили с своих плеч одежду, испытавшую на  себе силу солнца,
дождей,  костров  и  чащи.  Мы  готовились  вернуться  в  центральную  часть
Восточного Саяна.
     В последний вечер к лагерю подъехал нарочный.
     -- Мошков-то ваш... с Околешниковым погибли... Вот тут подробно... -- и
он передал мне пакет.
     В  пакете,   помимо   письма  начальника   Управления,  было  несколько
телеграмм.  Одна  из них  следующего  содержания:  "Из  Новосибирска  прииск
Караган Саянская  Экспедиция Федосееву. Мошков  и Околешников  шестнадцатого
июня  погибли порогах Кизира  тчк Богодухов  и  Берестов  тяжелом  состоянии
доставлены  рыбаками  больницу  поселок  Ольховка  зпт  сообщению  врача  их
здоровье улучшается тчк самолеты вас не застали Кинзилюке".
     -- Вот оно  что,  братцы,  случилось... Я же говорил  Мошков не забудет
своей клятвы... -- сказал Алексей и, отвернувшись, заплакал. Все встали.
     -- Промахнулись где-то, -- вздохнул Павел Назарович.
     Это  была тяжелая утрата для экспедиции и большое горе для всех нас. Мы
глубоко переживали гибель Мошкова. Ушел близкий человек, разделявший с  нами
много лет  труда  и скитания  по неисследованным просторам  Сибири.  Хорошим
товарищем был и Околешников.
     Подробности  их  гибели  мы  узнали  позднее  от  оставшегося  в  живых
Богодухова.  Как оказалось,  они благополучно миновали верхние два порога  и
уже  проплывали  Семеновскую шиверу. Это, пожалуй,  самый опасный участок на
Кизире. Там  река, прорезав себе  путь в граните, то набрасывается на скалы,
сдавившие ее с двух сторон,  то,  взбесившись,  неудержимо  проносится между
крутых валунов, то вдруг рассыпается по перекату или по каменистой гряде. На
каждом  шагу  здесь человека подстерегает опасность. Прозевай повернуть  нос
лодки или отбросить корму -- и конец.
     Семеновская шивера тянется на шесть километров. Много  ценностей хранит
она: соболиных шкурок, личных вещей промышленников. Не один смельчак погиб в
этой холодной речной расщелине.
     Мошков  и Околешников  плыли  впереди. Они  знали, по  рассказам  Павла
Назаровича,  что  где-то близко самое  опасное место в  шивере под названием
"Баня". Там  река  делает  крутой  поворот  влево  и  со  страшной быстротой
набрасывается на  торчащий посредине русла огромный камень. Влево от него --
скала, вправо --  все забито  обломками. Лодка,  проплыв  небольшой перекат,
неожиданно  оказалась  за этим  роковым поворотом.  Впереди  словно  выросла
скала, перерезав  реку.  Камень  остался  вправо.  Мошков  понял  --  гибель
неизбежна, но  вспомнив,  что  сзади  товарищи,  крикнул:  --  Баня!  Берите
вправо!..
     Не повернись  он, чтобы  предупредить  товарищей, используй эти две-три
роковые секунды на то, чтобы отвернуть нос лодки  от опасной скалы,  куда их
нес  неумолимый поток, они бы с Околешниковым спаслись,  но погибли бы  двое
других,  однако  Мошков  остался  верен  себе,  и  это  был   его  последний
товарищеский долг!
     Богодухов  и Берестов  налегли  на  весла, стали жаться  к  берегу,  но
течение несло их в горло поворота. Оставалось метров пятьдесят, когда  лодка
ударилась о валун  и переломилась. Они  бросились вплавь и с трудом миновали
камень. А в это  время лодка с Мошковым и Околешниковым налетела на скалу, и
оба исчезли навсегда.
     Богодухов  и  Берестов  добрались до  берега.  У первого был  поврежден
позвоночник, у второго ноги.  Ни  спичек, ни кусочка хлеба. Сначала  они еле
передвигались,  поддерживая друг  друга, кричали,  звали  товарищей. Потом у
Берестова опухли  ноги,  раны без  перевязки  кровоточили,  а  у  Богодухова
усилилась  боль  в  спине,  не позволявшая  ему  вставать.  И  все-таки  они
продвигались, как могли, ползком, вперед!  Они считали своим долгом сообщить
о нас в поселок.
     На восьмой день их подобрали рыбаки, уже со слабыми признаками жизни, и
доставили в больницу...
     Утром  следующего   дня  экспедиция  покинула  Неготу  и  гостеприимных
старателей.  Наш  путь  шел  на  юг.  От  Мугоя Трофим  Васильевич  с  семью
товарищами  направился к  Кальте, надеясь  по  этой  реке  выйти на  Канское
белогорье,  а  я  с  остальными  -- к  вершинам  Казыра, туда, где,  украшая
горизонт,  величественно   возвышаются   над  всей   горной   страною:   пик
Грандиозный, Агульские белки и Орзагайские гряды гольцов.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

     В тот год, поздно осенью, когда в тайге  смолкли брачные песни маралов,
отлетели  птицы  и  по  Саянам загуляли  снежные бураны,  экспедиция вышла к
Нижнеудинску.  Второй  маршрут был  закончен  Нам снова удалось проникнуть к
восточной  оконечности хребта  Крыжина,  побывать  в  верховьях  Казыра,  на
Агульском озере.
     Путь был тяжелым На гольцах нас часто заваливал снег, а в солнечные дни
мы  изнывали  от  жары  и  гнуса.  Преодолевая  малодоступные  перевалы,  мы
поднимали  на себе вьюки  и вытаскивали на веревках  лошадей. Часто ливни не
давали покоя, ночные грозы угоняли лошадей далеко от лагеря.
     В  том совершенно изолированном районе  Восточного Саяна  мы  наблюдали
жизнь диких животных, встречались с медведем, сокжоями, маралами.
     Проходя через один  из глухих ключей,  впадающих  в Казыр,  мы случайно
наткнулись  на  следы некогда существовавшей там землянки. Ее  сруб  и крыша
давно  упали  и сгнили. Осталась только печь,  сложенная из камней.  На полу
землянки вырос кедр толщиною в двадцать два сантиметра.
     Оставленный когда-то людьми  лом  острым  концом  упирался  в камень, а
тупым глубоко врос в ель, к которой когда-то был прислонен Имена смельчаков,
посетивших  отдаленный район,  остались неизвестными, но лом  нам подсказал,
что  это были искатели золота Видимо,  в середине прошлого столетия верховья
Казыра, то есть центральную часть Восточного  Саяна, посетили старатели, эти
своеобразные сибирские землепроходцы.
     Из  Саяна  мы  привезли  большой  материал,   который  лег   в   основу
высокоточной карты и открыл широкий путь к освоению этих суровых гор.
     Что же сталось с участниками нашей экспедиции?
     Алексей Лазарев,  наш повар, в 1941  году ушел добровольцем  на фронт и
погиб в борьбе с фашистами при героической защите Сталинграда.
     Прокопий Днепровский после окончания войны демобилизовался и вернулся в
экспедицию. Мы работали с  ним в северных  районах. Но состояние здоровья не
позволило  ему дальше путешествовать,  и он уехал  в родной поселок  Харагун
Читинской области, где живет до настоящего времени.
     Трофим Пугачев и  Кирилл Лебедев  безотлучно работают в экспедиции. Они
самостоятельно ведут геодезические работы,  исполняя обязанности  инженеров.
Вместе с ними работают Михаил Бурмакин и Василий Мищенко --  тот, кто привез
в  Неготу  весть  о  гибели  Мошкова  и   Околешникова.  Мищенко  был  нашим
проводником во втором маршруте, да так после этого и остался при экспедиции.
     Степан  Козлов и  Тимофей  Курсинов  погибли  в результате  несчастного
случая.
     Павел Назарович Зудов после окончания работы  в  Саянах вернулся в свой
колхоз,  в  поселок  Можарку, Ольховского района, Красноярского  края. После
опубликования моих записок в журнале "Сибирские Огни" он писал мне:
     "...Журналы получил,  спасибо,  что  не  забываешь  старика.  Живу ни в
деревне, ни  в тайге, а как бы  посредине между  ними, на пасеке.  В горы не
хожу  --  ноги  давно отказали,  но  иногда  во сне то  соболя  погоняю,  то
проберусь на лыжах за маралом, Вот  и все. Словом стар стал,  а все  тянет в
тайгу. Ведь знаю: не бывать мне в ней больше, да  что поделаешь -- привычка,
люблю  ее.  Теперь уже в  который  раз перечитываю журналы и думаю:  мог  ли
можарский мужичок раньше со своим именем и фамилией попасть в книгу? А вот я
до этого дожил при советской власти. Правда, старушка не  верит, что это про
меня пишут, но на всякий случай стала называть меня не Павлом, как раньше, а
Назарычем, да еще и на "вы".
     Остальные  товарищи --  Ш.  Самбуев,  А.  Кудрявцев,  А. Патрикеев,  И.
Бехтерев  и  другие --  были  участниками  нескольких  экспедиций,  а  затем
вернулись в свои колхозы и на производство.
     Завершаются  первоочередные   планы  преобразования   природы.  Воля  и
настойчивость советских людей побеждают и суровую сибирскую тайгу, и могучие
горы, и бурные реки. Каждый шаг  в  деле покорения природы приближает  нас к
светлому коммунистическому будущему.