- Кто же мог драться ночью? -- спросил я своего спутника.
     Тот повел плечами.
     -- Не знаю. Чаю попьем, сходим посмотрим.
     Мы,  конечно, не могли  оставаться в неведении, не могли не  разгадать,
что произошло под обрывом.
     Мы спустились под  обрыв. Поломанный  лес, глубоко вдавленные отпечатки
лап и не смытая дождем кровь являлись неоспоримыми доказательствами  схватки
медведей.
     -- Понять не могу, что тут было. Если звери не поделили добычу, то  где
она? -- рассуждал Прокопий сам с собою.
     Но вот взгляд его остановился на  кедре со сломанной вершиной, и улыбка
расплылась по обветренному лицу охотника.
     -- Все понятно, -- сказал он, рассматривая залохмаченный слом дерева.
     Затем, обращаясь ко мне, показал  рукою  на  маленький след медвежонка,
очень похожий на тот, что видели мы вчера, поднимаясь на голец.
     --  Вершина-то  эта не  сломана,  посмотри,  -- говорил Прокопий. -- Ее
медведь отгрыз, медвежонка добывал...  У этих малышей плохая  привычка: чуть
какая опасность, сейчас  же  на дерево!  А  это и нужно медведю --  ведь  он
большой любитель полакомиться медвежонком.
     -- Неужели медведь ест медвежат? -- удивился я.
     -- Только попадись на глаза, ни за что не расстанется!
     -- Так, значит, он съел малыша?
     --  Наверное, иначе зачем было медведице  затевать с  ним такую  драку?
Посмотри, что наделали,  -- и Прокопий указал взглядом на валявшиеся  вокруг
вывернутые корни, на ямы, на разбросанные камни, на изломанный кустарник. По
ним легко было представить эту ужасную схватку медведицы,  защищающей своего
детеныша, с  матерым  медведем.  Какой,  поистине  геркулесовой, силой нужно
обладать, чтобы  взбить, разметать, изломать все  вокруг -- на  что способен
только медведь.
     Рассматривая  следы  драки,  мы пришли  к  выводу,  что  медвежонок был
застигнут  медведем на земле и, спасаясь, бросился  на молодой кедр. Медведь
взобрался на него, насколько позволила ему его  ловкость,  отгрыз вершину  с
медвежонком, но тут подоспела  медведица. Отбила ли она своего малыша или он
был съеден медведем до схватки, этого разгадать нам не удалось.
     -- Вот потому медведица и щенится через два года, -- заключил Прокопий,
когда мы уже спустились в долину. --  Ведь  гон у этих зверей бывает в июне,
когда медвежата еще маленькие -- сосунки,  и  если  бы в  этот же год  самка
гуляла, то медведь поел бы малышей.
     Мы посидели на колоде  несколько минут и  тронулись в  обратный  путь к
Кизиру.  Пройдя  всего  лишь  метров  двести,  Черня  вдруг  насторожился  и
приподнял высоко морду, затяжно глотнул воздух, затем легкой  рысцой побежал
вперед.
     Мы остановились.
     -- Неужели медведь?
     Прокопий сбросил с плеча бердану, и мы бесшумно последовали за собакой.
Там,   где  кончался  крутой  откос,  рубцом  огибающий   котловину,   Черня
остановился и стал обнюхивать небольшую кучу,  сложенную из мха,  содранного
кем-то с откоса.
     -- Странно...  кому  понадобилось  сдирать  мох?  --  сказал  Прокопий,
разбрасывая ногой кучу.
     В ней оказалась похоронка медведя:  небольшой кусочек кишки, две лапки,
нижняя челюсть медвежонка. Мы удивились, ведь этих остатков зверю было всего
лишь  на один  глоток,  зачем  же понадобилось  ему их  прятать? Медведь  --
своеобразный гастроном, любит притухшее с запахом мясо -- иначе незачем было
ему оставлять кроху своей трапезы, тем  более весною, когда этот зверь ведет
полуголодный образ жизни.
     Несколько позже,  работая с экспедицией  по  реке Олекме, мы  на хребте
Илин-Сала нашли аналогичную  похоронку и там же недалеко отгрызенную вершину
лиственницы. Эти  два случая позволили мне сделать вывод, что  самым опасным
врагом медвежат является прямой их сородич -- взрослый  самец. Это  довольно
странное явление в какой-то степени связано с тем, что медведица спаривается
через год, после того как медвежата  станут способными вести самостоятельную
жизнь и уже не следуют по пятам за матерью.

НА ФИГУРИСТЫХ ГОЛЬЦАХ

     По дремучей тайге. Маркиза задерживает караван. Поиски воды. Мост через
Долгий  Ключ.  Хариус  берется  на  обманку. Предсказания  Павла Назаровича.
Попытка добраться  до Фигуристого.  Скопа  не подвела.  У  Гнедушки  родился
жеребенок. Новое несчастье.
     Когда мы  возвратились к  Тумановке, лагерь уже снялся.  На толстой ели
товарищи сделали надпись:

     Тумановский лагерь
     Саянской экспедиции.
     1938 г.

     У самого пепелища стояла воткнутая  в  землю палка. В  верхнем конце ее
была защемлена стрела, обращенная острием на восток.
     В  этом  направлении  шла  прорубленная  просека  со  свежими  конскими
следами.  Мы пошли  по  ней  и скоро увидели весь отряд  на  противоположной
стороне. Нас поджидала лодка.
     Погибшую  лошадь и палатку  не нашли.  Больше всего сожалели о  сахаре.
Теперь  для  нас  продукты приобрели  особую  значимость,  поскольку  от них
зависело не только осуществление цели, но и сохранение наших жизней. Лебедев
и  Околешников вернулись с  Чебулака  еще утром,  и  Мошков решил до  нашего
прихода переправить  груз и  лошадей на левый берег Кизира.  У них все  было
готово, лошади заседланы. Ждали только нас.
     Над обширной уже позеленевшей тайгою заходили тучи. В блеске солнца они
были необыкновенного цвета: то, сливаясь,  темнели, то, редея, удивляли  нас
изумительной белизной.  Поднимался  и  бежал по  вершинам деревьев  холодный
ветер. Павел Назарович предупредил:
     -- Не зря ли торопимся, дождь будет.
     -- Напрасно, Павел  Назарович, стращаешь,  -- сказал Мошков. -- Пока он
соберется, мы будем далеко!
     Осадки  на  Саянах  выпадают  часто,  особенно весною,  и  дожди  здесь
отличаются внезапностью.  Бывает  так: небо чистое,  ни ветра,  ни тумана, а
из-за  гор вдруг  выткнется безобидное на вид  облачко, вы даже  не заметите
его, но через несколько минут оно так вас  исхлещет дождем,  нитки сухой  не
оставит. И вы не успеете  опомниться, уяснить, откуда  все это  взялось, как
облачко, сбросив  свой груз, исчезнет, и опять над  вами чистое голубое небо
да яркое горное солнце.
     Для  путешественников дожди на Саяне иногда превращаются в бедствие. Мы
за малым  исключением  почти каждый день были мокрыми. Больше всего страдала
одежда: от частой просушки у огня она быстро изнашивалась. Гнили потники под
седлами, сырели продукты.  Трудно было  за всем уследить, да у нас и не было
времени держать все в норме.
     Мы тронулись  и скоро попали  в  зону густой высокоствольной тайги. Она
оставила неизгладимый  след в моей памяти своей первобытностью. Неприступной
стеной   встретили   караван  столетние   кедры,   растущие   вперемешку   с
пирамидальными елями да  белоствольными  березами. Как тесно и дружно  живут
они!  Нас со  всех  сторон окружала бесконечная  молчаливая  чаща.  Куда  ни
свернешь,  то сучковатый валежник,  то полусгнившие пни, то  огромные пласты
земли, поднятые  корнями свалившихся  деревьев. Постоянно  увлажненная почва
затянута папоротником  да  мягким  темнозеленым  мхом,  в  котором тонешь до
колен. В воздухе прель, запах дупла, застойной сырости и  еще не перегнившей
прошлогодней  листвы. Под  сводом сомкнутых крон старых великанов  постоянно
сумрачно и темно. Туда не проступают лучи солнца, не заходят звери,  нет там
и птиц. Нижний ярус леса не знает и  бурь. Редко  когда слух улавливал свист
крыльев пролетающего над лесной пустыней сапсана, да иногда доносился с неба
исступленный  крик  голодного  коршуна. Может быть, только осенью или ранней
весною случайно заночует в этой  тайге стайка  перелетных птиц, укрываясь от
бури, да разве в сентябре забежит сюда обезумевший марал в поисках самки.
     Не  радуйтесь  вдруг показавшейся полоске света, то бурелом  или горный
поток с заваленным валунами руслом.
     Иногда  попадались  топкие  ложбины, представляющие  собою не то старые
русла,  покрытые  болотистой  растительностью,  не  то  полувысохшие  озера,
затянутые  троелистом.  Эти  ложбины, замкнутые стеною непролазного леса,  с
белыми  лилиями  на  поверхности  зеленовато-илистой  воды,  с  причудливыми
корнями утонувших деревьев, казались  фантастическими уголками.  Не  хватало
только в них допотопных животных, тогда  бы создалась полная картина древней
тайги.
     Пробираясь  сквозь этот могучий лес, мы потеряли понятие  о расстоянии,
забыли  про  время.  Нами  овладевало  состояние  угнетения,  подавленности.
Хорошо, что иногда  на  глаза попадались заснеженные вершины хребтов, и  мы,
ориентируясь по ним, исправляли свой путь.
     Расчищая  проход  топорами,  мы  медленно погружались  в огромное  море
задыхающейся  растительности, а небо  уже сплошь затянулось тяжелыми тучами.
Спускаясь все ниже и ниже, они  легли на горы и медленно сползали  в долину.
Еще мрачнее стало в лесу.
     Следом за  людьми, понурив головы, тянулись лошади,  Не успели пройти и
километра,  как  попали  в  топь,  протянувшуюся  поперек  всей  долины.  Мы
подыскали более узкое место, чтобы пересечь болото, но лошади стали  тонуть.
Люди  бросились  на  помощь, снимали  вьюки,  седла  и  волоком  вытаскивали
животных.
     Последней топь  переходила Маркиза.  Она нехотя шагнула вперед  и стала
перебираться  через болото. Но вдруг у самого берега, споткнувшись, упала, и
ее  костлявая туша скрылась под растительным покровом болота. На поверхности
остались раздутые ноздри, уши да полный мольбы о помощи взгляд.  Много труда
было  положено, пока Маркизу вытащили  на  берег.  Она была страшно вымазана
грязью  и  казалась  еще  больше  уродливой: нижняя  челюсть  отвисла, глаза
выкатились, одно ухо  торчало в сторону, другого не было  видно,  хвост стал
тоненький -- крысиный.
     -- Пропастина,  не  лошадь! --  сказал  Павел  Назарович,  сплевывая  в
сторону набежавшую слюну.
     Мы  продвигались  медленно.  На  стук  топора  да на  треск  срубленных
деревьев в лесу  гулко  откликалось эхо.  Следом  за нами ползли отяжелевшие
тучи.  За   ними   скрылось   солнце.   Дыхнуло  холодной   сыростью.  Ветер
предупреждающе   качнул   вершины  кедров.  Теперь  никто  не  сомневался  в
предсказаниях  старика   Зудова,  --  косые  полосы  дождя   нагоняли   нас.
Остановились и только успели сбросить вьюки, как грянула буря.
     Наскоро  поставив  палатку, мы сидели молча, прислушиваясь  к непогоде.
Лошади стояли смирно, опустив уставшие головы.
     -- Павел  Назарович, ты  бы  научил  меня угадывать погоду, я  бы  тоже
предупреждал товарищей, -- обратился Алексей к старику.
     -- Меня не слушаются, не поверят и тебе, -- с обидой ответил тот.
     -- Оно  и  понятно: один  ты  все равно что кустарь-одиночка, вот и  не
верят, -- сказал Алексей. -- А ежели я буду предсказывать, а ты подтверждать
-- это совсем другое, вроде организации. Понимаешь?
     Все рассмеялись.
     --  Утром безошибочно говорил,  что будет дождь,  так  не  поверили, --
ворчал проводник.  --  Еще  отец  мой,  старик, говорил: смотри, если  скопа
начинает жадно кормиться, это  непременно к дождю. Утром, видели, она взад и
вперед моталась, все рыбу таскала?
     -- Ничего не понимаю, -- не  выдержал Курсинов.  -- То ты говоришь, что
перед дождем птица не  поет,  мало летает, а  теперь наоборот, -- вот  тут и
угадай.
     --  Птицы  разные   бывают.  Большинство,  как  почувствуют   непогодь,
нахохлятся,  делаются  вялыми, а скопа наоборот, она ведь питается  рыбой  и
понимает, что после дождя вода помутнеет, тогда не  то чтобы поймать, а даже
не увидеть с высоты рыбу, -- вот и торопится по светлой воде накормиться.
     --  Что  же  ты  толком не объяснил,  переждали бы...  -- с  сожалением
произнес Лебедев.
     Когда ветер сбил с хвои последние капли дождя, Алексей и Курсинов пошли
искать воду, а мы принялись благоустраивать лагерь.
     Более часа они  ходили по тайге,  да так  ни с чем и  вернулись.  Почва
высокоствольного  леса  жадна  к влаге  и способна  впитывать  ее  огромными
количествами и долго хранить. Даже в засушливое время в такой тайге сыро, но
воды найти трудно.
     --  Видимо,  и сегодня  ужин  из гармошки  будет,  --  сказал  Алексей,
показывая пустое ведро. -- Все мокрое, а набрать воды негде.
     --  Не может  быть, чтобы  весною воды в тайге не было. Не нашли или не
знаете, где она бывает, -- сказал Павел Назарович и скрылся в лесу.
     В сумерки он вернулся и поставил перед Алексеем ведро с водою.
     -- Так где же ты брал, ведь мы все тут обшарили.
     -- Позаимствовал у берез. Для чая березовый сок куда с добром.
     Нам не раз  приходилось пить  в тайге березовый сок. Сваренный из  него
чай утоляет жажду. Многие находят такой чай даже вкусным. По нужде мы варили
из сока и суп.
     Березовый сок сладковат на вкус, напоминает  содовую  воду.  Добыть его
можно только  раннею весною.  В это  время года  березы  очень сочные. Чтобы
отобрать у них влагу, следует сделать две зарубки вкось ствола,  так,  чтобы
нижние концы их сходились примерно под  прямым углом. В самый  край зарубок,
на месте стыка, помещают желобок, по которому сок стекает в посуду.
     Рано утром отряд покинул негостеприимное место. Вокруг попрежнему царил
неприветливый мрак лесной чащи. Долго мы помнили эти дни напряженной борьбы,
когда мы пробирались вперед по никем еще не  потревоженной тайге. Лес и чаща
сменились узкими  полосками  болот.  Но в борьбе с природой люди  еще больше
закалялись,  росло  упорство.   Порукой  нашему   успеху  были  сплоченность
коллектива  и  общее   стремление   двигаться   вперед.  Саяны  должны  быть
побеждены,-- это наша цель. Когда же на карте отобразятся белогорья, хребты,
цирки,  ущелья и долины, когда на  ней  оконтурятся леса, появятся нити рек,
очертания озер, тогда придут сюда геологи, ботаники, дорожники. Они заставят
Саяны отдать свои бесчисленные богатства на благо нашей родины.
     Вечером того  же дня мы  оказались на  берегу реки Долгий Ключ, берущей
начало  с северных и  северо-западных склонов Фигуристых белков. От  дождя и
интенсивного  таяния  снегов  ее русло было доверху заполнено мутной  водою.
Размытые  берега оказались  совершенно недоступными для  переправы  лошадей.
Пришлось остановиться и сразу же приняться за сооружение моста.
     Ширина реки равнялась двадцати пяти метрам.  Мы  нашли  посредине русла
намытый коряжник. Он-то и послужил главной опорой будущему мосту.
     Кудрявцев и Курсинов с  двумя концами  веревок  переплыли к  коряжнику,
расчистили его, как нужно было  для укладки  моста, а  мы  стали подавать им
бревна. Затем  сделали вторую  часть моста от  коряжника до противоположного
берега и приступили к переправе лошадей.
     Каждую лошадь переводили два человека, придерживая ее за повод и хвост.
Животные   проявляли   удивительную  покорность,   мирно   шагая  по  сильно
качающемуся настилу. А Бурку и Дикарку даже приходилось подгонять.
     Утром  уровень  воды  в  Долгом  Ключе  еще  поднялся.  Ни  мостика, ни
коряжника не осталось -- все было сметено  мутным потоком. Изредка доносился
шум падающих деревьев, подмытых водою.
     Караван  двигался  еще  медленнее,  чем вчера.  Не  так звонко  стучали
топоры, реже кричали погонщики. Люди ослабели; мысли о пище не покидали нас.
А до  Фигуристых белков,  где  могла быть успешная охота, оставалось еще два
дня пути.
     Павел  Назарович  хотя и  бодрился, но  заметно  осунулся.  Вечером  он
жаловался  на  боль  в  пояснице,  на  слабость  в ногах.  Беспокоясь о  его
здоровье, я распорядился  передать ему Маркизу, а груз,  который  она везла,
распределить по вьюкам.
     Старик  заботливо осмотрел  седло, привязал в  торока  свой домотканный
зипун,  сумку с табаком, а поверх седла вместо подушки  положил завернутое в
тонкое одеяло белье. Ехал он далеко позади каравана.
     Поздно вечером  мы остановились на небольшой поляне, покрытой  пушистым
ковром зеленой травы.  Для лошадей наступило лучшее время, когда в тайге еще
нет мошки  и мало комара,  а сочного корма много.  Освободившись  от вьюков,
животные с удовольствием покатались по земле, затем разбрелись и до утра  не
появлялись в лагере.
     Мы  развели  костер, а  Павла  Назаровича все  еще  ее  было. Стемнело.
Вскипел чай.
     -- Что-то неладное  с  ним. Не  пойти ли  на  выручку? -- забеспокоился
Прокопий.
     В это  время послышались шаги, и из леса  показался старик. Он  шел без
лошади и нес на плечах весь свой скарб.
     -- Вот и  я приехал, -- произнес  он, подходя к костру. -- Пропади она,
эта Маркиза!.. Стал переезжать болото, а  она возьми  да  и завались в самой
глубине! Еле  вылез, чуть не  захлебнулся. Посмотрите, что наделала! -- и он
показал нам мокрое белье и сумку с табаком, с которой еще капала вода.
     -- А где лошадь? -- вскочил Самбуев.
     -- Пропадать осталась в болоте твоя  Маркиза. Тянул я ее, тянул, добром
уговаривал, а она зубы скалит да губами шлепает...
     --  Идет!  --  крикнул из темноты  Лебедев. -- Она уже привыкла к  вам,
Павел Назарович, не отстанет...
     Действительно, из леса показалась Маркиза.
     Лошадь подошла к Павлу Назаровичу и остановилась.
     -- Уйди, проклятая,-- отмахнулся он. -- Не нужна ты мне такая...
     И лошадь и старик были мокрые и  одинаково вымазанные  в грязи, недаром
они купались в одном болоте.
     Павел  Назарович  уверял,  что  мы  недалеко  от  Паркиной  речки.  Там
предполагалась длительная остановка,  чтобы совершить восхождение на вершину
Фигуристых  белков  и  дождаться  отряда  Пугачева,  идущего  сюда с  гольца
Чебулак.
     Выступление назначили до завтрака. Мы полагали вскоре быть на  Паркиной
речке  и   рассчитывали,  что  она  "ниспошлет"  путешественникам  из  своих
неисчерпаемых запасов десятка два хариусов для ухи.
     За Долгим  Ключом  долина заметно  сузилась. Ближе  к  реке  подступили
залесенные отроги.  Совсем  недалеко  оказались  высоченные  гряды  гольцов,
прикрывающие проход  в  центральную  часть Восточного Саяна. Еще двухдневный
переход  -- и  мы могли бы  вступить  в эту таинственную  область  скалистых
нагромождений.  Правда,  прежде  нам  предстояло  еще  не  менее  интересное
обследование  Пезинского  белогорья.  При одной только мысли, что экспедиция
находится  так близко  к цели, мы чувствовали прилив бодрости, и все лишения
отступали на задний план.
     В  одиннадцать  часов в  облаках появились проталины, выглянуло солнце.
Лошади тяжело шли по еле заметной звериной тропе. Ни стука топоров, ни крика
погонщиков,  люди отстали,  растянулись -- голод  незаметно  подтачивал наши
силы. Еще  километра два пути по  тайге и  мы подошли к Паркиной речке. Пока
расседлывали лошадей, организовали лагерь, я решил осмотреть местность.
     При впадении в  Кизир Паркина речка наметала  огромный  наносник.  Река
приносит туда ежегодно сотни  деревьев, смытых с берегов. Стволы, громоздясь
один  на другой, так переплелись между собою, что  не угадать,  какому какая
вершина  принадлежит.   Некоторые   деревья   стоят  вверх  корнями,  другие
наполовину замыты песком. Но не этим  замечателен наносник. Возле него то  и
дело всплескивается вода, --  это  хариусы. Кормясь насекомыми  и различными
личинками, рыба  выскакивала  на поверхность и  мгновенно исчезала.  Хариусы
любят держаться в наноснике быстрых речек, а также под перекатами.
     Невозможно было устоять от соблазна и не порыбачить.
     Подаренная мне Павлом Назаровичем  "обманка" была сделана очень просто.
Маленький крючочек до изгиба к жалу был обмотан красной ниткой с вплетенными
медвежьими  шерстинками, а  в конце  изгиба  два  цветных  перышка кедровки.
Получалось  полное  впечатление  мушки. Подхваченная  водою  и  удерживаемая
тонкой леской мушка играет на воде, как живая.
     Через час сумка наполнилась доверху чудесной рыбой.
     Я присел на камень и долго осматривал Фигуристые белки. Теперь они были
близко и просматривались  хорошо. Их изорванные вершины спокойно дремали под
охра